— Во сколько?
— Не знаю. До собрания, наверное, еще час оставался, не меньше, — добавил он. — Она сидела на полу, играла на гитаре — я в окно видал.
— А потом?
— Я уехал, а в пять вернулся с Полом и Уиллом — они вон там живут… — Он показал куда-то в сторону.
— Ты разговаривал с Эмили? — спросила я.
Слезы текли у него по щекам, и он с досадой утирал их рукой.
— Нет, не разговаривал. Она на меня все смотрела, а я прикинулся, что ничего не замечаю. Ну, она и расстроилась. Джек ее даже спросил, что с ней такое.
— Кто такой Джек?
— Наш руководитель, из Андерсоновского колледжа в Монтрите. Такой толстый, с бородой.
— И что она ему ответила?
— Сказала, что, кажется, грипп подхватила. Ну и ушла.
— Сколько еще оставалось до конца собрания?
— Я как раз взял корзинку с пианино — была моя очередь собирать пожертвования.
— То есть это случилось в самом конце?
— Да, тогда она и убежала. Короткой дорогой. — Он прикусил нижнюю губу и так крепко вцепился в одеяло, что на руках выступили все косточки.
— Откуда ты знаешь, какой дорогой она пошла? — спросила я.
Он взглянул на меня исподлобья и громко потянул носом. Я подала ему бумажные салфетки.
— Рен, — продолжала настаивать я, — ты сам видел, что она пошла напрямик?
— Нет, мэм, — кротко ответил он.
— А кто-нибудь другой видел?
Он пожал плечами.
— Тогда почему ты решил, что она выбрала этот путь?
— Все так говорят, — простодушно ответил он.
— А место, где нашли ее тело, — о нем тоже все говорят? — мягко спросила я и, когда он не ответил, добавила уже с нажимом: — Ты ведь знаешь, где это, правда, Рен?
— Да, мэм, — почти прошептал он.
— Расскажешь мне о нем?
Не отводя взгляда от своих рук, он ответил:
— На том месте рыбачат всякие черные. Там все в зарослях, в тине, лягушки-быки здоровенные, с деревьев змеи свисают. Вот там ее и нашел один черный, а на ней были одни носки, и он так испугался, что побелел не хуже вас. После этого папа и установил у нас прожекторы.
— Прожекторы?
— Он их повсюду понатыкал — и в деревьях, и везде. Я из-за них сплю плохо, а мама злится.
— О том месте у озера тебе папа рассказал?
Рен помотал головой.
— А кто?
— Крид.
— Кто такой Крид?
— Он в школе работает, уборщиком. Еще он зубочистки делает и продает нам по доллару. За доллар десять штук. Он их пропитывает мятой и корицей. Коричные мне больше нравятся, от них во рту прямо горит, как от «бомбочек». Когда у меня деньги на завтраки кончаются, я зубочистки у него на конфеты вымениваю. Только вы никому не говорите, ладно? — обеспокоенно добавил он.
— Как этот Крид выглядит? — спросила я. Где-то в мозгу у меня зазвучал тревожный звоночек.
— Ну, не знаю, — пожал плечами Рен. — Как в фильме «Бриолин» — всегда в ботинках и белых носках ходит. Вообще он старый уже. — Он снова прерывисто втянул воздух.
— А фамилию его ты знаешь?
Он потряс головой.
— Он всегда в школе работал?
Рен снова потряс головой.
— Он вместо Альберта стал уборщиком. Альберт заболел, потому что курил много, и ему легкое вырезали.
— Рен, — спросила я, — а Крид и Эмили знали друг друга?
Он заговорил сбивчиво и торопливо:
— Мы ее все дразнили, что Крид ее жених, потому что он один раз нарвал цветов и ей отдал. А еще он ей всегда конфеты дарил, зубочистки ей не нравились. Девчонки вообще сладкое больше любят.
— Ты прав, — мрачно улыбнувшись, заметила я, — большинство девочек действительно предпочитают сладости.
Напоследок я спросила у Рена, ходил ли он туда, где нашли тело Эмили. Он утверждал, что нет.
— И я ему верю, — сказала я Марино, когда мы отъезжали от залитого светом дома Максвеллов.
— А я нет. По-моему, маленький засранец сейчас что угодно наплетет, чтобы только папаша его не выдрал как следует. — Он убавил регулятор печки. — Ни в одной тачке, которые у меня до сих пор были, салон так быстро не прогревался. Жалко, сиденья без подогрева, а то было бы как в твоем «бенце».
— Марино, судя по тому, как Рен описывал место, где нашли тело, — продолжала я, — он действительно никогда там не был. Непохоже, что это он там леденцы оставил.
— А кто же тогда?
— Что ты знаешь о школьном уборщике по имени Крид?
— Впервые слышу.
— Ну, — заметила я, — тебе, видимо, стоит его разыскать. И вот что я тебе еще скажу: я очень сомневаюсь, что Эмили возвращалась из церкви короткой дорогой вдоль озера.
— Черт, — недовольно буркнул он, — ненавижу вот эти твои штучки-дрючки. Только все более-менее встанет на место, как ты приходишь и переворачиваешь все с ног на голову.
— Марино, я сама прошла там сегодня. Ни за что не поверю, что одиннадцатилетняя девочка — да и вообще любой нормальный человек — решится на это даже в сумерках. А в шесть часов, когда Эмили отправлялась домой, было уже совсем темно.
— Значит, матери она соврала, — сказал Марино.
— Видимо, да. Но зачем?
— Может, задумала что-то?
— Например?
— Да не знаю я. У тебя скотча в номере, случайно, нет? Насчет бурбона я уж и не спрашиваю.
— И правильно делаешь, — откликнулась я. — Чего-чего, а бурбона я точно не держу.
В номере мотеля меня дожидались пять сообщений, три из них от Уэсли. Завтра на рассвете за мной высылали вертолет. Я связалась с Бентоном.
— У нас здесь, помимо всего прочего, довольно-таки непростая ситуация с твоей племянницей, — сказал он. — Тебя доставят прямо в Квонтико.
— Что случилось? — ничего не понимая, спросила я. Сердце у меня сжалось. — С Люси все в порядке?
— Кей, мы говорим по незащищенной линии.
— Но что с ней?
— Физически она в норме, — ответил он.
10
На следующее утро за окном стоял такой туман, что горы скрылись из виду. Вылет отложили на вторую половину дня, и я решила пробежаться по бодрящей осенней сырости.
Маршрут пролегал мимо уютных домишек, рядом с которыми стояли недорогие авто. Я улыбнулась, глядя на карликовую колли, которая носилась по двору, яростно тявкая на падающие листья.
— Стрелка, Стрелка, перестань! — закричала появившаяся из дверей хозяйка в бигудях, стеганом халате и тапочках с опушкой. Похоже, такой затрапезный вид ее совершенно не смущал. Она взяла газету и, хлопая ею по руке, покрикивала на собаку. Я вдруг осознала, что до смерти Эмили все опасения местных жителей ограничивались тем, что кто-то из соседей утащит почту или навешает туалетной бумаги на деревья у дома.
Цикады все так же тянули свою скрипучую песенку, на белых акациях, вьюнках и душистом горошке поблескивали капельки росы. Около одиннадцати зарядил ледяной дождь: казалось, я нахожусь где-то посреди океана и вода окружает меня со всех сторон. Солнце стало чем-то вроде окна в другой мир — надо было обязательно заглянуть в него, чтобы выбраться из этого серого дня.
Только к половине третьего погода улучшилась, и можно было вылетать. Меня уведомили, что посадку на школьном стадионе не разрешили из-за тренировки футболистов и группы поддержки. Вместо этого пришлось ждать Уита на поросшей травой площадке за булыжными стенами и двойной аркой ворот Монтрита. Этот городок, пресвитерианский как доктрина Кальвина о предопределении, находился всего в нескольких милях от мотеля.
Полицейские из Блэк-Маунтин доставили меня туда раньше, чем прибыл вертолет, и я сидела в машине, припаркованной у немощеной дороги, и смотрела на детей, игравших в футбол с флажками[6]. Мальчишки и девчонки гонялись друг за другом с нехитрой целью сорвать красный лоскут с пояса игрока другой команды. Ветер, разносивший по округе детские голоса, иногда подхватывал и мяч, зашвыривая его через хлипкую ограду из голых деревьев в колючие кусты или на дорогу. Тогда равенство полов брало тайм-аут, и девочки дожидались, пока кто-нибудь из мальчиков сходит за мячом, после чего игра возобновлялась снова.
Я пожалела, что придется прервать их невинную забаву, заслышав хорошо различимое стрекотание вертолета. Дети в изумлении замерли при виде садящегося в центре поля «белл джет-рейнджера», от винтов которого неслись сбивающие с ног потоки воздуха. Поднявшись на борт, я помахала им на прощание, и мы взлетели над деревьями.
Солнце опускалось за край горизонта — Аполлон отходил ко сну. Небо вскоре стало густо-черным, как чернила каракатицы, и, когда мы прибыли в академию, я так и не увидела на нем ни единой звездочки. На площадке меня ждал Бентон Уэсли, которому сообщали по рации о нашем продвижении. Едва я сошла на землю, как он взял меня за руку и повлек за собой.
— Идем, — сказал он вслух, добавив едва слышно: — Рад видеть тебя, Кей.
Пожатие его пальцев окончательно лишило меня самообладания.
