Но в то же время она поняла, что всегда будет впадать в забвение, что эта вина всегда будет настигать и терзать ее в День великого воспоминания — каждые семь, каждые семьдесят, каждые семьсот лет. Ибо великая жестокость будет неизменно распыляться на множество мелких жестокостей и причинять вред, но ей нужна была великая жестокость, дабы выжать слезу, способную пробудить к жизни вымершую землю. Но и великой жестокости было мало. Требовалось полное слияние, такое слияние со смертью, чтобы она, древняя ведунья, почувствовала, как вбирает умирающих в свое лоно и, словно беременная ими, переносит из одной жизни в другую, отчего ее шаг порой становился настолько тяжелым, что каменистая почва вымершей земли подавалась под нею и она сама едва не проваливалась в небытие, теряя волю к сопротивлению. Но именно тогда умирающие внутри нее начинали причинять ей такую невыразимую боль, что она судорожно карабкалась вверх по камням, снова и снова пытаясь поглаживанием унять свое чрево и выдержать тяготы переноски людей через смерть. Смерть же была не чем иным, как той вымершей землей, из которой она всей своей мукой выжимала одну-единственную слезу, и тогда жизнь рождалась снова, и в эту новую жизнь она могла исторгнуть из себя умирающих.
И вот воспоминание повело ее еще дальше назад, и где-то на краю своего поля зрения она увидела Альпинокса: скрестив ноги, он сидел на лесной поляне, и голова его была украшена оленьими рогами, такими тяжелыми, что он ворочал ею с трудом. Фон Вассерталь верхом на белом морском коне выезжал из южного моря на песчаный берег и врезался в толпу дев, разлетавшихся, словно пена, но тут видение гасло среди похотливого хихиканья и смеха. Тогда ей виделся Драконит в подземной кузнице, — хромая, сновал он от горна к чану с водой, но лицо его было едва различимо в клубах пара, который с шипеньем вырывался из чана, когда он опускал туда раскаленный металл.
А Розалия обитала как нимфа в священной роще и стала женой дубового короля, — Амариллис Лугоцвет заметила, что супруги очень похожи друг на друга. Сама же она был теперь Той, что приносит смерть. Той, что в опьянении и после изнурительных танцев отдавалась живым, чтобы затем их убить и напоить их кровью вымершую землю. Уйдя в воспоминание, она покачивала бедрами, и ее тело полнилось желанием и истомой, каких она не испытывала уже давно. И даже смерть, которую она сеяла, доставляла ей радость, потому что люди принимали ее с готовностью, с желанием оплодотворить вымершую землю, принимали без сопротивления, ради общего блага. Но сама она была бессмертна, и как раз избыток ее могущества и величия заставлял ее временами желать противоположного, желать унижения и покорности, и в покорности она черпала новую силу, возвышавшую ее надо всеми и каждым, ибо, в свою очередь, требовала покорности себе и налагала руку на тех, кто покорился ей в любви.
И еще дальше в глубь времен завело ее воспоминание. Она уже не видела никого из себе подобных, она была теперь воплощением жизни и чувствовала, как ее нутро, — всегда, что бы она ни делала, — нескончаемым потоком исторгает из себя жизнь, а смерть была ей безразлична, ибо вместо каждого умершего из ее утробы в непрерывном процессе рождения являлся новый живой. Ее плодовитость была так велика, что все умершие, сколько бы их ни было, не шли в счет.
Она больше уже не видела лиц, только головы и тела, далекие размытые фигуры, исходившие из нее и уходившие прочь. И она погружалась еще глубже в толщу времен, но вот в ее сознании все стало мешаться, она сама и другие, глубина погружения, которую она ощущала, но не могла постичь, утомила ее, она впала в непробудный сон, полный смутных видений, — их многозначность тревожила лишь ее чувства, не затрагивая сознание. Она пребывала среди каких то зверей и растений, не имевших названий и неразличимых. Все слилось воедино, и она утратила самое себя.
— Почтеннейшая, вы спали дольше всех нас, — раздался рядом с ней чей-то голос, и когда она медленно, с трудом открыла глаза, то увидела, что Альпинокс стоит перед ней на коленях и смотрит ей в лицо.
— Мы уж было подумали… — улыбаясь, он обернулся к остальным, — что вы, почтеннейшая, собственноручно себя усыпили.
Амариллис Лугоцвет улыбнулась, но тут же прикрыла рот рукой, чтобы скрыть одолевшую ее зевоту. Они все еще находились в пещере, и так как свет ниоткуда не проникал, трудно было определить, который теперь час, все ли еще ночь или уже наступило утро, а может быть, и день.
Огонь, над которым Драконит повесил котел, теперь едва тлел, а вокруг стола стояли рудничные лампы, слабо освещавшие пещеру. Все приняли опять свой привычный облик, за исключением некоторых особенностей в одежде. Оглядывая утомленными глазами присутствующих одного за другим, она увидела, что появился Евсевий и принес молотый кофе, запах которого приятно щекотал ноздри.
— Ну и ночь была, — сказала, садясь, Амариллис Лугоцвет. И, едва произнеся первые слова, заметила, что уже теряет часть своих воспоминаний. — Ну да, — продолжала она, — то был праздник воспоминаний… что бывает каждые семьдесят лет, на сей раз жрицей была я. — Она знала, что за ближайшие семьдесят лет забудет и это.
— Успокойтесь, дражайшая Амариллис, со всеми нами происходит то же самое, — подал голос фон Вассерталь. — Если бы сознание необходимости этого ритуала не сидело в нас так глубоко и в назначенный день не сводило нас вместе, мы бы все о нем позабыли.
— Беспокойство, что охватило нас еще задолго до этого, — заметил Драконит. — Вы ведь тоже, дорогая моя, только в последний день поняли, в чем дело.
Амариллис Лугоцвет утвердительно кивнула и погрузилась в свои думы.
— Я-то давно предчувствовала, что предстоит этот праздник, — включилась в разговор Розалия Прозрачная. — Сколько я помню, в последний раз — наша дорогая Фея Нарциссов тогда еще обитала в облаках, — жрицей была я.
Трое мужчин удивленно переглянулись.
— Розалия? — спросил Альпинокс, подняв брови. — Почему бы и нет? Только мне кажется странным, что именно вы полагаете, будто помните прошлый праздник.
— Вы же сами сказали, — с самоуверенной улыбкой ответила Розалия, — «почему бы и нет»? Кто еще мог быть жрицей, кроме меня? Ведь это более чем вероятно, что ею была я, хоть мои силы, разумеется, не столь велики, как у нашей дорогой Амариллис.
Амариллис Лугоцвет еще не настолько пришла в себя, чтобы дать достойную отповедь Розалии. Она терпеливо ждала, пока Евсевий подаст кофе, и только после этого намеревалась хорошенько всыпать Прозрачной. Странный наряд, в котором она до сих пор пребывала, начал ее раздражать, но известная сдержанность перед себе подобными вынуждала ее еще немного потерпеть и не наколдовывать себе тут же на месте так полюбившийся ей «дирндль».
Когда вскоре она действительно взяла в руки чашку изумительно крепкого кофе, у нее еще раз мелькнуло зримое воспоминание — на миг ее взору явился величественный образ Альпинокса с ветвистыми рогами, но теперь эта картина вызвала у нее только усмешку.
— О чем вы думаете? — в ту же секунду спросил Альпинокс, пытаясь взять ее за руку; казалось, будто и ему что-то напомнило минувшую ночь.
— Ни о чем, — солгала Амариллис Лугоцвет, с трудом сохраняя серьезность. — Ведь все мы со всеми нашими мыслями подвержены перемене, и я, право, не знаю, смеяться мне по этому случаю или плакать.
— Смейтесь, смейтесь, почтеннейшая, — добродушно заметил Альпинокс. — Смех еще никому из нас не вредил.
Выпив кофе, они собрались уходить. Из темного угла пещеры вынырнул Макс-Фердинанд, опять в единственном числе, и побежал по галерее впереди всех. Когда в лицо им ударил дневной свет, они увидели перед собой белесый зимний день, хотя снег больше не шел. Они тепло распрощались, и каждый вернулся в свое обиталище. Альпинокс еще долго махал рукой ей вслед. Зимой они будут видеться часто, как повелось у них в прежние годы.
* * *
День был пасмурный, но теплый и уже клонился к вечеру, когда Софи надумала пройтись но городку. Быть может, на сей раз она доберется до дома, где когда-то жила сама, а до нее жило множество поколений фон Вейтерслебенов.
Она пошла по узкой пыльной дороге, которая вела от озера вверх, в поселок, и по которой, объезжая Софи, медленно, чуть ли не шагом, продвигались машины, оттесняя ее на обочину. Старые виллы были подновлены, но в общем изменились мало, а вот домики у реки почти все оказались надстроенными, и участки, прежде пустовавшие, теперь тоже застроили.
Дойдя до кофейни, почти такой же, как во времена ее детства, она свернула налево, на асфальтированную улицу, ненадолго остановилась на мосту, чтобы поглядеть на реку, вдруг показавшуюся ей такой родной и близкой, потом пошла дальше, мимо княжеской виллы, перед которой улица была разрыта, в сторону почты и магистрата. В центре поселка почти ничего не изменилось, только из-за работ по расширению улицы свалили несколько заборов. Толпы курортников были гуще, чем когда-либо, но заметно редели, если свернуть в боковые улочки. И пока она шла, оглядывая то одну, то другую сторону в поисках свершившихся перемен, взгляд ее проник сквозь деревья, росшие позади маленького домика, который снесли для расширения улицы, и она заметила виллу, наверняка стоявшую здесь давно, но никогда не попадавшуюся ей на глаза.
