Как и говорил Леонид, нас отвозили в школу в город Р. на автобусе и потом привозили назад.
Про нашу школу и вспоминать особо не хочется. Это был еще тот дурдом! Сейчас, с высоты лет, представляю, что думали о нас местные жители. Гвалт, крики, потасовки, игра на деньги в пристеночку, битье ногой “жошки” — кусочка кожи с мехом и свинцовым кругляшком, дикие прыжки друг через друга в “отмерного”.
Сюда съезжались советские мальчишки и девчонки из ближних окрестных гарнизонов. Причем и здесь мы учились раздельно, но если в России были разные школы, мужские и женские, то здесь разные классы, так сказать, по наличному составу.
А сколько баек и россказней мы тут понаслышались!.. О берлинских старшеклассниках, пробравшихся в английскую зону и арестованных там полицией в пивной. Ребят-де вернули назад, но в двадцать четыре часа вместе с родителями отправили обратно в Союз. Или о случае с тем мальчишкой, из городка по соседству, который чуть не утонул в огромном подвале, где были затоплены немцами тысячи радиоприемников. Он был радиолюбителем и не мог спокойно смотреть на погребенные под водой богатства. И донырялся до того, что за ним самим ныряли!.. А еще истории о военных авиазаводах, скрытых в огромных скальных пещерах... О нацистском концлагере в Бухенвальде, о немыслимых абажурах из человечьей кожи, с татуировками, и о железной надписи на воротах лагеря: “Каждому — свое”... О какой-то немке, тайным мужем которой был здоровенный пес; их обнаружил наш патруль, случайно заглянув в окно, и застрелил обоих в постели... Столько всего услышали, не знали, чему и верить!
А вот нам никто не верил, что мы сражаемся с немецкими мальчишками. “Куда там! — усмехались. — Все немцы сразу на карачки встали!” И рассказывали о том, как в американской зоне немцы наперегонки бегают на четвереньках по мосту за призом — пачкой сигарет. Один второклассник, кажется из города Апольда, поведал, что они с братом даже подружились с немецкими ребятами — соседями. И подарили им на всю ораву два игрушечных пружинных ружья, стреляющих пробками на веревочках. Так в тот же день перед их домом собрались возмущенные мамаши новых друзей. Мало того что они вернули ружья, они еще и отчитали коварных русских, заявляя, что, мол, поклялись: их немецкие дети никогда не прикоснутся ни к какому оружию. Мне сегодня вспоминается, что известный германский политик Франц Йозеф Штраус даже в 50-х годах заверял: пусть, дескать, отсохнет его рука, если он когда-нибудь возьмет оружие. Рука не отсохла, когда он через несколько лет стал в ФРГ министром обороны, под началом которого наверняка служили и те мальчишки.
Но вернусь к нашей школе. Мы с Витькой учились в четвертом классе, а Леонид с Жоркой — в пятом, все на том же третьем этаже. Школа располагалась в чистеньком, ухоженном парке с елями и соснами, усыпанными на верхушках крупными шишками. Здесь жили рыжие белки и дятлы в красных колпачках. Но в дело быстро пошли рогатки — белки разбежались, птицы разлетелись. Кроме тех, конечно, кто погиб. Но не надо забывать и о том, что это были вражеские белки и дятлы. “У нас там, дома, одна лишь разруха, — примерно так рассуждали ребята. — А они здесь, видишь ли, белочек и птичек поразвели!”
Еще раз замечу, что и немцы не жировали. Таких серых лиц со втянутыми щеками я давно не встречал. По-моему, если бы наши не кормили немцев, они бы давно отдали концы. Все предприятия безнадежно стояли, оборудование вывозилось, никто не работал, кроме тех, что обслуживали воинские части. Городские нищенствовали, бродя по деревням и распродавая последнее, — довоевались, голубчики. Разве что пленные имели работу на расчистке развалин и в строительстве. “А если бы их отпустили, особенно из России, Германия вмиг превратилась бы в преисподнюю, — говорил старлей. — Куда девать такую прорву?..”
Так вот о белках. В школьном парке осталась лишь одна белка. Юркая, неуловимая и неуязвимая, она не желала покидать привычные владения.
— Какая патриотка! — хмыкал школьный военрук.
Она отвлекала всех во время уроков своим мельканием за окнами по веткам.
— Куда глазеете? — то и дело одергивала нас русская учительница. — В учебник глазейте!
Но все равно мы глядели во двор. А окон в школе было много.
И однажды по команде военрука восемьдесят мальчишек залезли на восемьдесят сосен и елей, которые росли в парке.
— Лови! — раздалось с земли.
Белке некуда было деваться. Куда ни прыгнет, везде по мальчишке. На каждом дереве! Да еще протягивают страшные руки, орут и свистят как бешеные.
Из-за ограды парка пожилые немцы потрясенно — другого слова не найдешь! — смотрели, как эти свирепые русские преследуют несчастную белку. Такого они не видели. Жаль, они не видели, что творили их сыновья у нас в Союзе. Подумаешь, белка!
И все-таки я с каким-то окаянным, жалким чувством вспоминаю, как она в одиноком отчаянии моталась с дерева на дерево, нигде не находя себе места. Она мне напомнила Эрвина, одиноко сражавшегося с нами. Одиноко — по сравнению со всей его страной. Все давно сделали “хенде хох”, подняли руки вверх, а он не сдавался. Может быть, это было единственное в своем роде сопротивление в Германии. Но Эрвина вскоре станут покидать и камрады-товарищи, то один, то другой. Их все меньше будет приходить на наши сражения. Пока он не останется один.
Белку мы так и не сумели поймать, но с тех пор она пропала начисто. Словно сквозь землю провалилась. Знай наших!
Я поинтересовался у военрука, куда бы ее дели, если бы поймали.
— На шапку мала, — бесхитростно сказал я.
— Фамилия? — почуял он почему-то подвох.
— Петров.
— Учти, Сидоров, — не моргнув глазом ответил он. — Никто бы ее не поймал, они здорово кусаются. А во-вторых, отправили бы в живой уголок.
— Но у нас его нет, — встрял в наш разговор Жорка.
— Фамилия? — привычно потребовал военрук.
— Сидоров.
— Запомни, Иванов. Говоришь: нет? С нее бы и начали.
И, довольный собой, отошел. Много все-таки у нас находчивых людей.
ПРЕДАТЕЛЬ РЭКС
А позиционные бои с немецкими мальчишками продолжались с небольшим переменным успехом. Теперь уже по вечерам после домашних уроков.
Мы были готовы начинать сразу же после школы, но немцы отказались. Они тоже учились и считали себя свободными лишь тогда, когда выполнят домашние задания.
— Век живи — век учись, — хохотнул Витька, а зря.
Видать, потому немцы почти все на свете и выдумали: цинк, рейсфедер, рентген, клейстер, дрель, шпагат, маузер, надфиль, кварц, шницель... Не говоря уж о воинских званиях: ефрейтор, фельдфебель, фельдмаршал. И даже “шлагбаум” наверняка происходит от фамилии какого-нибудь бывшего немецкого школьника, вовремя готовившего домашние уроки.
И вот как-то в воскресенье мы одержали первую сокрушительную победу. Несмотря на численный перевес врага, мы неожиданно ринулись в атаку с криком “ура!” и напали на фрицев врасплох, бросаясь на них сверху прямо в окоп.
Витька умудрился кому-то удачно расквасить нос. И еще один немец чуть не сломал себе руку, с размаху саданув меня кулаком по каске. Видимо, он повредил какую-то косточку, так он взвыл. Роковую роль сыграла крепость немецкой же каски и моей русской головы под ней, как я теперь понимаю.
Поскольку немцы отказались считать себя разгромленными наголову — моя голова тут ни при чем, — следующий бой назначили через две недели.
— Ну, братцы, теперь держись! — будто полководец, рассуждал Леонид. — Такая атака удается только раз. С нашими силами в атаку больше не пойдешь, они подготовятся. А вот если они пойдут на нас, нам кранты, у них перевес.
— Они пойдут, точно, — кивнул Жорка.
— А вдруг захватят в плен? — внезапно подала голос Зинка; мы о ней всегда забывали и даже вздрагивали, когда слышали ее голос. — Захватят, затянут рот, свяжут и запрут в подвале. С крысами, — добавила она.
Мы расхохотались. Но Леонид покачал головой:
— Угроза серьезная. Всех не захватят, но одного запросто могут. Двое куда-нибудь утащат его, а четверо останутся и прикроют их отход против нас троих.
— А давай мы возьмем пятым твоего кобеля, — вдруг предложил Витька.
Мы даже оторопели — вот это да!
— Ну это все равно что танк против пехоты, — усмехнулся Леонид.
— Да пусть Рэкс в засаде посидит, у Зинки в блиндаже. Она его отвяжет, если кому-то будет плен угрожать.
