Именно в этот момент у меня окончательно срывает чеку.
* * *
Все, что успеваю увидеть, вскочив со стула — метнувшийся на меня взгляд мэра.
Стул с грохотом падает на пол.
Не зная, с чем конкретно имеет дело в моем лице, Чернышов остается сидеть на месте, но голос моего зятя за спиной рычит с секундной задержкой:
— Глеб!
Слышу, как скрипят по деревянному полу ножки его стула, но двигаюсь быстро, и не оглядываясь.
На лице Риты растерянность от грубости, которую позволил себе малознакомый ей человек, но растерянность мгновенно сменяется паникой, когда ее глаза взмывают вверх к моему лицу.
Обогнув Влада, смотрю на Петровского. И на ходу предупреждаю:
— Убери руки.
— А ты кто такой? Еще один ёбарь? — бросает и выпускает ее руку.
Дернув за другой локоть, поднимаю Айтматову со стула и толкаю в угол.
Цепляясь за мою футболку, сопротивляется и лепечет:
— Глеб… не надо…
Голос дрожит, и выглядит она так, будто сейчас расплачется.
— Отойди, — пытаюсь отцепить от себя ее руки.
На плечо ложится рука Романова, которого предупреждаю:
— Отъебись.
— Стрельцов… пожалуйста… — выпаливает Рита.
— Отойди, сказал! — гаркаю, отпихивая от себя.
На противоположном конце стола подхватывается со стула Чернышов.
Оттолкнув Романова, делаю шаг вперед и хватаю Петровского за ворот его рубашки.
— Руки, блять, — цедит, не двигаясь с места. — Ты попутался, мальчик?
— Еще раз ее тронешь, — говорю, склонившись так, чтобы смотреть ему в глаза. — Я тебе глотку вырву.
— Пальцем меня тронь, сядешь далеко и надолго, — предупреждает.
Сейчас вижу, что пьяный он только наполовину. Отчет своим действиям отдает прекрасно. Глаза цепкие и злые, хоть и красные.
Отпустив его, выпрямляюсь и шарахаю ногой по стулу, на котором он сидит. Вместе с ним прокурор летит на пол. От неожиданности успевает только слегка сгруппироваться, но рожей все равно целует деревянный настил.
Со стола падает посуда. Оставшиеся сидеть за ним, вскакивают. Визг. Непричастных здесь больше нет.
— Ах ты, сука! — орет Петровский, барахтаясь. — Я тебя, блять, закопаю!
Возникший передо мной Романов предупреждает с нажимом:
— Стой тут. Не подходи к нему.
— На хер он мне нужен, — усмехаюсь.
Опираясь руками на стол, Петровский встает на ноги, но перед ним возникает Чернышов.
— Жора, — цедит, оттесняя к стене. — Баста.
К нему присоединяется Калинкин, который не в курсе, что делать в таких ситуациях, поэтому расхаживает туда-сюда, ероша седые волосы.
Когда приглашаешь в свой дом бешеную собаку, готовым нужно быть ко всему.
— Я его посажу. Он у меня сядет, — мечась по беседке, скалится на меня Петровский.
На щеке ссадины, в глазах бешенство.
— За что? — кивает на него Чернышов. — За то, что ты пьяный со стульев летаешь?
— Ты думай сначала, что говоришь и кому, — тычет в него пальцем. — Или хочешь с ним за компанию?
— У меня адвокаты хорошие, — цедит Руслан. — Но ты смотри, сам без погон не останься. У меня много интересной информации. Захочешь ознакомиться, заходи, покажу.
— Сученыш, — щурит глаза, утирая с морды кровь.
— Таня, вызови брату такси, — просит Калинкин.
Адреналин в моей крови не падает. Тело слегка трясет, и я пытаюсь его расслабить, но выходит хреново. Напряжение вокруг руками пощупать можно. Вижу расширенные глаза сестры. Прикрыв ладонью рот, она смотрит на меня из другого конца беседки, и я не знаю, как она там оказалась, потому что последние три минуты своей жизни провел в состоянии аффекта.
Обернувшись, ищу Риту.
Опустив голову и прижав к груди сумку, она выскальзывает из беседки.
Выхожу следом, не собираясь менять свои гребаные планы. Я и она. Сегодня. Вдвоем. Меня все еще колбасит, поэтому двигаюсь резко. Выскочив из беседки, вижу, как, быстро переставляя ноги, она проносится мимо детей и аниматора и скрывается в доме. Войдя в него, замираю посреди кухни, прислушиваясь.
Толстые стены заглушают музыку и детские визги во дворе.
Прислушиваюсь, потому что, как бы хорошо я ни успел ее изучить, не знаю, что она выберет прямо сейчас — вернуться, задрав нос, или сбежать. Она в совершенстве владеет обоими приемами, и когда слышу, как хлопает входная дверь дома, срываю в коридор. Пройдя через гостиную, выхожу на парадное крыльцо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Толкнув дверь железной калитки в десяти метрах от меня, Марго скрывается за ней, и снова щелкает замок. Трусцой добежав до калитки, нажимаю на кнопку, открывая себе дверь.
Ее торопливые шаги по асфальту отчетливо слышны в тишине улицы. Здесь ни души, и тихо, как в деревне.
Добежав до “лексуса”, роется в сумке, а потом роняет ее на землю и упирается согнутыми локтями в машину, опуская на них голову. Услышав мои шаги, оборачивается через плечо, и я вижу то, отчего у меня скручивает живот.
— Блять… — бормочу, быстро перебегая дорогу
Отвернувшись, снова прячет от меня залитое слезами лицо, но я видел достаточно.
Оказавшись рядом, с нажимом разворачиваю ее за плечи и прижимаю к себе.
От этого контакта тело просто, блять, плавится. Я скучал. Реально скучал по ней. У меня в жизни никогда не было такой бешеной потребности физически контактировать с другим человеком.
Она пытается сопротивляться секунду, но потом послушно падает на мою грудь и обвивает руками талию. Обнимаю ее спину, кладя на макушку подбородок.
Тихие всхлипы и дрожь ее плеч раздувают желание вернуться в дом и всадить этому ублюдку кулак в глотку по самый, сука, локоть.
— Тссс… — шепчу, просовывая ладонь под ее волосы и накрывая ею хрупкий затылок. — Моя храбрая девочка… — бормочу, массируя напряженные мышцы. — Не трясись, он ничего мне не сделает.
Я могу считать себя официально безработным, в остальном он ни хрена мне не сделает. Я его пальцем не тронул, а что касается остального, вряд ли он найдет хоть одного свидетеля для предъявления каких-то обвинений.
— Ничего не сделает? — вскинув голову, она хрипит. — Дурак…
У нее тушь потекла и подбородок дрожит. Даже в слезах она умудряется быть, твою мать, королевой бала.
— Я не вчера родился, — подняв руку, сжимаю пальцами ее подбородок и информирую. — У меня тоже хороший адвокат.
Молча сопя, отворачивается.
Видеть ее такой послушной не удовольствие, а еще один впрыск азота в мою кровь. Вялость движений и поникшие плечи — тоже.
Посчитав разговор оконченным, наклоняюсь, чтобы подобрать с земли ее сумку и брелок от машины, который лежит рядом. Разблокировав, открываю для нее пассажирскую дверь.
Не спорит.
Молча забирается в салон.
Сбросив с ног сандалии, прижимает к груди колени.
Завожу машину, не спрашивая, куда ее везти. Вариант у меня только один.
— Помоги.
Доставая из шкафа чистую футболку, оборачиваюсь.
Замерев рядом с диваном, Марго собирает со спины волосы и перебрасывает их через плечо, открывая спину и затылок.
Она выглядит хрупкой и чертовски яркой.
Повернув голову, смотрит на меня напряженно и молча. В мое лицо, которое делаю непреклонным. Что бы она крутила в своей голове сейчас, хочу выбить это оттуда — страхи и нервное напряжение, которое вижу в каждом ее движении.
От этого меня штормит.
Словесное дерьмо, которое вываливал на нее Петровский, подстегивает злость. Я не спокоен. Даже несмотря на то, что она здесь.
Положив на диван футболку для Марго, останавливаюсь за ее спиной.
Она ведет голыми плечами, как от щекотки.
Смотрю на них сверху вниз, опустив глаза. Бархатистая кожа покрывается мурашками.
— Расстегни… — просит тихо, наклонив голову, от чего под кожей проступают маленькие позвонки.
Теперь вижу, что на ней не топ, а корсет. На спинке молния, замаскированная под шнуровку.
Черт.
Мне, охереть как, интересно, каким образом она это надевала.
