выбить себя с равновесия.
— Совершенно верно. Мы тогда на объект ехали, и ты приказал остановиться.
— Сейчас я приказываю то же самое, Аня! — шипит он сквозь зубы.
— Ну нет, это другое. — Трусь щекой о его плечо.
— Забавные вы ребята, — смеётся Гавриил.
Что-то он повторяется, в кабинете он сказал то же самое обо мне.
— Это Гера, с ним жизнь ярче, красочнее, гораздо лучше, — практически скандирую я, искусственно улыбнувшись. — И вот Герман мне как-то признался. Помнишь, ну, когда мы были в цирке…
— Вы были в цирке? — удивляется Сабина.
— Ну да, Герман очень любит клоунов.
— Ух ты! — Подносит к губам бокал Сабина. — Значит, Герман любит собак и клоунов.
— Я люблю гимнасток в обтягивающем трико под куполом.
— Удивительно, а я-то думала, ты любишь только биржевые сводки и журнал «Бизнес инфо», — смеётся его мамочка, — а вот оно как, оказывается, Анна смогла открыть тебя с новой стороны.
— О да. — Слава богу, отпускает меня и теперь трёт виски и лоб на расстоянии от моего защипанного тела.
— Так вот, тогда, под куполом приезжего шапито, Герман мне и прошептал, что мечтает побывать в приюте для животных со своей второй половинкой, дабы подарить тепло и ласку маленьким брошенным комочкам. Туда он смог бы принести им корм, помочь сотрудникам в уборке за питомцами и даже сделать доброе дело и взять маленького друга к себе домой. Он так и сделал. И наше свидание было нереально необычным и трогательным.
Герман делает шаг к столу, берёт тарелку, суёт мне.
— Кушай, золотце, приятного аппетита.
Хочет, чтобы я заткнулась. Не на ту напал. Надо было думать, прежде чем на стол без спросу укладывать или под стол. Или что он там имел в виду, про «помогла сбросить напряжение»?
— Я что-то запутался, — строго спрашивает Гордей. — Первое свидание было в цирке или приюте?
О! Вот это поворот! Я уже и забыла, что они тоже здесь. Другой брат и его жена совсем тихие, как мышки в норке.
— Нет! Всё это было позже. Первым свиданием было…
Белозерский смотрит исподлобья. Берёт с тарелки бутерброд и пытается сунуть мне в рот, улыбается.
— Я уже понял, что погорячился насчёт стола, дорогая, больше не буду такое рассказывать. Это только наши с тобой секреты. Лучше расскажи, как мы с парашютом прыгали, думаю, всем будет интересно.
Но меня уже не остановить.
— Парашют? Ну нет. Наши отношения начались тогда, когда после очередного долгого рабочего дня Герман и я вышли на улицу, шёл дождь.
— Нюра, тормози от греха подальше. На столе лежит нож. Я уже за себя не ручаюсь, — смеётся Белозерский, но мы-то знаем, что в каждой шутке есть доля шутки.
— Гремела гроза, — вещаю душевно, с изюминкой. — Я вызвала такси, но меня и машину разделяли глубокие лужи. И вот мой любимый босс взял меня на руки, чтобы перенести через лужу грязи и глины... — Все капельку затихают, а я торжественно завершаю: — Но поскользнулся, и мы оба упали попами в жижу, прямо в центре улицы, по уши измазавшись. Мы рассмеялись. И Герман пригласил меня на свидание.
— Вот это да, — охает мама.
— Ого! — радуется будущий рогоносец Гавриил. — Ну вы даете.
— А я даже не подозревала, Герман, что ты такой затейник, — удивляется Сабина, покручивая ножку бокала.
Смотрю на него с неподдельной гордостью. Он стоит как изваяние, единственный, кто не улыбается. Подхожу ближе.
— Раскрыла я орешек, а внутри ядрышко — чистый изумруд! — Треплю ткань пиджака, хлопаю по груди.
Тритон пытается взглядом испепелить стену перед собой.
— Мне надо на воздух. Со мной пойдёшь, — объявляет босс и тянет меня за руку. — Вдруг я увижу какую-нибудь собачку с балкона, или цирк-шапито на горизонте объявится.
— Конечно, милый, наша любовь не знает границ и местоположения.
Глава 25
— Ты же обещала молчать, какая муха тебя укусила? — он снова дует ноздри, на широких скулах, укрытых щетиной, бугрятся тугие желваки.
— Экстренный переход на ты состоялся, — бубню себе под нос, скрестив руки на груди.
— Ты меня опозорила. Трижды, Аня! Несколько раз подряд за один вечер! Я же просил!
— Ты сам себя опозорил, когда не женился на любимой женщине. Но ты настолько эмоционально сух, что не смог признаться даже себе, что влюблён в неё. Говорить о своих чувствах — это нормально. Но теперь уже всё, время упущено.
Сейчас я не права. Это не моё дело. Он имеет право поступать, как пожелает. И то, что я по необъяснимой причине бешусь из-за этой расфуфыренной Сабины — это только мои проблемы.
Прохладный вечерний воздух треплет мои волосы, то и дело убираю их за уши.
— Давай, ты не будешь читать мне морали. — Оборачивается и, поставив руки на пояс, начинает расхаживать туда-сюда.
— Было видно, что ты расклеился из-за новостей о детях.
— Дети — это конец всему!
— И так конец, Герман, она валандается с твоим братом. Как можно любить женщину, которая предала тебя и спит с твоим ближайшим родственником?
— Я никого не люблю. Что за глупости? Мне просто нужно…
Ага, конечно, так я и поверила. Он сам не свой, когда дело касается этой Сабины. Наши глаза встречаются, но я не могу вынести его вопросительного взгляда и отвожу свои, уставившись в пол.
— Вообще, доля правды в этом есть. Кроме себя самого, вы никого не любите, Герман Игоревич. Иначе не отпустили бы свою Сабину. А я устала и хочу домой. Жаль, нельзя спрыгнуть с балкона.
Он подходит к ограждению и, взявшись за перила, трёт их. Переживает. Думает. Мне не нравится эта его Сабина и раздражает, что он испытывает к ней чувства, потому что по моему скромному мнению в ней совершенно ничего такого нет. Обычная кукла да ещё и хитрая. Вышла за одного, а смотрит с щенячьим восторгом на другого. Если так любила, могла бы и подождать. Всё равно тритон женился бы рано или поздно. Но, как это обычно бывает, она взбрыкнула, а он не стал умолять.
Повисает долгая, мучительная пауза. Становится слышно, как скрипит железная калитка при въезде на
