На учениях это только отметка. А случись такое в настоящем бою - лежали бы мы перед теми огневыми точками, которые не сумели поразить. И чтобы этого не произошло в бою, будут принимать меры: ругать на разборе, обсуждать на комсомольском собрании, разрисуют в стенгазетах, а доморощенные конферансье осмеют на концертах самодеятельности. Кончится все тем, что нас доучат. Жить роте с двойкой не позволят!
Минуты, пока считают дырки в мишенях, не менее напряженные, чем сама стрельба. Мы волнуемся.
Наконец кто-то пробежал мимо нашего окопа, обронил:
– Порядок!
Нам этого мало, допытываемся:
– Сколько?
– Восемьдесят!
Это уже действительно порядок.
Беспроволочный солдатский телеграф понес по траншее радостную весть: оценка «хорошо».
Дело сделано! Разрядилось нервное напряжение, усталость, копившаяся несколько суток, навалилась сразу. Я ощутил полное изнеможение. А «старики»: Волынец, Умаров, Скибов и Куцан - держатся бодро. Кузнецов тоже «свеженький». Он физически слабее меня, а не так вымотался. Неужели я самый хлипкий? Посмотрел на Соболевского и невольно улыбнулся - есть еще один! Руки плетями висят вдоль тела, глаза уходят под лоб, нижняя губа отвисает. Дошел Вадька!
Да, невольно вспоминаются слова Шешени: «Моральный дух - главное, без него и сила не сила!»
И вот именно в эту минуту, когда, кажется, не в состоянии пальцем шевельнуть, звучит призыв:
– Все сюда!
Это зовет Жигалов. Голос у него неестественно взволнованный и громкий. В наши сердца мгновенно проникает тревога. Мы выпрыгиваем из траншеи и бежим к лейтенанту.
Как только я выбрался на бруствер, сразу увидел на поверхности земли у левого фланга роты полосу огня. Около пламени метались черные фигурки солдат; они били по красным языкам огня шинелями и плащ-накидками.
Пламя было невысокое, чуть выше пояса, но оно грозно гудело и быстро текло по степи. Горела тонкая, невысокая травка. Она выросла на барханах весной, потом пожелтела, высохла и сейчас схватывалась, как порох. Огонь катился по степи так быстро, что мы едва успевали за ним. Солдаты никак не могли сбить пламя. Жар был невыносимый, горячий воздух обжигал легкие, трещали волосы, обмундирование мгновенно пересохло и стало шуршать, словно бумага.
– Впереди хлопок, товарищи! - кричал Шешеня.
Да мы и сами знали, что к учебному центру вплотную примыкают поля ближнего поселка. Люди с таким трудом отвоевали эту землю у пустыни, вырастили урожай, и вдруг мы, солдаты, из-за какой-то неосторожности спалим все. Нет, этого допустить нельзя! И мы били и били шинелями и плащ-накидками по огню, не думая о том, что дышать уже невозможно и что одежда тлеет на наших телах!
– Товарищ лейтенант! - закричал вдруг Карим Умаров. - Давайте мне людей и машину!
– Зачем? - перекрывая гул огня и защищая лицо согнутой рукой, спросил Шешеня.
– Огонь будем огнем тушить!
Я не понял, как это огонь - огнем, но замполит, видно, догадался, он крикнул Маю:
– Старшина, немедленно машину!
Черный, закопченный Май стремглав кинулся в тыл. Вскоре оттуда примчался бронетранспортер; на его ступеньке стоял Май.
– Людей надо! - крикнул Карим.
Словно эхо, ему ответил голос Жигалова:
– Взвод, ко мне!
Лейтенант первым прыгнул в кузов, мы - за ним.
Умаров торопливо объяснял водителю:
– Гони вперед! На ту сторону огня!
– Давай на полной скорости! - приказал Жигалов.
Водитель включил рычаг, и тяжелый бронетранспортер помчался, огибая и обгоняя огненную дугу. Мы промчались очень близко от пламени.
– Прикрыть лицо! - крикнул лейтенант.
Едва я успел накинуть на голову шинель, жар Хлестнул по спине и рукам. Через миг ни дыма, ни огня не было, холодный утренний воздух ударил навстречу мчащейся машине. Я глотнул прохладу полной грудью, осмотрелся, не горит ли одежда…
Теперь пламя гналось за нами, а мы убегали от него.
– Давай! - кричал Умаров.
Машина мчалась к огонькам поселка, которые в утреннем свете стали бледными. Совсем недалеко были хлопковые поля. Впереди мелькнула темная лента дороги.
– Стой! - крикнул Умаров. - Поджигай, ребята! Скорее поджигай навстречу!
Мы выскочили через борта и зачиркали спичками.
– Шире! - кричал Жигалов, поняв замысел Карима.
Мы побежали вдоль дороги. Отдельные языки огня сливались в небольшие цепочки. Вскоре они сомкнулись и с нарастающим гулом единой линией пошли навстречу пожару.
Мы бегали вдоль дороги и следили, чтобы искры не перекинулись на противоположную сторону. Через колею, спасаясь от огня, черными стрелками проносились ящерицы и вараны, быстро проползали змеи, как маленькие кенгуру, прыгали тушканчики. Две огненные волны быстро сближались. Вот они ударились, сцепились в неистовом желании поглотить друг друга. Заклубились огненные шары, вверх взлетели густые стаи алых искр, и вдруг огонь сник, упал на землю, и над ним заструились синие космы дыма.
И как только погасло пламя, сразу стало светло, и все увидели, что уже настало утро и солнце вот-вот вынырнет из-за горизонта.
По черному полю курились шары перекати-поля и верблюжьей колючки. Брели закопченные фигурки солдат. Рота сходилась к капитану Узлову.
– А с чего началось? - спросил кто-то тихим, усталым голосом.
– Из выхлопной трубы искра вылетела, - ответил старшина Май. - Шофер из кабины не увидел…
– Главное - посевы спасли, - сказал Шешеня, - остальное поправимо.
Вдали показалась толпа - это жители спешили к нам на помощь.
Я на секунду представил себе, какой был бы удар и для них, и для нас, если бы огонь докатился до колхозного хлопка. Даже подумать страшно об этом.
– Вовремя ты, товарищ Умаров, подсказал, что делать! - похвалил капитан Карима. - Спасибо тебе!
Солдаты оживились, заулыбались, обступили Умарова, затормошили его.
А Карим стоял смущенный и будто оправдывался:
– Я тоже первый раз такой дело делал. Слыхал, старики говорили, так надо тушить.
Шешеня пошел навстречу колхозникам, чтобы успокоить их.
* * *
Откуда взялись у меня и у других ребят силы? Ведь мы, особенно первогодки, после учений едва держались на ногах. И вдруг словно второе дыхание открылось. Теперь мне понятно, почему при землетрясении, наводнениях, на пожаре появление солдат успокаивает людей, вселяет веру, что беду одолеют.
В газетах часто вижу фотографии солдат и офицеров, которые служат за границей. На снимках они то с девушками, то с рабочими, то с бойцами дружественных нам армий. Я завидую им. Не только потому, что они увидели «заграницу». Мне кажется служба там более интересной и острой, горячее там накал идеологической схватки, о которой нам говорят очень много.
Я, конечно, понимаю: идеологическая борьба не имеет линии фронта, она и у нас здесь проходит в сознании, в голове каждого человека. Но мне хочется не только накапливать политические знания, а как-то их применять. Испытать свои силы.
Вообще любопытно получилось с политподготовкой. В первые месяцы службы повседневная политическая закалка в армии мне показалась скучной. Я позевывал на политзанятиях, политинформациях, лекциях. Казалось, все это не для моего ума, не мои масштабы мышления. В сложности международных отношений могут разбираться только дипломаты да большие руководители. Зачем мне над этим голову ломать?
Но однажды Шешеня на занятиях шутливо сказал:
– Ну-ка, доставайте ваши маршальские жезлы из вещевых мешков.
Мы не поняли его, но заулыбались.
– Я имею в виду не то, что каждый из вас может стать маршалом, - все маршалы наши были рядовыми солдатами, и вам это высокое звание тоже доступно.
Соболевский не упустил случая съязвить:
– А что, солидно бы звучало: маршал Дыхнилкин!
Все засмеялись, и Шешеня и Дыхнилкин смеялись. Потом замполит серьезно сказал:
– Еще неизвестно, кем будет Дыхнилкин, у него просто затянулся процесс становления характера. Он много плохого впитал в себя, а вот мы ему поможем избавиться от недостатков, вольем эликсир здоровых, правильных понятий, и тогда Дыхнилкин себя покажет. Правильно я говорю, товарищ Дыхнилкин?
– Что верно, то верно, - быстро и по-своему согласился Семен, - вливаете так, что спасу нет!
Солдаты засмеялись, а Вадим Соболевский, продолжая разыгрывать, спросил:
– А правда, Семен, что бы ты сделал, если бы вдруг маршалом стал?
Все затихли, ожидая ответа.
– Первым делом старшину Мая и сержанта Волынца на губу посадил бы! - искренне выпалил Семен.
Солдаты опять грохнули смехом.
– Ну хватит! - остановил наконец Шешеня. - Пошутили, и достаточно. И все же запомните: ни один человек не рождается ни героем, ни трусом, ни преступником. Плохие и хорошие качества люди приобретают в ходе жизни, от окружающей среды, - Шешеня сделал паузу, подумал и вернулся к тому, с чего начал разговор: - А про маршальские жезлы ваши я сказал вот почему. Все вы мыслите в вопросах политики и международных отношений маршальскими масштабами. В любой капиталистической армии солдат отгораживают от политики: любыми делами занимайся, только не лезь в политику. Потому что солдат капиталистической армии предназначен или для агрессий, или для усмирения своего же народа. Любая из этих задач - грязная, реакционная, несправедливая. И если это доходит до сознания солдата, он или отказывается служить, или служит пассивно, а иногда поворачивает оружие против своих хозяев. Вот поэтому и прячут от солдата правду всеми возможными средствами - пьянки, разврат, карты в неслужебное время поощряются, только не лезь в политику.
