— Музыки?
— Да, музыки. А тебе уже известно, что от музыки мало проку, разве что уроками зарабатывать на жизнь, и если ты сейчас не воспользуешься этой возможностью, то еще не скоро вырвешься из своего чистилища.
— Да разве я прошу у вас что-нибудь? Я сама себя кормлю. Я вам в тягость?
— Не шуми так, горячая голова, и не говори таких вещей, а то поссоримся по-настоящему. Ничего подобного тебе не говорят. А все, что я тебе советую, для твоего же блага.
— Для моего блага, для моего блага… Для моего блага проявил дон Аугусто свое рыцарство, и для моего блага… Рыцарство, да, хорошо рыцарство! Хотел меня купить! Меня купить захотел, меня! Истинный рыцарь, нечего сказать! Как я уже понимаю, тетушка, мужчины — это грубияны, скоты, деликатности ни на грош. Не могут даже любезность оказать, не оскорбляя.
— Все?
— Все, все! Конечно, если они настоящие мужчины.
— Вот как!
— Да, потому что другие, те, что не грубияны, и не скоты, и не эгоисты, — просто не мужчины.
— А кто же они?
— Ну, не знаю… Бабы!
— Странные теории, деточка!
— В этом доме можно набраться всяких теорий.
— Но ты же ничего подобного от дяди не слышала.
— Нет, это мне самой пришло в голову, наблюдала и я мужчин. Дядя не настоящий мужчина, он не такой.
— Значит, он — баба, да? Говори же!
— Нет, конечно, нет. Мой дядя, ну, мой дядя… Я никак не могу представить его себе таким… из плоти и крови.
— Как же ты представляешь себе своего дядю?
— Ну, всего только… Не знаю, как сказать… Всего только моим дядей. Как будто сам по себе он и не существует.
— Это ты так думаешь, детка. А я тебе скажу, что твой дядя существует, и очень!
— Все они скоты, скоты. Вы знаете, что сказал этот негодяй Мартин Рубио бедному дону Эметерио через несколько дней после того, как тот овдовел?
— Не слыхала.
— Так вот. Это случилось во время эпидемии, вы помните. Все были страшно встревожены, вы мне не позволяли несколько дней выходить из дома, заставляли пить кипяченую воду. Все бегали друг от друга; если кого-то встречали в трауре, его сторонились, как зачумленного. Дней через пять-шесть после того, как бедный дон Эметерио овдовел, ему пришлось выйти, в трауре, разумеется. И он столкнулся нос к носу с этим мерзавцем Мартином. Тот увидел траур и остановился на порядочном расстоянии, боясь заразиться: «Послушайте, что это значит? У вас несчастье?» — «Да, — ответил ему бедный дон Эметерио, — я недавно потерял жену». — «Примите мои соболезнования! А от чего она умерла?» — «От преждевременных родов», — сказал ему дон Эметерио. «Ну, тогда не так уж плохо», — говорит этот негодяй Мартин и только тогда подает ему руку. Видели вы что-нибудь подобное! Скотина! Говорю вам, они все скоты, и ничего больше.
— Лучше пусть будут скоты, чем лодыри, как, например, твой бездельник Маурисио, который, уж не знаю как, задурил тебе мозги. Потому что, по моим сведениям, — а они, уверяю тебя, из очень надежного источника, — этот лодырь вряд ли тебя действительно любит.
— Зато я люблю его, и этого достаточно!
— И ты считаешь, что этот негодник — я хочу сказать, твой жених — настоящий мужчина? Будь он мужчиной, он бы уже давно что-то придумал и нашел работу.
— Ну, если он не мужчина, я хочу перевоспитать его. Да, у него есть тот недостаток, о котором вы говорите, тетя, но, быть может, за это-то я его и люблю. А теперь, после выходки дона Аугусто, — ишь, купить меня захотел! — я решила все поставить на карту, лишь бы повенчаться с Маурисио.
— На что же вы будете жить, безумная?
— На мои заработки! Я буду работать еще больше. Стану давать уроки тем, кому раньше отказывала. Как бы то ни было, я уже отказалась от своего дома и подарила его дону Аугусто. Это была прихоть, и ничего более. Ведь в этом доме я родилась. Но зато сейчас я свободна от этого кошмара с домом и закладной и стану работать изо всех сил. А Маурисио увидит, что я работаю за двоих, и ему ничего другого не останется, как искать работу и трудиться. Конечно, если у него есть совесть.
— А если ее нет?
— Тогда он будет зависеть от меня!
— Конечно. Муж пианистки!
— А хоть бы и так. Он будет мой, мой, и чем больше он будет от меня зависеть, тем больше он будет принадлежать мне.
— Он будет твой, да, как собака. Это называется купить мужчину.
— Разве не хотел другой мужчина, с капиталом, купить меня? Что же странного в том, что я, женщина, своим трудом хочу купить мужчину?
— Все эти рассуждения, деточка, весьма похожи на то, что твой дядя называет феминизмом.
— Не знаю, и мне это ни к чему знать. Но повторяю вам, тетя, еще не родился тот мужчина, который сможет меня купить. Меня купить? Нет!
Тут вошла прислуга сказать, что явился дон Аугусто и ждет сеньору.
— Он? Пусть убирается. Не хочу его видеть. Передай ему, что я уже сказала свое последнее слово.
— Подумай немного, деточка, успокойся; не принимай все так близко к сердцу. Ты неправильно поняла намерения дона Аугусто.
Когда Аугусто предстал перед доньей Эрмелиндой, он принес свои извинения. Он, мол, глубоко огорчен, Эухения неправильно истолковала его добрые намерения. Он уплатил по закладной за дом, и теперь владение свободно от долга и полностью принадлежит своей хозяйке. Если же она упорствует и не желает получать ренту, то он тоже никак не может ее получать, так что деньги будут потеряны без всякой пользы, или, точнее говоря, будут откладываться в банк на имя хозяйки. Кроме того, он отказывается от своих претензий на руку Эухении, его единственное желание, чтобы она была счастлива. Он даже готов подыскать место для Маурисио, чтобы тому не приходилось жить на деньги своей жены.
— У вас золотое сердце! — воскликнула донья Эрмелинда.
— Теперь, сеньора, вам осталось только объяснить племяннице истинный смысл моих намерений, и если выкуп закладной показался ей дерзостью, пусть она простит меня. Но, думаю, сейчас уже нет смысла к этому возвращаться. Если ваша племянница пожелает, я могу быть шафером на ее свадьбе. Затем я собираюсь отправиться в долгое и далекое путешествие.
Донья Эрмелинда велела прислуге позвать Эухению: дон Аугусто, мол, желает с нею поговорить. «Сеньорита только что вышла», — отвечала прислуга.
XVI
— Ты несносен, Маурисио, — говорила Эухения жениху в той же самой каморке привратницы, — совершенно несносен, и если так будет и дальше, если ты не встряхнешься, не станешь искать себе работу, чтобы мы могли наконец пожениться, я готова на любое безумие.
— Какое безумие? Скажи мне, дорогая. — И он поглаживал ее шею, намотав на палец завиток волос.
— Слушай, если хочешь, мы поженимся и так, я буду работать… за двоих.
— А что тогда скажут обо мне, если я на это пойду?
— Какое мне дело, что о тебе скажут?
— Нет, нет, дело серьезное!
— Да мне все равно. Я хочу, чтобы все это кончилось как можно скорее.
— Так ли уж плохо нам с тобой?
— Плохо, очень плохо! И если ты не решишься, я готова…
— На что? Скажи-ка.
— Готова принять предложение дона Аугусто.
— Выйдешь за него?
— Нет, никогда! Принять в подарок мой дом.
— Так и поступай, дорогая, так и поступай! Если об этом речь — прекрасно.
— И ты согласишься?
— А почему бы и нет! Этот глупец, дои Аугусто, как мне кажется, не совсем в своем уме; раз у него такой каприз, зачем ему мешать?
— Значит, ты…
— Ну конечно, дорогая, конечно!
— Мужчина ты, в конце концов, или нет?
— Не совсем такой, какого тебе хочется. Ну, пойди сюда.
— Отстань, Маурисио, я тебе сто раз говорила, чтоб ты не был…
— Чтоб я не был ласковым?
— Нет! Скотиной! Сиди спокойно. Если хочешь, чтобы я тебе верила, перестань лениться, поищи как следует работу, а дальше — сам знаешь. Посмотрим, хватит ли у тебя энергии. Помнишь, я тебе уже один раз дала пощечину?
— Как приятно было! Дай, дорогая, дай мне еще одну! Вот по этой щеке.
— Не напрашивайся.
— Ну дай же!
— Нет, я тебе не доставлю этого удовольствия.
— А другое?
— Говорю тебе, не будь скотиной. И повторяю: если ты не постараешься найти работу, я приму его предложение.
— Хорошо, Эухения, хочешь я скажу тебе всю правду, совершенно откровенно?
— Говори!
— Я очень тебя люблю, очень; я схожу с ума от любви, но мысль о браке меня пугает, мне становится жутко. Я ведь лентяй по натуре, в этом ты права. Больше всего меня мучит необходимость работать, и я предвижу, что, если мы поженимся, а ты, очевидно, захочешь иметь детей…
— Только этого еще не хватало!
— …мне придется работать, и много работать, потому что жизнь дорога. А согласиться, чтобы работала ты, я не могу. Ни за что, ни за что! Маурисио Бланко Клара не может жить за счет женщины. Но есть один выход, ни тебе не придется работать, ни мне, а все будет улажено.
