Даже простодушному взгляду Иванушки было заметно, как Олаф маялся и томился весь день в предвкушении возможности взглянуть хотя бы одним глазком на отряжского гения чистой красоты, как старательно начищал он весь день кольчугу, надраивал рогатый шлем, полировал наручи и расчесывался.[57]
Вся глубина волнения молодого королевича стала ясна только тогда, когда он отважно подошел к Адалету и потребовал, чтобы тот попытался наложить на него заклинание ночного зрения еще раз. Или два раза. Или три. И вообще – сколько потребуется. Ибо, прочувствовав всю важность магии как науки, он, Олаф, проникся своей уникальной ролью и готов добровольно возложить свои глаза в любом количестве на алтарь получения оккультных знаний просвещенным человечеством.
Маг-хранитель долго рассматривал его так и этак, ожидая подвоха, но, не дождавшись, подобрел и пообещал, когда прибудут к месту проживания подозреваемой, сотворить такое же заклинание, как и в самый первый раз. Если не оставаться внутри надолго, должно до утра продержаться.
Окрыленный посулом, рыжий королевич был готов лететь на крыльях страсти впереди Масдая.
Через два часа после полуночи искатели исчезнувшего Граупнера прибыли к воротам сказочного дворца Аос.
Хрупкие розовые стены, увешанные гирляндами цветов, окружали воздушные розовые башенки, изящными стрелами устремившиеся к звездам Хеймдалла. Лукоморцы ожидали увидеть что-нибудь подобное в книжке с историями для девочек, или на тортах начитавшихся таких книжек кондитеров, но никак не посреди Хеймдалльской глуши.
Адалет, как и обещал, наложил заклинание ночного зрения сначала на Олафа, потом, под удивленным взглядом супруги, на выступившего добровольцем Ивана, и сыщики втроем, оставив, как всегда, мага и Масдая прикрывать тылы, проникли сначала во двор, затем – в дом.
Добрейшие Фреи, получив в руки золото, мрамор и цветы, не знали, когда и где остановиться. Точно с такой же проблемой, похоже, только в розовом цвете, столкнулась и мирно почивающая где-то в розовом сердце своего обиталища первая красавица Отрягии.
Розовые ковры, розовая мебель, зеркала с розовым оттенком, розовые панно, розовый пол, выложенный розовой мозаикой, розовые стены, покрытые розовым потолком… Через пять минут обхода Серафиме начало чудиться, что она оказалась внутри куска туалетного мыла Елены Прекрасной без единого шанса когда-либо вновь оказаться на свободе. С некоторым удовлетворением она заметила, что и Иванушка после двух этажей и трех переходов выглядел так, будто внезапно выяснилось, что на розово-зеленый цвет[58] у него аллергия.
Олаф держался дольше всех.
Выкликая дрожащим шепотом имя кольца, передвигаясь почти на ощупь по коридорам и виадукам, освещаемым только луной,[59] доблестный сын конунга в сопровождении позеленевшего Ивана и хмурой Серафимы пробирался по винтовой лестнице последней оставшейся не проинспектированной башенки. И очутился – без предупреждения и объявления войны – в маленькой розовой спальне.
– Граупнер… – только и успел тонким хриплым шепотом пискнуть он.
Одеяло на кровати шевельнулось, и отдыхающий на ней человек стал медленно приподниматься…
Оттенок физиономии рыжего королевича мгновенно приобрел цвет в тон убранству комнаты, потом, недолго задержавшись в оттенках алого, резко прыгнул в пылающий диапазон бордово-малинового.
В стрельчатые окна покоев богини заглянула луна.
– Гра… – прохрипел и замолк отряг, как раздавленная резиновая игрушка.
Хозяйка розового гнездышка смахнула с лица золотые волосы и глаза ее – два брильянта в три карата – подозрительно уставились на ночных визитеров.
– Среди вас есть скальды или поэты?
«И создали люди себе богов по образу и разумению своему»… – пронеслось где-то давно вычитанное в моментально опустевшей голове Иванушки.
* * *
Аос, богиня любви и красоты, была всем, чем когда-либо влюбленные бездарные и влюбленные, научившиеся рифмовать любовь со свекровью и цветы с котами, воображали предметы своего обожания.
Волосы богини были из чистого золота.
Завивать их приходилось паяльником.
Два брильянта в три карата – две крошечные блестящие точечки вместо глаз – было всё, чем одарили ее вдохновенные рифмоплеты.
Ресницы красавицы, взахлеб утверждали одержимые идеей неземной красоты, должны быть похожи на камыши вокруг лесного озера.
И идеал нашел воплощение. Ресницы Аос были темно-зеленые, с бархатистыми коричневыми пушащимися шишечками на концах.
Губы ее были подобны рубинам – красные, полупрозрачные, холодные и негнущиеся. Чтобы достигнуть такого эффекта простой отряжской девушке, ей пришлось бы закачать в каждую губу по пол-литра свекольного киселя.
Зубы богини красоты, естественно, смело соперничали с самым высокосортным жемчугом. Поэтому обладательнице двух рядов круглых и довольно мягких шариков во рту часто по ночам снились сухари, прожаренное мясо, морковка и карамель, потому что пищу ей приходилось есть или жидкую, или тщательно протертую.
Брови соболиные – маленькие бурые островки шерсти с тремя торчащими из них длинными волосинками – тоже были в точности, как того желали изнемогающие от любви стихотворцы.
Уши, почти невидимые из-под драгоценной проволоки, в соответствии всем канонам, походили на раковины. А поскольку подразумевались певцами красоты не те раковины, в которых живут раки-отшельники, и не те, что служат туземцам Узамбара боевыми трубами, а простые жемчужницы, или, на худой конец, скромное обиталище мидий, то некоторого сходства Аос с плодом любовного союза слонихи и Чебурашки избежать не удавалось.
Про нос поэты обычно забывают, поэтому носа у хозяйки розового замка не было вовсе. Да может, оно и к лучшему.[60]
Кожа ее была, естественно, подобна мрамору, со всеми вытекающими тактико-техническими характеристиками.
На каменных щеках воплощения мечты пиита, как и полагается, цвели розы. Но поскольку май в Отрягии и Хеймдалле – сезон для роз, не нашедших убежище в саду Фреев, не слишком благоприятный, то и розы на ланитах богини были квелые, и приходилось их постоянно поливать, удобрять, укрывать лапником и бороться с паутинным клещом.
Последней чертой, добившей юного воина, были руки. Как крылья белой лебедушки. То есть пальцев у нее практически не было, и по всей длине предплечий и плеч росли и временами сыпались на одеяло и пол белые перья – маховые и поменьше.
Надо ли упоминать, что поэтов она недолюбливала.
* * *
– …Среди вас есть скальды или поэты? – сурово повторила богиня.
– Н-н-н-нет!.. – Олаф выдавил, истово мотая для убедительности головой так, что у царевны возникли серьезные опасения за ее целостность с остальным отрягом.
– И… извините… что мы среди ночи… ворвались… ваш сон потревожили… – памятуя начало общения с Фреями, ухватил королевича за кольчугу и начал торопливое отступление Иванушка. – Мы…
– Да не бойтесь, не бойтесь. Не бегите. Я всё знаю. Вы – архитекторы, – смилостивившись, кивнула Аос. – Будете строить новый дом для Фригг.
– А откуда вам известно? – застигнутая врасплох Серафима не нашла ничего более разумного, чем спросить очевидное.
– Фрея предупредила меня, – пожала плечами богиня. – Сказала, что это – страшная тайна, и что больше никто об этом не должен знать.
– Но… она же пообещала, что эта… новость… останется тайной… и не покинет пределов ее семьи?.. – с недоумевающим видом человека, никогда не нарушавшего свои обещания, Иванушка наморщил лоб и вопросительно глянул на супругу.
– А я и есть ее семья, – как на маленького, хозяйка дома снисходительно взглянула на лукоморца с высоты розового ложа. – Дочь ее двоюродной сестры.
Тут в голове у Сеньки начало что-то проясняться.
– А кто ее двоюродная сестра? – невинно уточнила она.
– Скавва, – ответила Аос.
– Это жена Ходера? – неуверенно взглянул на отряга Иван.
– Нет, – нетерпеливо махнула крылом, рассыпая мелкие перышки, богиня. – Ходер – мой троюродный дед. А муж Скаввы – Каррак.
– А… остальные боги… вам тоже родня? – задала вопрос, ответ на который уже знала, Серафима.
– Да, разумеется! Мы все – родня! Нолла, целительница – сестра Каррака. Улар, наша справедливость и беспристрастность – дочь Ходера и моя троюродная тетка… Мьёлнир – сын Рагнарока и Фригг… Если начать разбираться, кто кому кем у нас, в Эзире, приходится – не закончить до утра!
– А Падрэг? – полюбопытствовал Иван. – Он чей сын? Или брат?
– Падрэг?.. – поджав губы, повторила Аос. – Он ничей. Он – бог ума и предприимчивости – ну, это-то вы уже знаете, я полагаю… Но по крови он из нас никому не родич.
