– Меня зовут Симон.
Затем он добавил:
– Но все зовут меня Симон Зилот, поскольку я поднял меч на наших врагов.
– И сколько же ты их убил?
– Думаю, что несколько недель назад я убил двоих из встретившихся мне пятерых. А до этого еще одного.
– Знаешь ли ты притчу о ребенке, который хотел вычерпать ракушкой море?
– Но теперь я здесь, – после недолгого раздумья ответил Симон.
– Невозможно восстановить цитадель с помощью меча, Симон, – сказал Иисус. – Вспомни об этом, когда твоя рука потянется к эфесу меча. Нам нужно перестроить Израиль в дом Божий. И тогда его стены станут такими высокими, что ни одна цитадель не сможет соперничать с ним. Так ты с нами?
– Я с вами! – ответил Симон.
– Тогда становись рядом со мной.
Иисус продолжал свой экзамен. Он заметил человека, который уже пытался встретиться с ним взглядом, а сейчас предпринял новую попытку. Это был мужчина лет тридцати, с загорелым лицом и пышной шевелюрой, выцветшей под палящими лучами солнца. Едва Иисус взглянул на него, мужчина тут же открыл рот.
– Я тебя слушаю! – приободрил Иисус мужчину.
– Иаков! – воскликнул мужчина с таким пылом, что Фома не сумел сдержать снисходительной улыбки. – Иаков, сын Алфеев! Я рыболов.
– Почему ты полагаешь, что будешь счастлив вместе с нами, словно рыба в воде?
Мужчина покачал головой.
– Я знаю, что, если вновь займусь ловлей рыбы, я буду думать, что больше ни на что не пригоден.
– Как ты считаешь, что это за люди, которые пошли вслед за мной?
– Те, кто был уже с тобой, и те, на кого пал твой выбор, безусловно, очень храбрые люди. Эти люди такие, какие тебе требуются, не так ли? Я тоже могу быть храбрым.
– Римские солдаты тоже храбрые люди, однако мне не хотелось быть римским солдатом.
– Разумеется нет. Ты хочешь быть солдатом Израиля, – сказал Иаков, сын Алфеев.
– Нет, я вообще не хочу становиться солдатом. Я хочу быть человеком, мечтающим о новой жизни. Понимаешь ли ты, что я хочу сказать? Я не хочу принадлежать к числу людей, столь же старых, как и этот мир.
– Разве я старый? – спросил Иаков, сын Алфея. – Или же выгляжу так, будто принадлежу к старому миру?
– Нет, вероятно, нет, – ответил Иисус после некоторого раздумья.
Иисус с радостью бы прекратил вербовку. Он чувствовал себя смущенным. На него возлагали такие надежды, но он не мог дать четкого ответа на большинство из посыпавшихся градом вопросов! Хотели ли эти люди в очередной раз обрести военачальника? Сейчас они были готовы на героические подвиги, но что произойдет завтра, когда зола остынет? Или же они, напротив, сознательно ухватились за протянутую им нить, чтобы выйти из потемок? Иисус вздохнул и пригласил Иакова, сына Алфея, присоединиться к остальным. Он уже ощущал бремя доброй воли, которую не мог отвергнуть, не нанеся оскорбления тем, кто пришел к нему с открытым сердцем. Иисус пробежал взглядом по толпе. Среди людей стоял юноша возраста Иоанна, который глядел на него с упреком. Увидев, что Иисус заметил его, он выступил вперед и срывающимся голосом сказал:
– Меня зовут Фаддей, учитель.
– Чем ты занимаешься?
– Я работаю в трактире, через две улицы отсюда.
– А чем ты занимался раньше?
– Я работал в других трактирах Декаполиса.
Фома нахмурил брови.
– Я знал его отца, – сказал Матфей.
– Почему ты говоришь о его отце в прошедшем времени?
– Он умер. Он был мытарем, как и я. Его убили.
– Я знаю, что ты думаешь, – сказал Фаддей, на удивление, с горечью в голосе. – Но я спрашиваю тебя, Учитель, если твое учение не для таких людей, как я, для кого же тогда оно предназначено?
– Ты, разумеется, понял меня, Фаддей. Вставай рядом со мной.
Действительно, его учение было предназначено для этих обездоленных, робких, отовсюду гонимых людей. Иисус повернулся лицом к толпе:
– Вы должны понимать, что я не могу взять вас всех с собой. Я не собираю армию. Однако это не означает, что те, кто не последует за мной, должны чувствовать себя отверженными или недостойными. Они должны стать проводниками моих устремлений здесь, в Капернауме. И я надеюсь, что настанет день, когда все люди доброй воли в Палестине станут моими глашатаями.
Иаков, сын Алфеев, прошептал Иисусу на ухо, что здесь находится еще один человек, который заслуживает доверия, рыболов по имени Иуда, с которым он когда-то был хорошо знаком. Иисус уже заметил это выразительное лицо, поскольку оно напоминало ему лицо Фомы, хотя и не было отмечено лукавством. Лицо, вылепленное страстью.
– Иуда! – позвал Иисус, но, к его удивлению, шаг вперед сделали двое мужчин.
У второго мужчины были рыжие волосы и круглые черные глаза.
– Тебя тоже зовут Иудой? – спросил Иисус.
– Да, раввин. Меня зовут Иудой Искариотом, поскольку я сын Симона Искариота.
– Ты кожевник?
– Да, это мое ремесло, но я им больше не занимаюсь.
Иисус ждал продолжения. Симон Зилот объяснил Иисусу, что Иуда тоже был зелотом и пытался объединить вокруг себя всех остальных зелотов, чтобы затем создать партию.
– И они пошли за тобой? – поинтересовался Иисус.
– Нет. Но зелотов все равно много. Объединившись же, мы стали бы более уязвимыми.
Иисус бросил вопросительный взгляд на Иуду Искариота.
– Это правда, – подтвердил Иуда. – Я хотел объединить вокруг себя зелотов, у которых не было настоящего вождя. Я устал от пассивности иудеев. Они хнычут, словно старые женщины, сетуют, что изнемогают под чужеземной тиранией и из-за упадка внутри страны, но, когда возникает необходимость решительно действовать, уклоняются под предлогом, что у них у всех семьи. Обитатели всех пяти провинций знают о продажности правителей и чиновников в Иерусалиме и о падении нравов в Декаполисе. Воры и проститутки всех мастей ходят с гордо поднятыми головами при свете дня во всех городах этой страны, и я сомневаюсь, что в Палестине нет алтаря хотя бы одного из языческих богов. Молоденьких иудейских мальчиков вовлекают в постыдные действа, где все танцуют обнаженными, пьяные и размалеванные, однако отцы не осмеливаются ни осуждать своих сыновей, поскольку чувствуют себя бессильными что-то изменить, ни доносить блюстителям порядка, ибо боятся быть осмеянными. Они также не хотят злить римлян, под чьим покровительством и совершаются эти так называемые обряды. Такое случается даже в Капернауме, где мясник однажды потерял свой лучший источник доходов, римский гарнизон, поскольку донес предыдущему раввину на родного сына. В этой стране любой мог бы показать пальцем на трусливого пройдоху раввина, но никто этого не делает. Или почти никто. Разве ты об этом не знаешь? – обратился он к Иисусу. – Разве вдохновляет тебя не стыд, подпитываемый надеждой?
Красноречивый, мятежный, вероятно, смутьян. Во всяком случае, он хорошо подкован. Все слушали его, затаив дыхание. Трудно было поверить – впрочем, сейчас ни в чем не было уверенности, – что он считает стоящего перед ним человека Мессией.
– Иуда, – заговорил Иисус, – когда я назвал твое имя, ты выступил вперед. Означает ли это, что ты хочешь присоединиться к нам?
– Да. Ты настоящий предводитель, и за тобой последуют охотнее, чем за мной. И поэтому я иду за тобой.
– Я уже объяснил Симону, что не пользуюсь методами зелотов.
– Методы не имеют особого значения, главное – конечная цель.
Иуда долго смотрел в глаза Иисусу. Это можно было расценить как вызов.
– И все же ты должен знать, – добавил Иуда Искариот, – что охранники Храма разыскивают Симона и меня.
– Тем не менее среди нас ты будешь вторым Иудой, – сказал Иисус.
– Это означает, что я тоже принят? – спросил Иуда, сын Иакова.
Иисус кивнул. Фома задумчиво поскреб подбородок.
– Ты хочешь что-то сказать? – поинтересовался у Фомы Иисус.
– Да, хочу. Только время покажет, под какую музыку пляшут новые ученики. А еще я хочу обратить твое внимание на то, что большинство моих новых собратьев – бродячие поденщики или люди, стоящие вне закона, то есть конфликтующие с властями. Ты должен отдавать себе отчет, что, если они станут твоими глашатаями, они…
Иисус оборвал Фому на полуслове:
– Неужели ты думаешь, что за мной пойдут богатые и просто обеспеченные люди?
Фома скривил губы.
– Скажу тебе больше. Неужели ты думаешь, что к таким людям, как наши собратья, не станут прислушиваться те, кто жаждет услышать слово надежды? Или что им не поверит даже их ровня? Это дело простых людей во имя тех, кто боится, как бы Бог не оставил их в беде.
– Все священники поднимутся против нас, – предупредил Фома. Но тут вмешался Иоанн.
– Ты же, Фома, не думаешь, что люди, наделенные властью, будут покорно терпеть вмешательство в свою жизнь тех, кто не согласен с существующим положением дел, следовательно, с тем, что они наделены огромной властью? Я нисколько не сомневаюсь, что раввин этой синагоги с радостью спровадил бы нас в тюрьму.
