Ночью мне снятся сны о жестоком султане, казнящем евнухов и милующем одалисок. Участников разыгравшейся кровавой сцены мало смущает включенный на полную мощность телевизор, транслирующий приключенческий фильм из жизни индейцев, дублированный на арабский. Гортанные резкие крики и мольбы о пощаде взмывают вверх, к потолку. Их сопровождает нежнейший перезвон тысяч крохотных колокольчиков.
Это добрососедски настроенные арабы за стеной тихо-мирно улаживают небольшую семейную неурядицу. Колокольцами же дребезжат струящиеся альпийскими ручьями канализационные воды в изъеденных ржавчиной дырявых от времени трубах во внутреннем дворе.
Сквозь огромное дворцовое окно площадью в 30 кв. метров, выходящее во двор, я вижу непросыхающую лужу, занимающую всю поверхность двора. В лужу сбрасывают из окон мусор, в мусоре стоят мотоциклы. Здесь же, под одной из величественных арок ворот, их ремонтируют и моют. Черные водяные струи обильно текут по изысканному орнаменту стен.
Мавританско-венецианский и арабский архитектурные стили почти идентичны. Трехарочные дверные-оконные проемы выходят на балконы. Стрельчатые арки в Яффо принадлежат арабской архитектуре, полукруглые — напоминают о нашествии крестоносцев. Мусульмане считают круг совершенной формой и, поскольку абсолют — прерогатива лишь одного Бога, в быту избегают пользоваться этой формой. Архитектор «ломает» полукруг арки, решая таким образом и теологическую, и строительную проблемы. Так создается стиль.
Пустующие венецианские палаццо бережно консервируются в ожидании реставрации; бездомные яффские дворцы стоят непогребенными мертвецами: в каждый новый сезон дожди необратимо размывают мраморные лестницы, изразцовые полы, подтачивают изящные колонны, разъедают стены…
…И все же я снова поселяюсь в Яффо, потому что очень люблю эти брошенные в 48-м арабские дома, и еще потому, наверное, что дивный свет, струящийся в окна моей съемной квартиры, точно так же наполняет собой высокий аквариум щедрого пространства анфилады комнат, как свет в кишиневском доме моего детства, лившийся из многостворчатого окна, именовавшегося в нашей семье «венецианским».
Стопроцентная свинина
Самолет израильской авиакомпании «Аркия» совершил посадку в парижском аэропорту Орли. Пассажиры протискивались к выходу.
Расфасованная еда, пледы и подушечки, салфетки, нехитрые игры и цветные мелки, чтобы занять детей во время полета, газеты и журналы, использованные памперсы, пластиковые стаканчики, подносы, ножи и вилки, наушники, пакетики со специями — все было брошено как попало, надорвано, расквашено, заткнуто за сетки передних сидений, залито напитками, хрустело под ногами и липло к ручной клади, вмазано в сиденья и ковровую дорожку, словом, брошено в беспорядке и спешке прямо-таки стихийного отступления.
Ну почему, соплеменники, вы так упрямо стремитесь соответствовать антисемитскому расхожему клише «грязные евреи»?! Вот ведь в какую клоаку превратили салон самолета.
Но зрелище никого не коробило и даже вовсе не занимало. Стыдно? Перед кем это стыдно? Здесь все свои. Может быть, перед иностранцами? Не нравится — могут не пользоваться услугами наших компаний. Все равно они будут летать нашими самолетами — наши лучше защищены от террористов и поэтому предпочтительней.
Рейс опаздывал на два часа, тоже, как нам объяснили, в целях безопасности. Отдохнуть, как мне очень хотелось, не придется. Времени у меня оставалось — взять такси и ехать прямиком на радио, где было назначено интервью со мной об израильском разделе в знаменитом «Осеннем салоне». Я была куратором раздела.
Город, как и всегда прежде, захватил меня сразу. Спустились осенние долгие прозрачные сумерки. В ближневосточных краях вечер длится всего несколько минут. Ночь набрасывается на день, впивается ему в загривок и стремительно пожирает его живое и жаркое тело, что называется, на ходу, как тигр — буйвола в фильмах из жизни животных на телеканале «National Geographic».
Я пьянела от всего вокруг и готова была проявить несвойственную мне уступчивость и простить Парижу то, что Сена вдвое уже Невы, мосты расположены слишком близко друг к другу, а вода в реке осенью темно-желтая. Будто Париж стоит на берегу Янцзы…
В сумерках знаменитая Эйфелева башня подсвечена так, что кажется смонтированной из светящегося ажурного материала: севший на грунт в центре Парижа огромный космический корабль-пришелец. Жилая пятиэтажная за-стройка девятнадцатого века едва достает до его нижнего отсека. В башне неустанно пульсирует и движется вверх-вниз кабинками лифтов грозная, чужая и непредсказуемая жизнь. Башня-ракета подминает под себя пространство и искажает его. Вблизи нее не действуют законы перспективы и топографии. Дворец Трокадеро, который находится на противоположной стороне Сены на вершине одноименного холма, оказывается где-то внизу меж ее опорных пилонов, а должен был бы выситься над ней. И если идти по зелени травяного поля в сторону Ecole Militaire и внезапно оглянуться, чтобы не дать башне прикинуться тем, чем она является на самом деле — детищем от счастливого брака по расчету между эстетикой и математикой, — башня так и увидится прозрачной ящеркой, каких можно лицезреть на стенах наших израильских домов в особенно знойные летние ночи, только не малюткой, а целым ящером — динозавром на четырех устойчивых, широко расставленных могучих лапах, с трапециевидной дырой живота, длинной нелепой шеей вместо туловища и колпачком на почти отсутствующей глупой головке. Вот и сейчас такси спускается с холма Трокадеро к Сене, и Эйфелева башня играет с нами в прятки: появляется то справа, то слева, а то — исчезает вовсе…
Роман с Францией — самый продолжительный из всех моих любовных романов. В нем присутствует все: ожидания, разлуки, недосягаемость, обожествление, надежды, встречи, разочарования, привыкание к иному, по сравнению с воображаемым, лику. Чем не роман?
Правда, присутствие в этой истории в качестве режиссеров-затейников авторитетных советских органов, долгие годы запрещавших девочке-сироте вместе с бабушкой, а затем и мне одной — уже взрослой — выезд из СССР, кладет серую тень досады на любовный трепет, описанный в предыдущем абзаце.
Все мое детство пропахло ароматом свежевыпеченных круассанов, которые ела на завтрак моя французская родня. Этот запах многократно усиливался, пробиваясь сквозь железный занавес. Он не оставлял сомнений: такие запретные сладкие рогалики могли созревать только в раю.
«Телятина — говядина» и «неофашизм» — эти две темы с головой занимали французов, когда, около двадцати лет назад, я впервые посетила страну моих грез. Первая — забастовка потребителей, не удовлетворенных качеством мясных продуктов, вторая — возрождающийся фашизм. Для того, кто знаком с ритуальным отношением французов к еде, не составит труда угадать, какая из двух волновала их больше.
Возрождающийся фашизм заявил о себе взрывом в синагоге на улице Коперника в Париже, где погибло несколько человек. Я пошла тогда на многолюдную демонстрацию протеста в Ницце оказалась в толпе красивых, смуглых, прекрасно щебечущих на французском, хорошо одетых и довольных (без проявления вульгарности) жизнью евреев, выходцев из бывших французских колоний. «Le fascisme ne passera pas!» Рядом со мной шла пожилая женщина: «Вы знаете, деточка, тот же лозунг мы скандировали в тридцатых годах».
Мое внимание всегда приковано к Франции, и я жадно слежу за происходящим там. Мне совсем не безразлично и то, как французы видят нас. Узнать об этом не трудно.
Существует телеканал, финансируемый правительствами Франции и Германии, что позволяет ему работать почти без рекламы. «Арте-культура» — канал, на котором можно увидеть самые новые спектакли, репортажи о выставках, дискуссии на актуальные, исторические, религиозные темы. Почти все — высококачественная продукция. Уже несколько лет передачи «Арте» транслируются на Израиль. Знание французского позволяет мне в полной мере ими наслаждаться. Характеристика канала не будет полной, если не добавить, что «Арте» — это проеврейский и антиизраильский канал.
Обилие фильмов о Катастрофе европейского еврейства, о преследованиях евреев в оккупированной Франции, обзор выходящих в свет книг, исторические экскурсы — все это подается с большой симпатией к евреям.
Совсем иную позицию занимает «Арте» по отношению к израильтянам и Израилю. Арабо-израильский конфликт всегда освещается с позиций арабов. Палестинская тема не сходит с экрана: «Арте» познакомил меня с палестинской кинематографией, о существовании которой я не подозревала, литературой, археологией, обрядами и — самое важное — с вековыми чаяниями арабского народа Палестины. Ни о каком разделе и сосуществовании речи нет. Палестинцы видят Ближний Восток свободным от нашего присутствия, и на «Арте» говорят об этом вполне открыто. У палестинцев есть лица, глаза, полные слез, морщины — свидетельницы горя; израильтяне — это армейские ботинки, затылки, автоматы наперевес. (Заезженный визуальный штамп, но тем вернее он действует на зрителя.)
