и жесткий дым резанул глаза и легкие. Мы стояли, подпирая спинами дверь в кладовку. Я смотрел вверх, Вероника – под ноги.
– Где Джеронимо? – спросил я, чтобы хоть как-то завязать разговор.
– В танке. Закрылся изнутри. Нет, он здесь сам себя превзошел! Меня скоро удар хватит от его выходок.
Я мог бы сказать, что выходки Джеронимо пока еще не вышли за рамки всего того, что лично я успел от него видеть. Что даже напротив, он ведет себя вполне умеренно и изо всех сил старается спасти нас, посылая на верную смерть тысячи виртуальных роботов при помощи хитрого макроса. Мог бы, но не сказал. Потому что у Вероники был повод чувствовать именно так, как она сказала. Джеронимо выставлял ее идиоткой перед Марселино, что множило его невыносимость на десять.
– А что он сделал?
– Марселино в уши насвистел, а тот и развесил, – фыркнула дымом Вероника. – Пригласил меня на ужин, пришлось жрать какую-то пареную репу и давиться бабским «Мускатом», плюс он еще надушился. Буэ… – Она так натурально изобразила рвотный позыв, что я отпрянул.
– Сочувствую…
– Ага, поверила. Слушай, Николас, у меня к тебе просьба.
Те же самые слова застыли у меня в глотке, не успев вырваться наружу. И все-таки я их протолкнул, краснея и бледнея, хрипя и мучаясь:
– А… у меня тоже! Одна. Маленькая.
– О как? Ну, тогда услуга за услугу. Договорились?
Вероника протянула руку, я осторожно коснулся ее, сжал. Нежные пальцы на мгновение превратились в стальные зажимы, потом ладошка исчезла.
– Ты первая, – предложил я.
– Да у меня всё просто. Джеронимо считает тебя другом, поэтому и старается нас свести, думает, что тебе это надо. Ну, да, у нас была пара моментов, но это же ничего не значит, так? Я к тому, что ты – бесчувственная колода, и все, что тебе нужно, это пожирать чужие эмоции. Но мы ведь друзья, так?
– Так, – прошептал я, притворяясь, будто осип от дыма.
– Прошу о последнем одолжении. Поговори с ним. Скажи, что тебе не нужны отношения, что я тебя не интересую. Скажи, черт подери, правду! Сейчас он унялся, но если мы каким-то чудом выживем, он начнет сызнова, а я уже до чертиков устала с ним бороться! Если Марселино поедет дальше с нами, представляешь, во что это выльется?
Я представлял. Я готов был молить господа, чтобы этого не случилось. Смерть представлялась желанным выходом. Эй, ну где там ваш термоядерный заряд?! Почему бы не подвезти его раньше срока!
Но что это, Риверос? Неужели стальной стержень? Неужели ты готов отдать свою жалкую жизнёнку, лишь бы избежать унижения? А стержень-то с гнильцой. Ведь готов заплатить и ее жизнью, и жизнью Джеронимо, и Марселино, и даже – Недотроги Джимми.
Я чувствовал себя самым несчастным в мире подонком и, чтобы скрыть набежавшие слезы, двинулся вокруг зала, по периметру.
– Ну так что? – Вероника нагнала меня у двери гаража и шагала чуть позади, будто чувствовала что-то и сама не хотела видеть моих слёз. И голос ее звучал неуверенно.
– Думаешь, Джеронимо так просто послушается? – выдавил я и даже остался доволен звучанием своего голоса. – Если ему в голову что-то забилось…
– У Джеронимо все основано на вере. Если он во что-то верит – горы свернет. Если нет – забудет сию секунду. Он отчего-то с самого начала уверен, что в тебе можно пробудить чувства, вот и распинается. Объясни ему, что это – чушь.
– Это – чушь, – повторил я, минуя Центр Управления, где макрос Джеронимо продолжал битву с вышедшей из-под контроля охранной системой.
– Вот, а я о чем! – подхватила Вероника. – Тебе – фигня делов, а мне – несколько часов спокойной жизни. По рукам?
– Да, – кивнул я возле спальни Марселино. – Можешь не волноваться, Вероника, я объясню ему всё.
– Ну… Отлично, спасибо! – Как-то неуверенно, с сомнением она говорила. – А ты о чем хотел попросить?
Она застала меня врасплох. Мысленно я заметался между двумя одинаковыми дверьми, и вдруг понял, что совершенно заблудился. Забыл всё, что здесь есть, утратил ориентиры. Когда-то давно, когда всеми этими эмоциями заведовал мой эмоциональный двойник, я не жаловался на память. Я мог даже запустить в голове сверхточные электронные часы и каждый миг помнить о том, сколько времени. Но теперь это осталось за пределами моих способностей.
– А… Да, ничего. Забудь, – промямлил я.
– Нет, постой. Мы же договорились!
Вероника пыталась забежать вперед, заглянуть мне в лицо, но этого я допустить не мог – все время разворачивался и менял направление моциона.
– Ну, я подумал, что это ерунда, и не хочу… обращаться.
– Нет, Николас. Я обещала…
– Господи, Вероника, ты что, полагаешь, я почувствую себя обделенным?!
Я остановился у двери, которая вроде должна была быть туалетом, и положил ладонь на ее ручку. Стоял и ждал ответа.
– Поступают по совести не ради других, а ради себя, – тихо сказала Вероника. – Поэтому позволь мне хотя бы эту мелочь снять с души. Я тебя уважаю, Николас.
– Хорошо, – вздохнул я. – Давай так. Я придумаю и скажу. А насчет Джеронимо… Пришли его ко мне, и мы с ним поговорим. Окей?
– Куда пришли? – не поняла Вероника.
– Я ухожу из кладовки. Нет, не из-за этого всего, – почти не соврал я. – Я хочу тоже скинуть кое-что с души перед смертью. Хочу найти способ извиниться перед роботами. Буду в гараже, скорее всего. А теперь – извини, пожалуйста.
Я нажал на дверную ручку.
– Постой!
– Ну что еще? – изобразил я раздражение.
– Это не гараж!
– Знаю, но мне нужно…
– Это и не туалет.
– Н-да? – Я с сомнением посмотрел на дверь.
– Туалет – слева. Это – Комната Сексуального Уединения.
Господи, да оставит она меня одного, наконец?! Сколько можно длить эту му́ку!
– Знаю, – соврал я. – Уединиться не желаешь?
От хамского намека у самого дыхание перехватило. Вероника, помолчав, вздохнула:
– Какая же ты все-таки скотина, Николас!
Я услышал ее удаляющиеся шаги. Отпустил ручку двери и пошел к следующей.
– Трусливая скотина, – шепнул я, входя в туалет. Колени тряслись и подкашивались, а черная дыра внутри всё росла.
Глава 25
Каждому человеку нужна жилетка, чтобы в нее плакать. Для кого-то жилеткой является психотерапевт, для кого-то – друзья, возлюбленные, родственники. Знавал я одного индивида, который рыдал в кота. У меня же выбора особо не было – я пошел плакать в мотоцикл.
Наплевав на чувства Ройал, я сел рядом с ней, прижался щекой к атомному аккумулятору, стилизованному под рудиментарный бензобак, и дал волю чувствам. Зачем-то рассказал всё с самого начала – с самого своего рождения. О том, как исчезла из моей жизни мама, как я играл в войнушку на кровати, как не заметил, пропустил влюбленность Ремедиос, как заболел и умер отец, как ворвались солдаты Альтомирано. Про Рикардо и Кармен, про Джеронимо и Веронику, про великого поэта Педро Амарильо и его возлюбленную. Про бронетранспортеры, самолет и танк – про всех, доверившихся мне и погибших.
Пока говорил, пришел в ужас, и последние слова прозвучали откровением для меня самого:
– А теперь еще и Робби, которого уничтожили из-за моей доверчивости… Даже нет. Из-за моего слабоволия. Господи, Ройал! Вся моя жизнь – череда жертв. Люди вокруг меня гибнут и страдают. Не знаю, комплимент ли это для тебя, но к людям я причисляю и транспортные средства, и роботов. Всех, кто наделен душой. Если посмотреть с космической точки зрения, то кто я, как не вселенское зло?! Что с того, что я сейчас страдаю? Страдания не вернут погибших, не залечат душевных ран. Может быть, самое меньшее, чем я могу расплатиться, это умереть одиноким и несчастным? Скажи мне, Ройал. Я знаю, у тебя искусственный мозг, который анализирует данные, и даже чувства. Ты не рабыня эмоций, я не могу тебя разжалобить. Вынеси же вердикт. Мне нужно, чтобы кто-то дал мне освобождение, назначил епитимью. Скажи, и я приму
