Тот, однако, ничуть не обиделся, а только услужливо напомнил:
– Яблонски…
– Мистер Яблонски… Так вот, сэр, – неожиданно голос Лиона зазвучал более напряженно, – так вот, простите, но мне не хотелось бы говорить с вами на эту тему…
– Считаю своим долгом, – произнес Яблонски, снова вспыхнув, – считаю необходимым предупредить вас, что с ними следует быть построже…
– С детьми?
– Да, и особенно – с мальчишкой…
– Почему же построже? – с тоской в голосе поинтересовался Лион.
Лицо Яблонски скривила нехорошая улыбка.
– О, мистер Хартгейм, я конечно же не хочу злопророчествовать, но мне кажется, что с этими детьми вы еще наплачетесь… Представляете, что сделал Уолтер в последний раз?
Улыбнувшись, Лион произнес:
– Насколько я знаю – пытался бежать…
Педагог кивнул.
– Совершенно верно. А вы хоть знаете, мистер Хартгейм, куда?
Тот передернул плечами.
– Как сообщил мне мистер Лоуренс – в Ирландию, в Ольстер…
– Да, да именно так!.. И знаете зачем?
– О, он, по всей видимости, еще переживает бурное увлечение романтикой, – сказал Лион, – только во времена моего отрочества подростки играли в индейцев, в прерии, в пампасы, в охотников и следопытов, а теперь, по-видимому…
Яблонски перебил его с мрачным видом:
– Когда его выловили в Глазго, этот паршивец заявил, что…
Лион нахмурился.
– Сэр, – произнес он твердо, – не забывайте, что вы говорите о моем сыне…
– О, простите меня, – тут же пошел на попятную мистер Яблонски, – простите, но я только хотел сказать, что ваш сын, – он сделал ударение на этих словах, – что ваш сын заявил констеблю, что хотел бежать в Ольстер, чтобы вступить в ряды террористов ИРА…
– Мне уже сообщил об этом мистер Лоуренс, – произнес Лион с нарочито-скучающим видом.
– И что же вы об этом думаете? Хартгейм, с независимым видом передернув плечами, произнес:
– По-моему, это нормально… Детский максимализм, помноженный на жажду романтики, тоже, кстати говоря, естественную в этом возрасте…
– Но ведь члены ИРА – кровавые убийцы, террористы!.. Вы ведь наверняка знаете о взрыве в Лондоне, после футбольного матча… – напомнил Яблонски, – вне всякого сомнения, это их рук дело…
Тяжело вздохнув, Лион изрек:
– Дети во всем стремятся быть похожими на своих родителей…
– Все дело в том, какие родители – это вы хотите сказать? – спросил Яблонски, явно намекая на отца Уолтера и Молли.
Отрицательно покачав головой, Хартгейм изрек:
– Нет, не это…
Педагог посмотрел на него вопросительно:
– Что же тогда – если, конечно, не секрет, мистер Хартгейм?
Неожиданно Лион улыбнулся.
– Конечно же, не секрет… Родители всегда остаются родителями – хороши они или плохи…
– Даже если они – террористы? – прямо, а лоб спросил Яблонски.
– Даже тогда… А потом, сэр, – Лион как-то натянуто улыбнулся, – а потом – почему вы говорите о родителях во множественном числе?
– Я имел в виду его отца, – ответил воспитатель. – Патрика О'Хару…
– Догадываюсь, – ответил Хартгейм, – а, кстати, кем была их мать?
– Уолтера и Молли? Хартгейм коротко кивнул.
– Да.
– К тому времени, когда мы получили детей, – ответил Яблонски с такой интонацией, будто бы речь шла о старом автомобиле или каком-нибудь товаре, – к тому времени матери у них уже не было…
– Вот как?
– Представьте себе…
– А что же с ней случилось?
– В сопроводительных документах было написано, что она погибла…
– А как? – продолжал допытываться Лион. – При каких обстоятельствах это произошло?
– Этого я не могу вам сказать…
Лион мельком посмотрел на часы и с неудовольствием отметил, что беседа со строгим педагогом явно затянулась – она заняла почти двадцать минут.
Он улыбнулся.
– Простите…
И кивнул на дверь.
– Я понимаю, – спохватился мистер Яблонски, – вам не терпится поговорить с усыновленными?
Лион промолчал – глупее вопроса нельзя было задать при всем желании.
– Что ж, – сказал педагог на прощание, – очень рад за вас… Но, все-таки, считаю своим долгом еще раз напомнить, чтобы вы были с ними… – он запнулся, подыскивая наиболее точное выражение, потому что слово «построже» в данной ситуации, после беседы с новоиспеченным отцом, вряд ли подходило, – хочу сказать, чтобы вы были с ними… Ну, потверже…
– Спасибо за совет, – холодно ответил Лион. – Ну, всего хорошего…
И, резко повернувшись, дал понять, что беседа завершена и что больше он не желает выслушивать советы мистера Яблонски.
Толкнув дверь, Лион вошел в комнату…
Спустя полчаса после того, как были соблюдены последние формальности, дети, Лион и Джастина отправились на своем «фиате» домой.
Лион, сидя за рулем, следил за дорогой, то и дело посматривая через зеркальце заднего вида назад, в салон…
Дети сидели молча – Уолтер насупившись, а Молли, младшая, то и дело вертела головой по сторонам – и это было понятно: незнакомый город, новые впечатления…
Джастина, сидя на переднем сидении, обернулась назад и произнесла:
– Скоро приедем…
Молли оживилась:
– А куда это мы едем?
– К нам домой, – тут же ответила жена Лиона, обрадовавшись, что молчание наконец-то нарушено, и что теперь можно будет хоть о чем-то поговорить. – Это недалеко… – Джастина сделала небольшую паузу, после чего поспешила поправить сказанное: – то есть – к вам домой… Потому что теперь это будет и ваш дом тоже…
Когда машина подъезжала к коттеджу, Уолтер, искоса посмотрев сперва на Джастину, а затем – на Лиона, спросил:
– Значит, теперь вы будете нашими новыми папой и мамой?
Лион немного смутился.
– Ну да…
– Поня-я-ятно… – протянул мальчик и вновь отвернулся к окну…
А Лион, непонятно почему, сразу почувствовал себя очень неловко…
Стол в доме Хартгеймов был накрыт белоснежной, хрустящей при каждом изломе скатертью. В роскошной вазе старинного хрусталя стояли цветы. На столе, на огромном блюде, строго по центру (о, эта немецкая пунктуальность!) Дымился праздничный пирог. Джастина, осторожно поглядывая на детей, то на мужа, принялась резать пирог и раскладывать его по тарелкам.
Уолтер, сидя за столом, глядел на своих новых родителей, как затравленный зверек, однако Молли не проявляла никакого беспокойства – все ее внимание была поглощено пирогом.
Лион с мягкой улыбкой посмотрел на девочку.
Бедняжка!..
Наверное, в воспитательном доме этих милых детей скверно кормили… Вон, как они худы, как бледны, какие синяки под глазами…
Уолтер, ковыряя ложкой пирог, угрюмо наблюдал, как над чашкой с чаем поднимался вверх пар.
