— Видел я те остяцкие святыни, — пренебрежительно фыркнул Семен. — У них кругом боги: озеро — бог, большой камень — бог, дерево, повыше да поздоровше, — бог…
— Святыни, боги! — раздраженно перебил молоденький напарник. — Какая разница: камень ли, разрисованная ли доска, которую чтут христиане? Все едино — религия. — Говорил он желчно, с завистью поглядывая на Семена, который с удовольствием курил. — А религия — это опиум для народа. И дураку ясно!
— Опиум? Это верно, — согласился Никифор. — И насчет идолов остяцких согласен. — Он отошел, полюбовался на бочку. — Однако водил меня как-то, давно еще, дружок мой Ефрем Сатаров на малый имынг тахи, на малое святое место, значит, не на главное… Так вот там я видел божков человекоподобных: деревянных, железных, медных… — снова приблизился к бочке, постучал легонько молотком по обручу. — А одна фигурка была даже серебряная. Навроде богини-воительницы… Оттаскивай, ребятушки!
И просеменил к следующей, последней, незакупоренной бочке.
— Серебряная — это хорошо, — заулыбался Семен. — Серебро можно в фонд голодающих сдать… На, дерни пару раз, — протянул окурок приятелю. — Все не так в животе сосать будет.
Молодой боец схватил то, что осталось от самокрутки, жадно затянулся — раз, другой, — огонек цигарки обжег пальцы.
— Лучше, если б та фигурка золотая была, — растирая подошвой упавшие искры, довольный, что удалось курнуть, заметил он. — Больше еды купить можно.
— А у остяков и золотые есть, — встрял вдруг Егорушка. — Деда, расскажи им про золотую, — попросил он старика. — Про золотую матушку остяцкую расскажи. Про Сорни Най Ангки.
— Да ты уж сто раз слышал эти байки про Золотую Бабу, — притворно сердито отмахнулся Никифор, но исподтишка с надеждой взглянул на чоновцев: может, попросят рассказать?
— Золотая Баба? — переспросил Латышев. Покрутил в руках обруч, сжал, проверяя упругость. — Что-то я слышал о ней. Читал что-то вроде.
— Ну-ка, ну-ка, — оживился Никифор, — что читал? Может, чего нового скажешь?..
— Да я еще этаким вот читал, — Латышев распрямил ладонь на уровне пояса. — Не помню толком, — но, увидев лицо старика с любопытствующими глазами, почесал затылок, сказал неуверенно, с усмешечкой: — Было, значит, написано, в «Ниве», кажется, что есть в здешних краях, в Югре, одним словом, золотая скульптура какой-то женщины. Один знаменитый историк, забыл вот только его фамилию, считал, что скульптуру эту вывезли из Киева, когда Русь крестить начали.
— Писал о том Карамзин Николай Михайлович, — внушительно пояснил дед Никифор и осуждающе поджал губы: как-де можно забыть фамилию такого человека?
— Ага, он, кажется, — согласился равнодушно Латышев, насаживая обруч на бочку. — Ну вот. Написано было еще, что впервые о той золотой богине упоминается в летописи, когда какой-то архиерей помер. Что жил, мол, тот архиерей среди нехристей, которые молились Золотой Бабе.
— Новгородская Софийская летопись о кончине в одна тыща триста девяносто восьмом годе Стефания Пермского, — уточнил Никифор.
— Во! — удивился Латышев. — Вы лучше меня все это знаете.
— Может, и не все, — польщенный дед заулыбался. — Чего еще читал?
— Еще? — Латышев, припоминая, наморщил лоб. — Поп какой-то о ней говорил. То ли во времена Ивана Грозного, то ли до него.
— Митрополит Симон в тыща пятьсот десятом годе, — с удовольствием объяснил Никифор. — Попрекал пермяков, что те поклоняются Золотой Бабе. — И уже почти насмешливо спросил: — Чего еще помнишь?
— Ничего больше не помню! Кроме того, что иностранцы какие-то о ней писали.
— Иноземцы? — довольный Никифор аж просиял. — Иноземцы писали, а как же! О Золотой Бабе упоминали, — он раскрыл ладонь, принялся перечислять, сгибая пальцы, — поляк Меховский, германец Герберштейн, литовец Вид, англичанин Адамс, француз Тевэ… Итальянцы Барберини да Гваньини, — старик принялся загибать пальцы на другой руке. — Окромя них Мюнцер, Дженкинсон, — вскинул кулачки, — Бельфорэ, Меркатор и прочие. И это в одном лишь шестнадцатом веке.
Резко опустил руки, поглядел победно на чоновцев, которые подошли вплотную, на Латышева и даже на Егорушку.
— Серьезное дело, — удивился молодой боец. — Это ты все в своих книгах вычитал?
— Я, парень, сызмальства книгочей. Наперед всего уважаю сочинения исторические. А к Золотой Бабе у меня особливый интерес.
— Иностранцы-то, выходит, больше наших об ней вызнали?
— Не больно-то, — с сожалением возразил Никифор. — Шибко уж непохоже описывали ее чужеземцы. Да и на картах своих рисовали по-разному. Кто — нагишом, кто — в одежке, кто — быдто сидит она, кто — быдто стоит, кто — с дитем на руках, кто — с двумя. Ежели интересуетесь, я вам покажу книжку, где все это расписано и нарисовано. — Помолчал, глядя сквозь распахнутую дверь на улицу, где уже густели сумерки. — Герберштейн, так тот и вовсе пишет, что она старуха, у которой в утробе виден парнишка, а в нем — еще один. Сын, значит, и внук.
— Ха! — поразился Семен. — Как это он в статуе ребят разглядел?
— А он энту Золотую Бабу и не видел никогда, — нехотя признался Никифор. — По рассказам ее описал… Да и протчие не видели.
— Значит, все это брехня! — твердо решил Семен. — Брехня, обман и надувательство. Бабушкины сказки!
— Ну почему бабушкины сказки? — неуверенно возразил его напарник. — Скорей уж сказанья, легенды. — Посмотрел многозначительно на старика, уверенный, что поразил его образованностью. — А в каждом сказанье есть доля правды…
— Брехня! — еще решительней заявил Семен.
— Может, и так, — вяло согласился старик, посматривая на Латышева, который, не обращая внимания на спор, старательно постукивал молотком по крышке бочки. — Только знайте: были у остяков золотые кумиры. Были! — Никифор притопнул в сердцах. — Одного идола — Ас-ики, рыбьего бога то исть, видел шибко ученый человек Григорий Новицкий. Он в позапрошлом веке помогал Тобольскому и всея Сибири митрополиту Филофею крестить местных людишек… — Старик оживился, голос его стал звонким. — Энтот самый Новицкий так описывал Ас-ики: бысть же сей бог рыб доска некая… — Никифор полузакрыл глаза, загундосил нараспев, по-церковному. — Нос — труба жестяна, очесы стеклянны, а грудь — золотая!
Егорушка при этих словах так радостно взвизгнул, что Латышев, покосившись на мальчика, покрутил, улыбнувшись, головой.
— Вот видишь: грудь золотая! — серьезно заметил Семену напарник.
— Ну и что?! — упрямился, не сдавался Семен. — Врал ваш Новицкий. А если и не врал, то за два столетия от этого рыбьего бога не только золотой груди, носа жестяного не осталось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
