Егорушка при этих словах так радостно взвизгнул, что Латышев, покосившись на мальчика, покрутил, улыбнувшись, головой.
— Вот видишь: грудь золотая! — серьезно заметил Семену напарник.
— Ну и что?! — упрямился, не сдавался Семен. — Врал ваш Новицкий. А если и не врал, то за два столетия от этого рыбьего бога не только золотой груди, носа жестяного не осталось.
— Цел Ас-ики, — внушительно заверил Никифор. — Мой дружок Ефрем Сатаров сказывал, что часто с ним видится.
— Врет твой Ефрем, — буркнул Семен.
— Ефрем Сатар врет? — ахнул Никифор и даже отшатнулся, замахал возмущенно ладошкой. — Окстись, милый, опомнись. Ефрем за всю жизнь даже вот на столько не слукавил, не схитрил, — сжал пальцы в щепотку, точно поддел что-то ничтожно малое.
Егорушка рассмеялся, показал на бойца пальцем.
— Ефрем-ики врет?! Ну и сказанули вы, дяденька…
— Ах, чтоб тебя, варначонка! — Никифор затопал сапогами, замахнулся на внука, тот отскочил к двери. — Рази ж можно над старшим смеяться, да еще перстом в него тыкать?! — И, повернувшись к Семену, смущенно, но и чуть снисходительно улыбнулся: — Однако ты, милаша, и впрямь несусветное брякнул.
— Значит, говоришь, цел идол с золотой грудью? — вдруг громко спросил Латышев. — Интере-есно! — Бросил молоток на крышку бочки. — Баста на сегодня, шабаш! Перекур.
— А может, у него грудь вовсе и не золотая? — с вызовом засомневался Семен. — Может, медная или бронзовая?
— Э, нет, разлюбезный Фома неверующий, — с ласковой ехидцей пропел старик. — Остяки золото от меди завсегда отличат. — Он обошел бочку по кругу, подергивая обруч, постукивая по крышке. — Тот же Новицкий писал, что рядом с Ас-ики был у остяков другой бог — Гусь Медный, всякой по воде плавающей птицы покровитель. Оченно различают оне медь от золота… Хорошо сработал, комендант, славно, — сухо похвалил Никифор Латышева и, снова сменив интонацию, продолжил: — Золото для остяка особое значенье имеет. Оне при договорах аль когда клятву дают, завсегда с золота воду пьют в знак нерушимости слова.
— Ну ладно, допускаю, какие-нибудь золоченые тарелки, из которых они воду пили, может, и были, — снисходительно согласился Семен, слюнявя цигарку. — Может, и рыбий бог с золотой грудью был, но чтоб фигура из золота?.. Не-е, не верю.
— Ах ты, господи! — Никифор хлопнул себя по бедрам. — Хошь, я тебе расскажу быль истинную про золотого остяцкого кумира? Не про Ас-ики, про другого. Хошь?
— Отчего не послушать, — насмешливо согласился Семен. — Рассказывай, пока курим. Можно побалагурить минут пяток, товарищ командир?
Латышев, сгорбившись над зажигалкой, пощелкивая ее колесиком, пожал неопределенно плечами.
— Расскажи, деда, расскажи, — обрадовался Егорушка. Он, заложив руки за спину, прислонился к косяку двери, глядя туда, где в белом лунном свете темнели конусы чумов на берегу, переливались блики на почерневшей и, казалось, ставшей намного шире реке, скользили тенями ханты, сбивающиеся в кучки вокруг бледно-желтых, подмигивающих костерков.
— Ну ин ладно, так уж и быть, — произнес Никифор с видом человека, который согласился рассказывать только после настойчивых уговоров. И начал, не отрывая глаз от зажигалки, колесиком которой все чиркал и чиркал Латышев: — Дело было еще при Ермаке Тимофеиче. Оченно оголодали казаки после зимовки в столице Кучумовой. Надо было припас пополнять, иначе — смертушка неминучая. Вот и отправилась ранней весной ватага вниз по Иртышу под водительством лихого есаула Брязги. С великими боями одолев татарские улусы на Аремзянке, дошли оне до владений князька Нимняна, Демьяна по-русски. Батюшки, что за диво?! — Голос старика, журчавший плавно, ровненько, взвился в изумленном вскрике. — Вот те раз! Обычно мирные, остяки тут вдруг воспротивились, бой дали. Не подпущают к крепости, что вот на этакой же горушке, как наша. — Никифор глянул в дверь, и бойцы тоже невольно посмотрели туда. — Трое ден стояли казаки у Демьянового городка и не могли взять его…
Егорушка тоже рассматривал обрывистую гору. Глаза его расширились — показалось ему, что вместо высвеченных луной стволов сосен увидел он частокол остяцкой крепости.
— Кажный штурм отбивали инородцы, — продолжал дед Никифор. — Да с такой удалью, будто заранее знали, что нипочем их не одолеть… — Достал из кармана лоскут, высморкался в него. — Стали казаки совет держать: как быть дальше? И отступать нельзя: конфузно, вся Кучумова орда голову поднимет, непокорствовать начнет. И взять Демьяново городище не могут. Вот незадача… — Он помолчал, глядя на то вспыхивающие, то затухающие огоньки самокруток, и понизил голос почти до шепота: — А надо сказать вам, что был в обозе казаков чуваш один. Его Кучум когда-то из Казани привез. Этот чуваш мало-мальски по-русски лопотал, ну и служил у наших навроде толмача. Ране-то, до прихода Ермака, чуваш энтот часто бывал у остяков, язык ихний выучил. Ну, те и доверяли ему.
Егорушка, зная, что будет дальше, прикрыл глаза, оставив лишь узенькую щель, сквозь которую звездчато переливались костры хантов.
— Энтот чуваш и поведал казакам, что в Демьянском городке есть золотой идол. Идол тот сидит в золотой же чаше. В нее остяки воду наливают, а потом пьют. Оттого и страху не ведают. Верят оне тому идолу, сказывал чуваш, страсть как. Пока он-де с ними, остякам черт не брат, царь не сват… Напросился чуваш в городок. — Дед Никифор вздохнул и повел рассказ бойкой скороговоркой: — Доложусь, сказал, тамошним защитникам, что переметнулся, дескать, к ним. Разузнаю, говорит, что и как. Долго ли, мол, обороняться будут? Может, сказал, и идола того стащу, ежели не шибко чижолый. Остяки-то без свово кумира, что дети малые. Переполошатся, сдадутся…
Егорушка улыбнулся, представив, как приободрились казаки.
— Ну, стал быть, сделал чуваш, как обещался: проник в крепость, — доложил Никифор. — И золотого ихнего истукана видел. Остяки как раз советовались с ним. Поставили кумира свово на стол, серу с салом вокруг него возожгли. И вопрошают через шамана: обороняться или сдаваться? И через шамана же тот им ответствовал: будя драться, мужики! Побьют вас русские, право слово — побьют! Чуваш-то поддакивает, а сам все на ус мотает. К золотому истукану ему, понятно, даже приблизиться не дали — куды там! Пуще глаза берегли святыню иноплеменцы. Но и то, что выведал хитрован, — шибко добрая весть. Под утро вернулся он тайком к казакам, рассказал про все, что видел-слышал…
Латышев неодобрительно хмыкнул, Семен с напарником переглянулись.
— Как только пошли наши на приступ, разбежались остяки, — заканчивая, забубнил без выражения Никифор. — Растеклись по своим стойбищам, в тайгу запрятались. Ну и золотого бога свово, знамо дело, утащили… Вот такая история.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
