За окном уже начало темнеть, а Кторов, увлекшись, продолжал рассказывать о законах гравитации, о скоплениях галактик и «темном потоке», заняв моделями весь стол и время от времени засовывая в карманы запчасти от импровизированной Вселенной…
Спецназ выбил дверь, когда Кторов рассказывал девочке о галактических пузырях. Кто-то из военных влетел в окно, сбросив все со стола и накрыв собой девочку, остальные уже тащили Кторова по полу, отдавая короткие приказы и сигнализируя друг другу жестами о завершении главной фазы операции…
Когда Кторова увезли, у дверей подъезда продолжали толпиться зеваки. Участковый, которого из квартиры вежливо выпроводили более высокие чины, вполголоса рассказывал интересующимся, нервно посмеиваясь, о том, что с девочкой сейчас работает психолог, кажется, успели вовремя — кто их там знает, этих маньяков, когда бы он решил потешиться. С возражениями, что за Кторовым вроде бы не замечали ничего такого, участковый охотно соглашался, только уточнял, что так просто человека по «детской» статье не посадят, а Кторов по ней оттрубил от звонка до звонка без всяких УДО. Про тот суд участковый разъяснял всем желающим: по его словам, потерпевшая на следствии куда-то потерялась и слова Кторова о том, что он защищал девочку от пьяного балбеса, оказались против слов «искалеченного ребенка». «Ребенок», правда, уже в десятом классе был на голову выше Кторова, но судья видел перед собой справки из больницы о травмах средней тяжести и самого пострадавшего — в гипсе и на костылях. А показания его одноклассников, правдивые или выдуманные, о том, что учитель Кторов регулярно применял к ним «физическое насилие», стали лишним подтверждением характеристики личности подсудимого. Участковый тогда как раз учился в школе милиции, и их водили на процесс, как на занятия, — он и жену Кторова видел, ушла она, еще во время процесса ушла. И не помогло Кторову заступничество какой-то дурацкой французской звездной академии — судья даже разозлился, посчитав, что его разыгрывают этим письмом и надуманными регалиями Кторова с перечислением открытий — каких-то «темных потоков» и «непостоянных постоянных». Был бы такой умный — не учил бы дебилов в школе и сам бы не загремел под фанфары, — хохотнул участковый…
В припаркованном неподалеку микроавтобусе психолог, немного растерянная молодая дама в строгом брючном костюме, объясняла плачущей женщине, что все в порядке, дебрифинг не выявил серьезных нарушений в психике ее ребенка, но стоит показаться врачу — последствия могут проявиться в любой момент, нынешнее поведение — это обычное для так называемого «стокгольмского синдрома» дело.
За соседним столиком девочка лепила из пластилина и собранной отовсюду проволоки странные конструкции, напоминающие Солнечную систему.
Дежурный в ОВД, недовольный нашествием многочисленного начальства, в погонах и без, привычно пробежал глазами опись вещей задержанного. Тут все было понятно: шило, моток лески, короткий нож, похожий на сапожный, — стандартный набор маньяка. Необычным было только наличие крохотного шарика с бисером городов и эмалью океанов. Дежурный хотел было прихватить его для дочки, да уж слишком много народу сегодня оказалось в отделе, ну его, еще успеет разобраться с вещдоками этого Астронома, как уже прозвали его ребята.
В опечатанной квартире Кторова свет горел всю ночь. Шторы, при Кторове всегда задернутые, теперь были открыты — с улицы можно было разглядеть созвездия на потолке, сломанные диски от Сатурна на сдвинутом в угол выскобленном столе и бутылку из-под «Колокольчика». К утру лампочка на потолке перегорела, и в комнате стало темно и серо.
Как у всех.
САНИТАРНАЯ ЗОНА
На столе со вчерашнего вечера остались крошки под скатертью — кажется, их смела туда окающая соседка, когда раскладывала по многочисленным полиэтиленовым мешочкам оставшуюся после трапезы копченую пахучую колбасу и крупно нарезанный хлеб. Андрей не вытерпел, достал из кармана пакетик с влажными салфетками, отогнул скатерть, аккуратно собрал крошки, сходил к нерабочему тамбуру и выбросил получившийся кулек в ящик возле туалета. Проводница дежурно прокричала о закрытии туалета на санитарную зону: «Проспамыши, поторопитесь!..»
Кажется, так говорят на Луганщине — проспамыши, — наверное, поезд украинского формирования. Это ж сколько суток они мучаются в железных коробках от Харькова до Владивостока и обратно — больше двух недель? В саже, без душа, убирая за всякими алкашами блевотину и разбитые бутылки, — б-р-р!.. Нормальный-то человек поездом не поедет, только алкаш или командировочный, как он.
В его купе уже все встали, соседка даже успела накраситься. Сосед потирал жидкую бороденку и недоуменно рассматривал пустую бутылку из-под дорогого коньяка — ее, уже порядком початую, вручили ему на перроне сотоварищи, провожая вчера вечером в Омске. Следом в пакете под столиком обнаружилось пиво — три жестяные литровые импортные банки зеленого цвета, каждая обмотана вафельным мокрым полотенцем, явно гостиничным, — «чтобы не грелось». В вагоне и правда было душно, в Новосибирске все просили вторые одеяла и тоскливо смотрели в окно на кучи нерастаявшего снега в околках, а начиная с Петропавловска пахнуло настоящим летом — с грозой и дождями.
В Кургане дождь прошел совсем недавно, еще пахло озоном на пустынном перроне. После шумного, даже ночью, Петропавловска-Казахского — непривычно. У «казахских», вполне себе русских, торговцев соседка Андрея купила круглый, будто громадная клоунская шайба из циркового реквизита, магнитофон и шесть батареек («лучше „верты”, зуб даю!») к нему. Магнитофон, конечно, не работал, неожиданно в динамике прохрипело какое-то местное радио с концертом по заявкам, но и оно пропало, икнув.
Сосед икнул вместе с радио, допивая пиво прямо из банки, и только тогда предложил Андрею присоединиться. Пока Андрей отказывался, стараясь, чтобы это выглядело не брезгливо, соседка уже забросила так толком и не заработавший магнитофон в отсек для белья и подсела к Андрею, протягивая через стол соседу пустую кружку, — оказывается, предлагали ей. Сосед, проливая пену на скатерть, разлил из новой банки шипящий продукт — себе в стакан из-под то ли чая, то ли остатков вчерашнего коньяка. Андрей отвернулся, чуть прикусив губу и закрыв ненадолго глаза. Было почему-то не жарко, даже немного знобило — может, из-за грозы.
Сосед наконец допил стакан, отставив его подальше, — рука немного тряслась, — откинулся назад, сдернув штору и чуть не сорвав проволоку, на которой держались кольца, потом снова тяжело нагнулся к столу, посмотрел в окно и, куражась, протянул:
— Курга-а-ан…
Поезд дернулся последний раз, мелко задрожал и остановился. Снаружи через приоткрытые окна что-то забубнил громкоговоритель на столбе, потом раздался громкий щелчок. Сосед Андрея подался еще вперед, заулыбался и шепнул:
— Сейчас-сейчас…
Громкоговоритель снова щелкнул — и, наконец, женский голос сообщил:
— Пассажирский поезд Владивосток — Харькив прибыл на второй путь. Будьте осторожны!
Во второй раз поезд объявили с номером, но «Харькив» с украинским прононсом остался на месте.
— Это у них всегда так, еще с допотопных времен! — весело сообщил сосед. — Я однажды здесь остановился по делам, так не поверите, специально ходил на вокзал — узнать, почему и отчего у них так. Вы бы еще Москва — Пекин на китайском объявляли, говорю.
Соседка, пригубившая совсем немного, почему-то покраснела и грудным голосом поправила:
— Не-е… Москва — Пекин тут не ходит, я точно знаю, я ездию. Ездила, вернее, — еще больше покраснела она.
— Ну да, не в том дело, а в…
В общем, выяснилось, история печальная: работала на объявлениях одна барышня, еще в восьмидесятых. Вот она была как раз оттуда, из Харькова, аутентичная, так сказать. Потом, позже уже, заболела барышня, а подружки-сменщицы так привыкли к ее говору, что продолжали за ней повторять — только про этот поезд, остальные-то они нормально озвучивали. Ну как бы реквием такой, что ли, — ее ведь не вылечили, ту самую, из Харькова. Так до сих пор и объявляют: два раза в день, в один час — поезда-то эти встречаются в Кургане и стоянка до-о-олгая, так что те, что едут «оттуда», видят тех, кто «туда» едет, — такое вот совпадение…
Андрей, глядя в окно, услышал, как стукнул о стол стакан соседки, потом снова зашипело. Соседка зачем-то сказала, что «Реквием» они проходили в школе, так что слово ей знакомо, начиталась той, — она задумалась, вспоминая, — Цветаевой: «Я тебя никогда не забуду, ты меня никогда не увидишь…»
