сознания зрителей — это характеристика Георгия Александровича Товстоногова, а она дорого стоит.
Такие же добрые слова посвящаю Василию Реутову, Нине Усатовой, Людмиле Макаровой (1921–2014), Марии Лавровой, Леониду Неведомскому, Михаилу Морозову, Елене Поповой, Георгию Штилю…
Какая радость видеть их, какое счастье жить вместе с ними. Какая боль — вспоминать тех, кого уже нет.
* * *
Я люблю театр. Мне посчастливилось видеть зал, когда он остается после спектакля пустой и тихий, отдыхающий. Как актер, он снял яркие одежды и приходит в себя от только что пережитого волнения.
Тусклый свет освещает сцену, кулисы угадываются в полутьме. Тишина…
Я видел утро в театре. Утром он оживает. Суета, снующие, взволнованные предстоящей репетицией люди, бесконечные повторы фраз и движений, отдельные бессвязные слова, окрики режиссера… Хаос! Непосвященному человеку не понять, что это и есть та самая магия театра, что так рождается чудо. Чудо режиссера, актера, гримера, костюмера — всех, кто хоть как-то причастен этому празднику рождения спектакля.
Я люблю в театре его будничный, каждодневный напряженный труд. Сколько сил физических, а главное, душевных затрачено коллективом, чтобы просветлели сердца зрителей и засияли их души.
Я люблю театр за его умение облагораживать человека, возвышать его над обыденностью. Беспокоить. Учить думать и чувствовать.
Есть в году день, когда во всем театре разлита атмосфера особенного праздника. Нет, это не День театра. Это когда в один из первых дней первого месяца осени собирается вся труппа. Иногда этот день совпадает с началом театрального сезона, иногда — нет. Мне это напоминает первое сентября в школе. Лето пролетело. Многие не виделись друг с другом не только летние месяцы, но, случается, и большую часть прошлого сезона, это все-таки театр. Кто-то работал в антрепризе, снимался в кино или… увы, болел. Смех, разговоры. Я вновь среди своих. Кругом много знакомых лиц. Вижу, что есть молодые, стоят отдельно, скованы: как встретят их, что ждет? Закон жизни, поколение звезд стареет. У молодых свои идеи. Пройдет десяток лет, и появятся новые звезды среди них. Но какая будет у кого судьба, кто сможет достигнуть высокого звания — артист театра Товстоногова? Покажет время.
БДТ — театральный дом, и все живущие в нем — члены одной семьи, в которой есть свои традиции, например, никто не репетирует в обуви, в которой ходил по улице. Давно заведенный порядок. Сколько я ни пытался узнать, кто первый его установил, — не смог таких традиций в театре много. Мне рассказывал о них Темур Нодарович Чхеидзе — нынешний художественный руководитель. Он — признанный режиссер еще со времен Советского Союза, народный артист России и Грузии, лауреат Ленинской премии. Получил ее за актерскую работу в фильме «Твой сын, земля». Живет на два дома. Летом уезжает в Тбилиси, где у него семья, дети и внуки. В Петербурге — работа. В БДТ он уже почти двадцать лет. В 1990 году он поставил «Коварство и любовь» Шиллера — спектакль, задуманный еще Товстоноговым и ставший первой премьерой БДТ после ухода великого режиссера.
Мы вдвоем в кабинете Чхеидзе. Здесь я много раз бывал, когда был жив Лавров. В обстановке ничего не изменилось: уютно, светло, скромно, по-домашнему тепло. Я всегда поражался этой скромности: ни приемной с секретаршей, ни роскошных кресел или диванов. Когда-то я хотел изменить это, начав строить административный корпус театра, где была запланирована огромная приемная, кабинет с окнами на Фонтанку. Но все планы были пожертвованы в пользу театральной студии. Мы говорим, конечно, о театре.
«— Нас очень поддерживают зрители, которые не теряют к нам интерес и по-прежнему ходят в БДТ», — говорил Темур Нодарович. — Мы активизировали нашу гастрольную деятельность по России. В репертуаре сделали акцент на классику, но ищем и современные пьесы — без них не обойтись. Сегодня мы больше внимания обращаем на Малую камерную сцену. Замены Большой сцене БДТ, к сожалению, в Санкт-Петербурге нет, и Малая сцена нас часто выручает.
Сегодня, когда я смотрю в зал, он на две трети заполнен молодыми людьми, им интересны наши спектакли. И это очень радует. Их интересуют общечеловеческие, а значит, и наши с Вами проблемы. Ведь проблемы «Дон Карлоса» — должен ли человек служить государству или развивать и отстаивать собственную свободную личность — относятся и к ним.
С Темуром Чхеидзе мы вспоминаем, как в этом же кабинете разговаривали с Лавровым, как был мудр Кирилл Юрьевич, честен и порядочен.
В окно ударил порыв ветра, распахнув створку рамы. На улице выпал первый снег, и снежинки залетели в кабинет. Показалось символичным, что снежные пушинки, ударяясь о невидимую преграду тепла, исчезали, оставляя после себя капельки воды. Вот так и наша жизнь. И жизнь театра. Сколько поколений уже прошло за почти век его существования, сколько вкусов и мод сменилось. А слава театра существует. Она существует до тех пор, пока остаются свидетельства о его великих актерах и спектаклях.
С Темуром Нодаровичем мы вспоминали прославленных артистов, с которыми, кажется, так недавно спорили, советовались. Евгений Лебедев, Владислав Стржельчик, Кирилл Лавров, Андрей Толубеев — они ушли. В моей памяти сохраняются улыбка Евгения Алексеевича и дружеские его слова на одной из встреч в театре после премьеры. Когда я прочел стихи, он вдруг воскликнул:
— Ничего, ничего, слушай, Михаил, если с работы выгонят, пока я в художественном совете, приходи, возьмем на работу.
И, прижав меня к себе, расцеловал.
С Владиславом Игнатьевичем мы почти месяц работали вместе — будучи делегатами последнего съезда Компартии Советского Союза. Я до сих пор храню его автограф в делегатской книжке.
С Кириллом Юрьевичем нас связывала двенадцатилетняя дружба. С Андреем Толубеевым мы были приятелями.
Глава вторая. Толубеев, сын Толубеева
Андрея Толубеева окружали люди, в основном, театральные. А я строитель. Но наша профессия такова, что всем до нас есть дело. И нам — до всех. Благодаря этой особенности мы с Андреем и познакомились. К тому же скоро выяснилось, что взгляды на близкие нам проблемы, в общем, одни, хотя и с разных
