Герцог Орлеанский ревновал к успехам принца Конде, но у него были свои причины не покидать его. Он тоже собрал свою армию, назначив ее командующим герцога де Бофора; у него-то я и служил адъютантом всю кампанию и почти всегда находился при нем, так что никто лучше меня не сможет рассказать о том, что с ним происходило. Из-за гонений, которые герцог де Бофор претерпел от нового министра, парижанам уже казалось, что между ними никогда не будет мира; при этом герцог всегда поступал сообразно желаниям парижан, подчас делая известные жесты, призванные увеличить его популярность, отчего его уже не просто любили, а обожали, повсюду приветствуя речами, преподнося дары, ища с ним встречи везде, где бы он ни появлялся. В шутку его даже прозвали Королем рынка. Но вся эта любовь толпы меркла пред чувствами той, о ком я хотел бы упомянуть особо. Она явилась к нему поутру с прекрасной, точно солнечный лучик, девушкой семнадцати-восемнадцати лет и сказала, что это ее единственная дочь, для которой она не желает большего счастья, кроме его согласия возлечь с нею и зачать ребенка. Герцог де Бофор, отнюдь не походивший на своего отца — более любившего мужчин, нежели женщин, — ответил, что с радостью выполнит первую половину просьбы, а вот вторая-де зависит не только от него; впрочем, он и тут постарается изо всех сил. И, не скрывая желания, он тотчас предложил девушке разделить с ним ложе, удовлетворив как ее саму, так и чаяния ее матушки.
Сестра герцога была замужем за герцогом де Немуром — принцем, наделенным множеством прекрасных качеств и не имевшим ни одного дурного. Принц Конде, которого дела призывали в перешедшую на его сторону провинцию Гиень{143}, поручил ему командование своими войсками и велел действовать совместно с герцогом де Бофором. Деверь умел отлично ладить с зятем, несмотря на все их различия, и принц Конде, уехав в Гиень, не совершил ошибки, но он не предусмотрел, что в его отсутствие между двумя этими аристократами по многим причинам разгорится непримиримая вражда; вынужденный вернуться издалека, чтобы помирить их, он подверг свою жизнь большой опасности. Между тем они не только каждый день угрожали прикончить друг друга, но и совсем забыли о делах; не желая, чтобы это соперничество повредило его планам, принц покинул Ажан{144} и отправился обратно за Луару. Тщательно скрывая свой отъезд, он объявил, что держит путь в Бордо, дабы уладить кое-какие дела. Тем не менее графу д’Аркуру, командовавшему королевскими войсками по сю сторону Луары, вскоре донесли обо всем, и силами небольших отрядов он перерезал все дороги и переправы. Принц обманул бдительность неприятеля и, не останавливаясь ни днем, ни ночью, опередил их еще до того, как они оказались поблизости.
Между тем его сторонник маркиз де Леви получил от графа д’Аркура проездные документы для возвращения домой, и принц Конде договорился, что продолжит путь, сопровождая его и будучи защищен этими документами. Маркиз дождался его в Ланже{145}, и они двинулись по оверньской дороге{146}, через местности, где располагались многие владения принца. Во время краткого отдыха, зная, что кардинал Мазарини держит берега Луары под охраной, принц Конде обратился к Бюсси-Рабютену, находившемуся в Шарите{147}, и тот пообещал помочь ему с переправой; так, он снял охрану, чтобы принц Конде беспрепятственно переправился через реку возле Бак-д’Алье. Ехали так долго, что вконец измучились и загнали лошадей — в Оверни пришлось купить новых; дороги были скверными, езда по ним чрезвычайно утомила путников, и они не могли перемещаться так быстро, как им хотелось. У Короля, находившегося возле Анже, имелось, стало быть, достаточно времени, чтобы подняться вверх по Луаре; повсюду здесь скакали нарочные с приказом захватить принца Конде живым или мертвым — и нашелся некто, проезжавший мимо, кто, узнав его фаворита Гито, заподозрил, что и сам принц неподалеку; он стал настойчиво расспрашивать его слугу, который задержался и отстал от кавалькады. Если бы путники сохранили присутствие духа, то не преминули бы убить соглядатая, но герцог де Ларошфуко спохватился лишь мгновение спустя, и нарочный успел избежать ловушки.
Королю и кардиналу Мазарини вскоре доложили об этом случае. Кардинал немедленно послал нескольких всадников на дорогу в Шатийон-на-Луаре{148}, и принца едва не схватили. Тем не менее, счастливо избежав плена, он наконец добрался до Шатийона, а затем и до Лори, где стояла его армия. Дела оказались куда хуже, чем ему доложили. Противостояние Бофора и герцога де Немура продолжалось, они уже готовы были к рукоприкладству — долго сдерживаемая ненависть должна была наконец прорваться наружу, что и произошло при обстоятельствах, о которых я сейчас расскажу.
Жители Жаржо{149}, города, принадлежавшего герцогу Орлеанскому в качестве феодального достояния, пообещали предупредить герцога де Немура, если вдруг подойдет королевская армия, — чтобы тот успел усилить их гарнизон. Они сдержали слово, и он направил в город пятьсот или шестьсот человек из войска герцога Орлеанского. Командиру отряда указали не ту дорогу, и он, заплутав, повернул назад, в то время как солдаты Короля уже осадили Жаржо. Тогда горожане объявили, что, раз их обманули, остается лишь впустить в город неприятеля. Им на помощь выслали тот же отряд — но он вернулся ни с чем: было уже слишком поздно{150}.
Герцог де Немур принял этот досадный провал весьма близко к сердцу — и то ли счел его изменой, то ли, что куда вероятнее, решил воспользоваться им, чтобы поквитаться с герцогом де Бофором: он открыто обвинил того в сговоре с врагами. Герцог де Бофор опроверг обвинение и, если бы вся армия не принялась утихомиривать озлобление герцога де Немура, оно могло бы уже тогда привести к нежелательным последствиям. Принц Конде, возвратившийся спустя буквально несколько дней после этого, попытался помирить их, но герцог де Немур не пожелал дать ему слово ничего не предпринимать, ограничившись заверением, что, пока интересы дела того требуют, он станет воздерживаться от действий из любви к принцу, но затем поступит так, как сам сочтет нужным. Не то чтобы уладив это дело, но замяв его на какое-то время, принц выступил против королевской армии, которой командовали виконт де Тюренн и маршал д’Окенкур. Их силы были разделены; он атаковал лагерь маршала, находившийся ближе, и истребил не менее четверти неприятельского воинства, прежде чем остальные смогли занять оборону, — вся кавалерия пала на поле боя, и, если бы пехотинцы не спаслись бегством, разгром маршала был бы полным{151}. Виконт де Тюренн оказался более предусмотрительным: став на выгодную позицию, он задержал победоносные войска принца Конде, а когда спустилась ночь, отступил в Жьен{152}.
У принца Конде служил некий дворянин, взятый в плен несколькими днями ранее. Принц знал, что маршала не жалуют при дворе и считают главным виновником поражения, поэтому просил передать ему через этого дворянина, что, если маршал перейдет на его, принца, сторону, то найдет больше благодарности. Окенкур, узнав об этом от соратников, возмущенных подобными речами, поинтересовался, какова же будет его награда, — и дворянин, поставив условием привести кое-какие войска, имевшиеся в распоряжении маршала, посулил сто тысяч экю от имени принца Конде. Согласившись на сделку, Окенкур сказал этому дворянину: если бы принц Конде располагал средствами, то такие условия, пожалуй, удовлетворили бы еще графа де Гранпре и двух-трех немецких полковников. Те и впрямь готовы были присоединиться, однако принцу Конде не удалось найти денег, чтобы выполнить уговор, и из столь выгодного дела ничего не вышло.
Принц Конде, радуясь своему крупному успеху, въехал в Париж. Он был встречен всеобщим ликованием — женщины и те восхищались его воинской доблестью; нашлись среди них и такие, кто был не прочь испытать, так ли он стоек в баталиях любовных, как на поле брани. Из их числа была и мадам Пи, сестра уже упомянутого мною Конкрессо. Она передала, что хочет открыть ему один секрет, но опасается нескромных ушей; однако он обо всем узнает, если сам явится к ней. Ее настойчивости нельзя было не уступить, но, вместо того чтобы, как он ожидал, посвятить его в некую государственную тайну, она предложила воспользоваться ее слабостью. Принц, человек уступчивый, уложил одна на другую несколько подушек — ибо в кабинете, где они находились, не оказалось кровати — и удовлетворил ее желание.
Я приехал в Париж в тот самый день, чтобы передать письмо герцога де Бофора, и нашел принца в отеле Конде{153}, где он оставил меня ужинать. Когда сели за стол, он сказал Конкрессо, также находившемуся среди приглашенных, что не далее как нынче утром имел удовольствие получить письмо от одной очень крупной дамы, которая пригласила его к себе; что он не пренебрег приглашением и явился в богато обставленные покои, а оттуда его провели в кабинет, украшенный великолепными зеркалами; что дама ни в чем ему не отказала и он остался весьма доволен всем, за исключением одного. Конкрессо поинтересовался, что же это могло быть, на что принц ответил, что дама была одинакова ввысь и вширь, и спросил, не догадывается ли тот, кто она такая. Конкрессо, уже не сомневаясь, сказал, что, верно, то была его сестра, — и первым расхохотался, чтобы не быть высмеянным окружающими. А принц Конде, думая, что ему не поверили, вынул из кармана пресловутое письмо и показал всем, кому этого хотелось.
