Из кривых штолен, ведущих в подземелье, тянуло холодом погибели.
Опытник суровой жизни Никодим Селиверстов давно уяснил: чистая самородная правда распята, так же как был предательски распят страстотерпец Иисус Христос. Русь на кресте. Русь на дыбе. Воскреснет ли убиенный народ? Вознесётся вослед за чудодеем, посланным во искупление грехов людских?
За праведность существования кузнец принимал молитвенную основу, вживлённую веру во Христа. Сейчас у кандальника рушились все представления о законах истины, о силе и духе правды. В Ярзоне чётко просматривался водораздел. Размежевание единого народа по цветам — хитрая подстроенная ловушка. Иудам удалось вовлечь в кровавую бучу окуренную ложью нацию, запустить процесс самоуничтожения.
Никодим отыскал времечко для осмысления всей пагубы безжалостной власти. До начала злодейской коллективизации он сомневался, принимал на веру усыпляющие лозунги партийцев. Продовольственный грабёж крестьян окончательно развеял сказочку о будущем блаженстве. Выгребли подчистую даже семенное зерно. Кабальные налоги, продразвёрстка обрекали на нищету. На телегах под красными флагами уплывал изъятый по беззаконью урожай.
Почему власть отыгрывалась на беззащитном крестьянстве? Почему здесь, среди нарников, та же деревенская вшивота и голь перекатная?..
В один из ясных апрельских дней у ворот тюрьмы закипела суматоха. Подследственных выводили на работы. Они гуртились в зоне, галдели, кашляли, изощрялись на все матерные лады.
Мальчонок в рваной фуфаечке молотил кулаками по воротным доскам.
— Сволочи! Выпускайте дядю Никоду!.. выпускайте! выпускайте!
Конторский рассыльный Оскал блажил, взвизгивал. Возмущение посыпал бранными словами.
Вышел воротный страж, молча поддал пинка. Недальновидный охранник запоздало понял оплошку. Недоумок вскипел пронзительным ором. Поросёнок при виде ножа не мог бы так виртуозно исполнить арию беды. Страж попытался заткнуть визгуну рот, но Оскал весьма изощрённо укусил привратника за прокуренный палец. В нос мальчишке ударила табачная вонь. Плевок в лицо обидчика получился выстраданный.
— Дык, суки! Дядю Никоду на свободу!.. Немедленно!.. Распахнулись ворота. Мутной рекой потекли зонники. Маячили конвойники. На штыках вспыхивали огоньки апрельского солнца.
— Дяденьки! Вас много. Дык освободите кузнеца!
Рослый насупленный конвоир сунул Оскалу конфетку-подушечку. Освободитель замолк. Густенькая сопля кралась по верхней губёшке.
Удивлённая подвигом пацанёнка толпа загалдела:
— Толковый хлопец!..
— Один на НКВД прёт!..
— Сёдня наш бугай непременно свободу получит…
— Прощай, Гаврош!.. Довелось хоть одного колпашинского героя посмотреть…
Хрустя липучей конфеткой, Оскал с любопытством разглядывал шустрыми глазками бесконечную серую рвань. Выискивал дядю Никоду. Угрюмые лики сливались в кишащую массу. От мельтешения покалывало глаза, набухали слезинки.
3Через неделю кандальников увезли в деревню.
— Братцы, — восхитился нарник со шрамом на лбу, — мальчонок единоличника освободил.
— И сына его, — добавил двуперстник Влас.
— Повезли кандалы снимать, — предположил счетовод Покровский.
Каждый подумал о свободе, словно вдохнул хвойного аромата.
Не дав встретиться с роднёй, мужиков доставили к кузнице. Чёрная избушонка показалась Никодиму Савельевичу чужой, неласковой. Думал — прольёт слезу от радости встречи. Испытал опустошение души. Выжгли нутро калёным железом. Улетучилась тоска по наковальне, молоту.
— Чего размечтался, бугай?! — пробазлал неопохмелённый Ганька. — Подкопили на нарах силёнок — колхозу подмогните.
— Снимай кандалы!
— Мы и тут из вас дурь выбьем, — взвизгнул Горбонос. — Ваши вериги надолго.
Шустрый Оскал летал по Заполью, блажил:
— Дядю Никоду освободили! Дык я помог.
Ждали появления мужей Соломонида с Прасковьей. Фунтиха сунула рассыльному горячий пирожок с горошницей.
— Рассказывай, родненький, подробности.
— В кузне они.
Сердчишко Праски забилось сбойно. Набросила клетчатую шаль, засуетилась.
— Схожу разузнаю.
На подходе к кузнице её остановил ухмылистый Ганька.
— Стоять! Свидания запрещены!.. Пошла вон!
— Козёл безрогий! Грубить вздумал. К мужу, к свёкру иду. Ни к тебе — шкуре продажной.
— Докаркаешь! Мы при исполнении задания…
— Исполнители вонючие! Прочь с дороги!
Оттолкнув надзирателя, упрямая молодайка подбежала к Тимуру, уткнулась в грудь разгорячённым лицом. Из распахнутой серой фуфайки несло стойким потом.
— Поцеловки отменяются, — секретничал на ушко муж, — вишь, губы скалками.
Поначалу Прасковья не разглядела синюшные рассеченные губы.
— Выродки! — ненавистно посмотрела на конвоиров.
Обняла Никодима. Разглядела его потемневшее осунувшееся лицо.
— Ничего, дочка, дюжим, — успокоил свёкор.
— Чья теперь кузница? — спросил вызывающе Никодим.
— Обчая, — ехидненько ввёл в курс собственности Ганька.
Заглянув в нутро избушки, Селиверстов осудил:
— Сразу видно, что обчая. В свинарник превратили.
Надзиратель Фесько, отведя в сторонку растревоженную Прасковью, буркнул:
— За свидание водки притартай… можно самогонкой рассчитаться.
У Саиспаевой мелькнула спасительная мысль. Подмигнув Тимуру, побежала к Фунтихе.
«Подсыплет наша знахарушка зелья в самогонку — скоренько с копылков свалитесь…»
Развели горн. Навели порядок вокруг наковальни.
Рассылёнок-освободитель приплясывал у двери:
— Дядя Никода! Дядя Тимура! Дык радость какая!
Горбонос с матюгами налетел на парнишку, пытаясь ухватить за красные уши.
Вмешался Ганька:
— Оставь, визг поросячий поднимет.
Появился председатель. Рожа у Евграфа Фесько растестилась. Пышные щёки наползали на седеющие виски. Племянник услужливо помог слезть с уросливого гнедого жеребца. Седло на нём было роскошное, конфискованное у зажиточного казака. Ганька отдал по-военному честь:
— Докладываю, товарищ председатель: кандальники доставлены в срок.
— Может, снимете с них железки?
— Не велено. Большой риск побега.
Рассыльный Оскал поднёс пальцы к скользким ноздрям жеребца, смазал слизью. Поупражнялся за спиной — хорошо ли маслится фига. Большой пальчик втискивался в соседние с лёгкостью ерша.
Председатель не ожидал от чертёнка такой прыти. Подскочил и вытворил багровому носу Евграфа знакомое подношение. В нос ударил запах лошадиных соплей.
— Гадёныш!
Фесько с силой оттолкнул храброго малого, не устоявшего на ногах. Шапчонка слетела. Оскал — по славному деревенскому имени Вася — упал навзничь, ударился затылком о заржавленный плуг. Лежал неподвижно. Правая рука судорожно подёргивалась: неразжатая фига продолжала посылать обидчику язвительную депешу.
Пепельные жиденькие волосы на затылке пропитывались детской, самой священной кровью.
Догадываясь о непоправимом, Фесько приказал племяннику:
— Скачи за фершалом!
Гремя кандалами, к мальчику подошли кузнецы. Никодим бережно поднял остывающее тельце: оно показалось легче ржаного снопа. Из разбитой головы усилился красный капёж. Широкой ладонью любимец Васи — дядя Никода зажал рану.
— Зверь лютый! Мало тебе нашей крови, ещё и детскую кровушку пьёшь.
— Поговори мне! — вскипел Евграф. — Сам оступился. — Убирайтесь в кузницу!
Размахивая наганом, как шашкой, Горбонос наскакивал на кандальников:
— Марш на работу! Без вас разберёмся.
Как малютку, баюкая горемыку, Никодим Савельевич шепотил:
— Васенька, живи… живи, Вася…
В избе-пытальне на дыбе у кузнеца Селиверстова докрасна созрела мысль о мести. Под ударами разнузданной казацкой нагайки надзирателя Ганьки разбухала злоба на главного артельщика Фесько — тупого лодырного мужика. «Дорвалась сука до властишки, жизнь нашу изъела… бросила паршивым псам на растерзание…» Ничего не стоило придушить в зоне Ганьку — змеёныша. Откладывал месть… Придёт срок — покажет ему бугай рога острые, копыта пудовые.
Всем нутром, всей кипящей кровушкой чуял Никодим близкий смертный час. Многие нарники-невозвращенцы лезли в вещие сны, предупреждали о скорой развязке. Не ожидал кузнечных дел мастер, что багровое колесо рассейской истории готовится раздавить человека, ещё недавно добывающего для народа озвученную лозунгами свободу: она — дитя-недоносок — скоренько переродилась в неволю, гнёт, иго. Власть оказалась зловещей, ощеренной во всю красную пасть. Вздёргивать на дыбу храброго русского солдата?! Глотал удушливые газы неметчины. Мок в окопах. Ходил в рукопашные схватки. Доблестный штык оставил много смертельных мет под вражескими мундирами.
