Крепкое личное подворье имел родитель неподалёку от Бийска. Если взять на пересчёт всю живность — за пару дюжин перевалит. Большая семейка харчилась. Одеть-обуть, в школу собрать. Любил родитель некрасовское стихотворение «Школьник».
…Вижу я в котомке книжку.Так учиться ты идёшь.Знаю: батька на сынишкуИздержал последний грош…
Не последнюю копеечку тратили на учеников родители. Вместо котомок новенькие ранцы. Учебники все в сборе. Тетради, карандаши, пеналы, краски. Раскулачивание смазало все радужные краски жизни и детства. Главного кормильца ткнули носом в северную болотину…
Нетерпеливое, даже болезненное ожидание первого грузопассажирского парохода рождало звуковое наваждение. В завываниях северного ветра-бездомника слышались зазывные гудки пароходов, шумок усердных колёс.
Сергей торопил время, призывал весну. Где ты, тепло-копуша? Очнись, золотое половодье света майского…
В университете студент Горелов урывками работал над трактатом о русском жертвенном народе. Над простолюдьем изгалялся и царизм. Однако взращённый на терроре и лжи большевизм словно задался страшной целью стереть с липа земли отеческой главную нацию. Пропитанная лютой ненавистью политика главарей революции выдавливала из истории, из памяти народной всё великое, гордое, патриотическое. Многое удалось сделать русичам за долгие века сурового существования. Продуманно стравив белых и красных, ограбив народ и церкви, изгнав за рубежи Отечества доморощенные умы, ушлые большевики руками и волей полуграмотных чекистов ломились напролом к покорению Руси. Не гнушались безумным террором, голодомором, расслоением классов. Заграница снабжала деньгами, идеями, комиссарами, разработанными стратегиями по ускоренному порабощению тех, кто не ослеп от ярких лозунгов Советов, не оглох на митингах от трепотни хайластых агитаторов. Какую свободу готовили пришлые умники, если даже после двух десятилетий от рождества революции покрыли страну концентрационными лагерями, комендатурами, жестким беспаспортным режимом.
Трактат о великом мученическом народе выливался на бумагу медленно, продуманно. Шлифовался подетально.
Сменялись цари. Триста годков династия Романовых, как могла, вела Россию к миру и процветанию. Государство Российское постепенно выходило на передовые рубежи. Прибыльно торговало с развитыми странами. Но надвигалась неотвратимая бесовщина, предсказанная провидцем Достоевским. Торопливо обрастала изменой банкирско-биржевая элита, почуявшая пряный запах закулисных сделок, вкус личных выгод.
Бывшим портным, брадобреям, старьевщикам, ростовщикам приглянулась политика — шлюха из шлюх, которую можно использовать от постелей до королевских тронов. Хитрость, обманы, политзаговоры, убийства, террор. Картавые вожди и вождишки оттачивали трибунное мастерство, вдалбливали в головы простонародья лозунги-обещания. Земля. Мир. Свобода. Демократия. Кодовые слова бросались в сознание охапками. Шло враньё в мировых масштабах. Выверенная хитрая схема использовалась и на продуваемых фронтах России. Главное: врать, врать и врать. Обещать золотые горы. Золотой телец пусть выкатывает из-под копыт золотишко для наглых, бесстыжих толстосумов. У черни замедленное воображение. Пока быдло разберётся что к чему — глядь, прежние старьевщики, брадобреи и ростовщики из жалких лачуг, местечковых углов успеют перекочевать во дворцы, занять в банковской системе кормёжные места. Их газеты, рестораны, заводы, фабрики, биржевые конторы. Закупили на корню власть. Разбойно хозяйничают на деньги, выкачанные из глубин народного труда.
Хотелось Горелову крикнуть на всю студенческую аудиторию: братья и сестры! Умнейте скорее! Финансово-политическое чудовище жиреет, высасывает народную кровь.
В конспектах должны храниться наброски к задуманному научно-исследовательскому труду. Университетская профессура толковала сумбурное марксистко-ленинское учение, не отражающее правдиво события грозного века. Энергия угнетения трудящихся набирала бешеные обороты. Не от добра искала добро униженная нация, засунутая под красный гнёт истории. Всё окрашивалось под колер крови — знамёна, звёзды на будёновках, красная, несмываемая масть власти. От политбезумия бежали за границу учёные и литераторы, купцы и предприимчивые ремесленники.
Иго внутреннего врага отличалось жестокостью, отъявленным цинизмом.
Даже татаро-монгольская напасть в удалённых веках не воспринималась так жутко, как убийственное нашествие новой орды.
Вспомнилось историку и офицеру содержание статьи Ивана Бунина, изданной в Париже в самиздатовской брошюре. Каким чудом она попала в студенческую среду? В той статье писатель эмигрант называл Ленина «планетарным злодеем». Задуманное злодейство, историческое кощунство разворачивалось по зарубежному сценарию на просторах земли русской, в среде мирного населения, подвергнутого насильственному крещению почти тысячелетие назад. Насилие над древней верой предков слилось с новым насилием над экспериментальной нацией. Чем обернулся порушенный когда-то идолизм? — чуждым навязанным культом, грубо внедрённым в ведические нормы бытия доверчивого доброжелательного народа. Нация не нуждалась в подмене богов, в ложных проповедях. Раздробленные княжества Руси всё равно слились бы под знамёнами единения… Охранная грамота праверы, почитание родных богов вели государство и народ трудными путями переменчивой истории. Навязанная извне чужая вера разбойно вторгалась в сознание, растекалась в пределах Руси, внедрялась за века закрепощения народа.
В роковом семнадцатом произошёл новый разлом веры, словно разом провалилась под страной старая тектоническая плита. Сшибали с церквей купола, рушили относительно устоявшуюся религию государства Российского. Крещение атеизмом носило такой же разрушительный характер, как крещение огнём и мечом во времена недальновидного князя Владимира.
Студент университета Горелов наводил через ущелья истории крепкие мосты. Выходило два великих гонения на один не слитый воедино народ. Царизм не дал ему чистой веры в недюжинные духовные силы. Выкачивал только энергию мускулов и жил. Людом крутили, как огромным веретеном, на которое наматывалась вся придворная знать, полицейско-чиновничья свора, фабричная, помещичья элита, охочая до больших прибылей, богатых урожаев. Кормильцы переносились на задний план веков и истории, служили фоном, где разворачивались войны, дымились чадные трубы железоплавильных заводов, мануфактурных фабрик.
Трактат о жертвенном народе хотелось бы закончить светом счастливой жизни, но не выпадала такая солнечная идиллия. Не дал Господь народу — кормильцу заботливого отца. Тот, кто сейчас засел за кремлёвской зубчаткой, выдаёт себя за радетеля и родителя, блефует за столом истории, передёргивает карты из мошеннической полит — колоды. Какой ты батя народов, воевода нации, если дал ход бесправию, произволу, благословил террор. Только по Западно-Сибирскому краю натыкано множество комендатур, концлагерей. Чего опасаешься, трусливая власть, новых еврейских погромов, крестьянских бунтов, эсеровских мятежей? Полноте. Давно размётана белогвардейщина. Всё, что могло сопротивляться — разлетелось, разбежалось, сокрылось… Армия крови одержала верх в боях. Армии органов ВЧК-ОГПУ-НКВД сократили счет белых, опустошили казачьи станицы, подворья зажиточных крестьян.
Пора переводить страну на рельсы мирного труда, да, видно, не отлита сталь для надёжных дорог.
Правдоискатель Сергей Горелов собирался взять эпиграфом слова поэта-демократа Некрасова: ГДЕ НАРОД — ТАМ И СТОН… Много его выжималось при царизме на Волге, на пашнях, «во глубине сибирских руд». Стон людей, не лишённых веры в лучшее завтра. Пришло лучезарное времечко: смертельный свист свинца в подземелье возвестил чёрную эру насилия и мщения.
Знал историк Горелов: огромная семья осовеченных народов не без отщепенцев. Тектонические разломы эпох всегда порождают массу ублюдков, доносчиков, клеветников, мародёров. Не обойтись без рыцарей наганов, штыков и кинжалов. Политика большевиков напрочь свихнула мозги неустойчивым типам, внушила: доносительство на ближнего и дальнего — достойное дело гражданина. Клеветничество поощрялось рублём. Во имя спасения дрожащих шкур можно ничем не брезговать. Предавались отцы, братья, соседи по лестничной клетке, сослуживцы.
В университетской среде тоже находились стукачи, хитрые проныры, держащие носы по ветру исторического момента, уши по направлению смелых высказываний вольнодумцев.
Расслоение умов и взглядов повергало молодого историка в замешательство, в шок. Заставляло таиться, не распахивать душу перед особо любопытными и навязчивыми дружками. Доносительство одобрялось партслугами, лжепатриотами, учёными-карьеристами.
