— А они другие и есть.
— Но Солнышко…
— Это особый случай. Его нынешнее состояние — временное. Возможно.
Ничто в моей жизни не могло меня к этому подготовить. Я не слишком-то разбиралась в делах богов — при всем том, что была кое с кем из них связана самым тесным образом. Я, как и все, понимала: жрецы внушают нам то, что, по их мнению, людям следует знать, и это вовсе не обязательно истина. Бывало и так, что они говорили правду, но весьма извращенную…
Сумасброд подошел и уселся возле меня. Он с подавленным видом смотрел на свои бассейны.
Мне хотелось полного понимания.
— Что же он натворил? — задала я вопрос, который хотела задать Сиэю.
— Нечто ужасное, — ответил Сумасброд. Его улыбка пропала, лицо стало замкнутое, почти сердитое. — Нечто такое, чего большинство из нас никогда не смогут простить. Некоторое время злодеяние сходило ему с рук, но теперь должок приходится отдавать. И длиться это будет еще долго…
Да уж, истины жрецов иногда оказывались очень извращенными.
— Все равно не понимаю… — прошептала я.
Сумасброд поднес руку к моему лицу и костяшкой пальца провел по щеке, убирая выбившуюся прядь волос.
— Ему очень повезло — он встретил тебя, — произнес мой возлюбленный. — Честно признаться, я даже немножко ревновал. Его былое естество еще в какой-то мере присутствует. Понятно, отчего тебя так тянет к нему…
— Все не так, — сказала я. — Я ему даже не нравлюсь.
— Я знаю. — Сумасброд уронил руку. — Я не уверен, способен ли он теперь к кому-нибудь по-настоящему привязаться. Он никогда не умел меняться, приспосабливаться к обстоятельствам. Он предпочел сломаться. И всех нас с собой утянул…
Сумасброд замолчал, источая бессловесную боль, и тогда-то я поняла, что, в отличие от Сиэя, он по-прежнему любил Солнышко. Или того, кем Солнышко некогда был.
Мой разум отчаянно отвергал имя, которое нашептывало сердце.
Я нашла руку Сумасброда и переплела с ним пальцы. Он посмотрел на них, потом на меня — и улыбнулся. В его глазах было столько печали, что я потянулась к нему и поцеловала. Он вздохнул и, когда наши губы разомкнулись, прижался лбом к моему лбу.
— Не хочу больше про него говорить, — произнес он.
— Ну и ладно, — ответила я. — Так о чем побеседуем?
Хотя, по-моему, я знала.
— Останься со мной, — прошептал он.
— Как будто это я отношения разрывала, — попробовала я пошутить, но потерпела позорную неудачу.
Он закрыл глаза:
— Раньше все было по-другому. Но теперь я понимаю, что в любом случае однажды потеряю тебя. Ты либо уедешь из города, либо состаришься и умрешь. Но если ты останешься, я буду обладать тобой дольше.
Он ощупью нашел мою вторую руку, с закрытыми глазами у него получалось не так хорошо, как у меня.
— Ты нужна мне, Орри…
Я облизнула губы:
— Я просто не хочу, чтобы из-за меня ты подвергался опасности, Сброд. А если я останусь…
Тогда каждый кусок, который я съем, каждый клочок ткани на одежду будет доставаться мне по его милости. Смогу я подобное перенести?.. Я пропутешествовала через весь материк, покинула мать и свой народ, я дралась и боролась за то, чтобы жить так, как мне хотелось. Если я останусь в Тени, где за мной будет охотиться орден и угроза убийства будет подстерегать за каждым углом, — я смогу хотя бы выходить из дома Сумасброда? Вот так-то: свобода — но в одиночестве; или заточение — но с любимым мужчиной. Веселенький выбор!
И он тоже все это понимал. Я почувствовала, как он задрожал, и это едва не поколебало меня.
— Пожалуйста, — прошептал он.
Я почти сдалась. Почти.
— Дай мне подумать, — сказала я. — Мне надо… Я не могу думать, Сброд!
Его глаза распахнулись. Он был совсем рядом, он касался меня, и я ощутила, как в нем угасает надежда. Когда он выпустил мою руку, я уже знала: он замыкает от меня свое сердце, чтобы мой отказ остаться не так ранил его.
— Хорошо, — сказал он. — Тебя никто не торопит. Думай сколько понадобится.
Насколько проще все было бы, если бы он рассердился…
Я открыла рот говорить, но он уже отвернулся. Собственно, а что я могла сказать ему? Каким образом унять боль, которую сама же и причинила? Только время все залечит…
Я со вздохом поднялась и ушла по лестнице вверх.
* * *
Дом у Сумасброда был большой и просторный. На втором этаже, где помещалась его личная комната, они с братьями и сестрами еще и работали. Кололи себя и сцеживали капельки крови в крохотные фиалы для продажи смертным. На этой-то продаже он и разбогател, равно как и на других деловых начинаниях: у богорожденных имелось много способностей, за использование которых смертные охотно и щедро платили. Но, будучи божеством, с ростом своего дела Сумасброд даже не подумал открыть где-нибудь представительство. Вместо этого он расширил свой дом и пригласил всех подручных переехать туда.
Большинство решило воспользоваться приглашением. На третьем этаже располагались комнаты младших богорожденных, любивших пользоваться кроватями. Еще там обитали несколько писцов, вырвавшихся из-под узды ордена, и горстка смертных, обладавших иными полезными талантами: счетоводы, стеклодувы, продавцы. С этого этажа лестница выводила на крышу; туда-то я и направилась.
У подножия лестницы на самый верх стояли двое богорожденных. Один был подручный и охранник Сумасброда — тот, с пестрой кожей. Вторая приняла холодно-красивый облик средних лет женщины из народа кен. Ее глаза были полны мудрости, но смотрели совершенно без интереса. Она словно бы не заметила моего появления. Пестрокожий, напротив, подмигнул мне и придвинулся к родственнице, давая пройти.
— Ночным воздухом идешь подышать? — спросил он.
Я кивнула:
— Оттуда, сверху, я лучше всего чувствую город.
— Попрощаться решила?
Его нечеловечески зоркие глаза читали мое лицо, как открытую книгу. Я еле выдавила слабую улыбку в ответ; я была не вполне уверена, что сумею с собой справиться, если заговорю. Лицо богорожденного смягчилось: ему было меня жаль.
— Плохо это, что ты уезжаешь! — сказал он.
Я все же смогла произнести:
— Я и так доставила ему немало хлопот…
— Он вроде не возражает.
— Я знаю. Но если так дальше пойдет, я собственную душу ему задолжаю, если не хуже.
— Он не ведет счета твоим долгам, Орри.
Я отметила про себя, что он первый раз употребил мое имя. Мне не следовало бы удивляться, — в конце концов, он был с Сумасбродом куда дольше, чем я. Может, они вообще явились в наш мир вместе — два бессмертных холостяка, ищущих приключений с земными красавицами и увеселений в легендарном городе смертных… Эта мысль вызвала у меня улыбку. Он заметил ее и улыбнулся в ответ:
— Ты понятия не имеешь, насколько он неравнодушен к тебе.
Но я видела глаза Сброда, когда он уговаривал меня остаться.
— Я знаю, — прошептала я, и мне пришлось глубоко вздохнуть, чтобы совладать с голосом. — Увидимся позже… э-э-э…
За все время нашего знакомства я не удосужилась спросить его имени. Мне стало так стыдно, что в щеки бросилась кровь.
Его это рассмешило.
— Пайтья, — представился он. — А моя напарница, носящая женский облик, зовется Китр. Только не говори ей, что я тебе рассказал.
Я кивнула, борясь с собой, чтобы не глазеть на его родственницу. Некоторые богорожденные были вроде Пайтьи, Сумасброда и Лил — не придавали значения почестям, которые могли бы оказывать им смертные. Другие, как я успела усвоить, считали нас ничтожными низшими существами. Как бы то ни было, старшая сестра Пайтьи была раздражена тем, что я прервала их отдых, и я сочла за благо избавить их от моего общества.
— Ты там будешь не одна, — сказал Пайтья, когда я уже уходила.
Смекнув, о ком он говорил, я едва не остановилась. Что ж, все кстати, решила я затем, прислушавшись к смятению и плачу в собственной душе. Меня воспитывали правоверной итемпанкой, другое дело, что после отъезда из дому я подрастеряла прежнюю набожность, да, по сути, мое сердце никогда и не лежало к благочестию. Тем не менее в часы нужды я продолжала молиться ему. Сейчас было именно такое время — и я продолжила свой путь наверх, победила тугой рычаг и вышла на крышу.
Когда за спиной стих металлический гул закрывшейся двери, я услышала в сторонке дыхание — низко, у самого пола. Он где-то сидел, вероятно возле одной из основательных подпорок объемистого бака, занимавшего большую часть крыши. Я не ощущала его взгляда, но он наверняка слышал мои шаги. Мы молчали.
Я ждала, что, стоя здесь и зная, кто он на самом деле, буду чувствовать себя как-то по-особенному. Наверное, мне следовало исполниться благоговения, разволноваться, впасть в трепет… Хоть ты тресни, мой ум никак не мог примирить два образа: Отца Небесного, которого славил орден, и человека, которого я вытащила из помойки. Итемпаса — и Солнышко. Две ипостаси упрямо существовали в моем сердце каждая сама по себе, не желая сливаться в единое целое.
