Он наклонился ко мне, его ладони переместились выше, обхватив мои плечи. Они были очень теплыми, они согревали. Я только гадала, что у него на уме, — пока его губы не коснулись моих. Я вздрогнула и отшатнулась, но его руки мгновенно напряглись. Они не причинили мне боли, но предупреждение было весьма внятным. Я замерла. Он вновь притянул меня ближе и поцеловал.
Я не знала, что и думать. Но его губы принудили мои губы раскрыться, явив искусство, которого я за ним даже не подозревала, его язык затеял изысканную игру, и… и я ничего не могла с собой поделать — я прекратила сопротивление. Попытайся он вырвать поцелуй силой, я бы рассвирепела и начала отбиваться. Но он был в прямом смысле слова нечеловечески нежен. Его рот был полностью лишен вкуса, что было странно и лишь подчеркивало его природу. Совсем не то, что целовать Сумасброда. Я не ощущала внутреннюю суть Солнышка в этом поцелуе. Но когда его язык коснулся моего, я вздрогнула: какое наслаждение! Его руки соскользнули с моих плеч на пояс, потом спустились на бедра, и он притянул меня еще ближе. Я вдыхала его запах, странный, отдававший острыми пряностями. Этот жар, эта сила… все так не похоже на Сумасброда! Это беспокоило. Волновало. Пробуждало интерес. Он чуть прикусил мою нижнюю губу, и я задрожала — теперь уже не только от страха.
Он не закрывал глаз. Я чувствовала, как они наблюдали за мной, изучали, взвешивали меня. И пока его рот источал жар, они были холодны.
Отпустив меня, он набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. И проговорил — тихо и страшно:
— Ты не любишь Сумасброда.
Я напряглась всем телом.
— Ты уже возжелала меня, — продолжал он.
В его голосе было столько презрения, что, казалось, каждое слово истекало ядом. Я никогда прежде не замечала за ним такого проявления чувств, а тут дождалась — и встретила одну только ненависть. А он продолжал:
— Тебя притягивает его могущество. Тебе льстит, что ты возлюбленная божества. Быть может, ты даже предана ему в той скудной мере, на которую способна. Впрочем, в этом я сомневаюсь — тебе, кажется, любой подойдет, главное, чтобы он был богом… О, я изведал опасности, которыми чревато доверие к твоему племени. Я предупреждал своих детей, я удерживал их от общения с вами, пока мог. Однако Сумасброд упрям. Я заранее скорблю о той боли, которую он испытает, осознав наконец, насколько ты недостойна его любви!
Я стояла напротив него, потрясенная до глубины души. Было мгновение — долгое и жуткое, — когда я готова была признать его правоту. Ведь Солнышко — пусть низложенный и поруганный — оставался богом, которого я чтила всю свою жизнь. Он просто не мог ошибаться. И в самом деле, разве я не заколебалась, выслушав предложение Сумасброда?.. А теперь получалось — мой бог взвесил мое сердце и нашел его легковесным, и от этого было больно.
Но потом слово взял разум, и это слово было: да пошел ты знаешь куда!!!
Я еще чувствовала у себя за спиной «ногу» водяного бака. Используя ее для опоры, я уперлась обеими ладонями в грудь Солнышка и что было силы отпихнула его. Он шатнулся назад, удивленно вскрикнув. Я рванулась следом — страх и смятение переплавлялись в лютое бешенство.
— Вот тебе доказательство!..
Мои ладони безошибочно нашли его грудь, и я снова пихнула его, вложив весь свой вес в это движение и с удовлетворением услышав, как он крякнул.
— Решил, значит, будто я не люблю Сброда?! Да, ты обалденно целуешься, и что? Уже вообразил, будто готов потеснить Сумасброда в моем сердце?! Боги всевышние, как же он был прав! Ты в самом деле понятия не имеешь, что такое любовь!
Я отвернулась, яростно бормоча что-то еще, и стала ощупью пробираться назад к двери.
— Постой, — сказал Солнышко.
Я продолжала идти, не водя перед собой посохом, а скорее размахивая. Ладонь Солнышка перехватила мою руку. Я выругалась и попыталась стряхнуть ее.
— Постой, — с нажимом повторил он, не выпуская меня. Он смотрел в сторону, едва замечая мою ярость. — Тут кто-то есть…
— Какого… — начала было я, но кое-что услышала — и замерла.
Кто-то шаркал по камешкам, приближаясь к нам со стороны лестничного люка.
— Орри Шот?
Мужской голос, спокойный и темный, как воздух в морозную ночь. Определенно знакомый… но чей?
— Д-да, — отозвалась я, гадая: если это кто-то из заказчиков Сумасброда, то что он забыл здесь, на крыше? И откуда ему знать мое имя? Подслушал, как сплетничали домочадцы Сумасброда?.. — Вы меня искали?
— О да. Правда, я надеялся застать вас одну.
Солнышко вдруг сделал шаг, заслоняя меня, и я обнаружила, что разговаривать с незнакомцем придется сквозь его довольно-таки широкую спину. Я уже открыла рот, чтобы на него рявкнуть, ибо была слишком обозлена даже для простой вежливости, куда там для почтительности… И заметила, что Солнышко начал сиять.
Неярко пока, на пределе видимости. Но вполне отчетливо.
— Орри, — выговорил он, по обыкновению, спокойно. — Ступай в дом.
Накативший страх оставил мне способность рассуждать лишь о самых простых вещах, и я выдавила:
— Он… он как раз между мной и дверью…
— Я его уберу.
— Вот уж не советовал бы, — невозмутимо ответил мужчина. — Ты ведь не богорожденный.
Солнышко вздохнул. При иных обстоятельствах меня позабавило бы его раздражение.
— Да, — ответил он резко. — Я не богорожденный.
И прежде чем я успела что-то сказать, он исчез. Пространство впереди меня тотчас наполнилось холодом. Я лишь уловила мерцание магии, смазанное свечением его тела. Потом неподалеку произошло стремительное движение. Треск рвущейся ткани, звуки борьбы… Что-то мокрое обрызгало мне лицо, заставив шарахнуться прочь…
А потом стало тихо.
Некоторое время я стояла неподвижно, слыша только собственное дыхание. Я ждала звука, который вот-вот должен был раздаться, когда два тела шмякнутся на мостовую тремя этажами ниже…
Но его все не было и не было. Лишь все та же жуткая тишина.
Я не выдержала. Я бегом бросилась к двери, кое-как открыла ее и с воплями ворвалась в дом.
6
«ОКНО ОТКРЫВАЕТСЯ»
(мел, бетон)
Вот что он мне о себе рассказал…
Конечно, не все это я узнала именно от него. Кое о чем обмолвились другие боги, еще кое-что я почерпнула из старинных сказок своего детства. Но в первую очередь я приняла на веру именно сказанное им, потому что в его природе не было места лжи.
Во времена Троих все обстояло иначе. Было много храмов, но мало святых писаний, и никого не преследовали за «недолжную» веру. Смертные любили тех богов, к которым лежало их сердце, — иной раз нескольких одновременно, и это не называли язычеством. Если возникал спор о тонкостях учения или о магии, дело решалось просто: звали местного бога и спрашивали совета. Младших богов кругом было много, так что впадать в одержимость по поводу какого-то одного было просто бессмысленно.
Именно в те времена родились первые демоны.
Отпрыски смертных людей и бессмертных богов, ни то ни другое — и наделенные величайшими дарами обеих сторон. Одним из таких даров была подверженность смерти. Лично мне казалось странным называть такое свойство даром, но в те времена люди считали иначе. Как бы то ни было, демоны им обладали.
Вдумайтесь, что это значило: все демоны умирали. Бессмыслица какая-то, верно? Ведь дети очень редко повторяют собой лишь одного из родителей. Почему бы хоть горстке демонов не унаследовать бессмертие? Магия-то у них была, да еще какая, — они сходились с людьми, и мы ее от них унаследовали. Способности писцов и костоправов, умение делать пророчества и посылать тени — всем этим человечество осчастливили демоны.
Но если демоны сходились с божественными возлюбленными, дети от таких союзов все равно старились и умирали.
Для нас, людей, наследие демонов было благословением. А для богов оно означало, что всего лишь капелька человеческой крови обрекала их потомство на старость и смерть.
И похоже, очень долгое время никто не понимал, что это в действительности означало…
* * *
Я ссыпалась вниз — и это притом, что я так и не удосужилась хорошенько запомнить лестницы в доме Сумасброда. За мной следовал Пайтья; на мои вопли из ниоткуда возникла та его старшая собеседница, Китр, и на некоторое время стала видимой; подоспел и Сумасброд. Когда мы все добрались до зала с бассейнами, к нам присоединились еще двое. Рослая смертная женщина, испещренная божественными словами едва не гуще превита Римарна, и гладкошерстная борзая, испускавшая белое сияние. Подбегая к двери наружу, я услышала встревоженные голоса наверху и поняла, что перебудила весь дом.
Мне бы, наверное, стало плохо от пережитого страха, но в те мгновения я была способна думать только о той жуткой тишине.
— Орри! Орри, стой!
Чьи-то руки схватили меня прежде, чем я успела пробежать три шага по улице. Я отчаянно вырывалась. Мелькнуло что-то расплывчатое, синеватое и обернулось Сумасбродом.
