— Собрание, конечно, о школе, — поднимаясь, негромко заговорила учительница. — Но и о родителях поговорить не мешает. Ведь это наше общее дело — ребят воспитывать. Вот вы, отцы и матери, чаще всего интересуётесь, как ваши дети учатся, какие у них отметки, успеваемость. А вот о том, какими растут ваши ребята, кто из них смел, честен, как в жизнь вникает, а кто труслив, ленив, прячется от всего — об этом вы почти не спрашиваете. Да и на себя редко оглядываетесь — как вы живёте, чему у вас ребята поучиться могут. А они не за каменной стеной живут, не за семью замками, а среди нас с вами и всё видят, понимают, всё жадно в себя впитывают и, конечно, ответа требуют: где тут доброе, светлое, а где старое, худое, с гнилью да червоточинкой?
— Вы бы не отвлекались, Варвара Степановна… — заметил Звягинцев. — Поближе к делу…
— Да, да… Я как раз и хочу об этом деле с родителями посоветоваться. — Учительница достала из папки ученическую тетрадь и помахала ею в воздухе. — Один из наших школьников написал вот это сочинение — о том, что увидел вокруг себя в колхозе, в жизни взрослых. И написал в полной уверенности, что он прав. Так как же поступить нам, учителям, — отмахнуться от такого сочинения, скрыть его или выяснить всё до конца?
— Да о чём сочинение-то? — нетерпеливо спросил кто-то из родителей.
— Сочинение небольшое. Если разрешите, я прочту его вслух, — сказала Варвара Степановна.
— Позвольте, к чему это? — шепнул ей Звягинцев.
— А что ж, послушаем, — раздались голоса.
Не обращая внимания на знаки Звягинцева, Варвара Степановна принялась читать сочинение.
С первых же строк оно вызвало живой интерес собрания. Когда речь зашла о проданном на сторону навозе, о брошенных под снегом машинах, раздались восклицания, что этот глазастый сочинитель как в воду смотрел.
— Горазд писака, горазд! Даёт жару, хорошую баньку устроил!
Но вот Варвара Степановна дошла до того места, где описывалось, как школьники нашли в Епишкином овраге целый клад минеральных удобрений.
Собрание притихло. Все обернулись к Кузьме Егоровичу. Тот сидел окаменевший и не сводил глаз с Варвары Степановны.
— Вы с ума сошли… Немедленно прекратите! — ожесточенно шепнул Звягинцев, наклоняясь к плечу учительницы, и той показалось, что он вот-вот выхватит у неё из рук тетрадку.
Варвара Степановна даже отклонилась немного в сторону и торопливо дочитала сочинение до конца.
— «…А теперь я догадываюсь, почему это произошло. Председатель колхоза Фонарёв в химию не верит, землю не любит, и минеральные удобрения для него одна морока. Вот он и разделался с ними по-своему. Со станции удобрения вывез, а в землю их внести то ли не захотел, то ли не успел. Дал команду, их и свалили в Епишкин овраг».
— Вот так сочинение! — раздались голоса.
— А мы в газете другое читали!
— Ты бы объяснил, председатель!
— Вы что, Варвара Степановна! — с трудом поднимаясь из-за тесной парты, глухо спросил Фонарёв. — Облаву на меня затеяли? Ловушки расставляете? Что это за писанина такая? Кто намаракал?
Немного помедлив, Варвара Степановна сказала, что сочинение написал Федя Стрешнев.
— Опять Федька! — ахнул Фонарёв. — Тогда оно и понятно. От кого-кого, а от Стрешневых добра не жди. А вы, значит, ребячьи сплетни подхватываете. Опозорить меня задумали. Хороши ж вы, учителя-наставники!..
— Учителя, Кузьма Егорович, здесь ни при чём, — поспешил вмешаться Звягинцев. — Сочинение Стрешнева — чистая выдумка, и оно было предано забвению. И Варвара Степановна не имела никакого права его оглашать.
— Право у меня, пожалуй, было, — сказала учительница. — Школьник хочет установить правду, он её выстрадал, перетерпел из-за неё немало неприятностей и всё-таки убеждён, что прав. И я не могу ему не верить…
— Та-ак… — насмешливо процедил Фонарёв. — Школьнику, значит, верите, а мне, хозяину колхоза, нет. Интересная петрушка получается. А только у меня, между прочим, живые свидетели есть… — Вытянув шею, он оглядел собрание. — Эй, Клепиков, ты здесь? Скажи-ка людям, как дело было…
— Подтверждаю, — отозвался Семён, поднимаясь с задней парты. — Удобрения внесли как положено… полной нормой. А то, что школьники в овраге нашли, — так это всего лишь остатки. Из-за дождей не успели запахать. Ребята же не разобрались, шум подняли. Можете об этом и у моего Димки спросить, и у Василисы с сыном — они вместе со мной осенью суперфосфат в поле возили. Не так ли, Васёна? — обратился он к Канавиной, стоявшей у двери среди колхозниц.
— Чего уж там… так оно и было, — еле слышно выговорила Василиса и поспешно скрылась за спинами женщин..
— И я, как бухгалтер, свидетельствую, — сказал Иван Лукич. — У меня во всех документах записано, что удобрения в дело пошли.
— Ну?.. Что теперь скажете? — спросил Фонарёв, обернувшись к Варваре Степановне.
Учительница в растерянности молчала.
Вот уж не думала она, что у Фонарёва окажется столько защитников.
Но дело даже не в удобрениях. В конце концов их можно использовать и весной. Дело в другом. Как это сказал Прохор Михайлович: «Лжа — она, как ржа, душу людям разъедает». И эта ложь, как видно, уже затронула не одну душу. Выступила с хвалебным рапортом на слёте Таня Фонарёва. Вовсю подхалимничает перед председателем забывший про совесть Семён Клепиков. Непонятно, почему покривила душой тихая, забитая Василиса Канавина.
— Ох, Кузьма Егорович, — заговорила наконец Варвара Степановна, — много же вы людей попутали! И хоть бы о ребятах подумали…
Собрание вновь зашумело. Фонарёва поддержали близкие ему люди, приятели и родственники. Разве не ясно, что учительница облыжно оговорила председателя, оскорбила уважаемого человека.
— Можно и проверить… — сказал Прохор Михайлович. — Мы же хозяева артели, и всё в наших руках.
— Будьте свидетелями, граждане, — обратился Фонарёв к собранию. — Я этого дела так не оставлю. Клеветать на себя не позволю.
— И мы не оставим, — поднялся Григорий Иванович. — И не кричите вы на Варвару Степановну… Она против совести не пойдёт. — И он предложил перенести этот вопрос на общее собрание членов артели, где избрать из колхозников комиссию и поручить ей разобраться с удобрениями.
Глава 24
В деревне новости не задерживаются. Они шагают по улице на длинных ногах, перемахивают через плетни и заборы, заглядывают в каждую избу.
На другое утро по всем Родникам прошёл слух, что Варвара Степановна выступила на родительском собрании против председателя колхоза, и тот во всеуслышание назвал её кляузницей и сплетницей.
В деревне начались толки и пересуды. Одни говорили, что давно бы пора высказать Фонарёву в глаза всё то, что накипело у людей на душе, и честь и хвала учительнице, что она не побоялась поднять голос против Фонарёва. Другие, ухмыляясь, замечали, что наговорила учительница много, а доказать ничего не могла. За такое и отвечать придётся.
Самые осторожные многозначительно покачивали головой:
— Зря учительница с Фонарёвым схватилась…
Узнав о событиях на родительском собрании, Федя сразу пошёл к Канавиным.
Парамон вместе с братишками и сестрёнкой сидел за столом, завтракал. Запивая дымящуюся картошку холодным молоком, он читал газету.
— Слышь, Парамон!.. — не снимая шапки, торопливо заговорил от порога Федя. — О вчерашнем собрании знаешь?
Василиса, хлопотавшая у печки, высунулась из кухни и настороженно покосилась на Федю:
— Ты что, Федька, как бомба врываешься? Хоть бы шапку снял да ноги обмахнул.
Федя сорвал шапку, притопнул сапогами, но за веником нагибаться не стал.
— Тётя Васёна, я и к вам… Вы что же вчера на собрании наговорили? Почему Клепикова поддержали? Мы, мол, с Парамоном ничего не знаем, ничего не видели… А разве это так? — Федя обернулся к приятелю. — Ты почему молчишь?
Не отрывая глаз от газеты, Парамон продолжал есть.
— Зачем мне знать… Я на собрании не был, — буркнул он.
— Да ты что? — вспыхнув, Федя выхватил у Парамона из-под носа газету. — Ты же насчёт удобрений всё знаешь. Я думал, если нужно, и свидетелями вдвоём выступим. Клепиковы, конечно, подлипалы фонарёвские, с них взятки гладки. Ну, а с тобой что случилось?
Парамон украдкой взглянул на мать и уткнулся в миску с картошкой.
— Вот что, Федька… Ты на Парамона не нукай — не запрягал ещё, — еле сдерживая себя, заговорила Василиса. — Ни в какие свидетели мы не пойдём — ни он, ни я. Не нашего это ума дело — разбираться, кто там чего натворил.
— Как же так? Ведь Варвара Степановна поверила нам… За правду вступилась… — удивился Федя. — А теперь её склочницей назвали…
— Была ей охота во всякие дрязги встревать! Кто её просил?
— Эх вы… люди! — Федя растерянно поглядел на мать с сыном и выскочил из избы.
