– Сирано (поворачиваясь вместе со стулом к ложам, любезно):
Прошу вас об одном, прелестные особы:Живите, радуйтесь! Своею красотойДарите нам мечты, спасайте нас от злобы;Сверкайте ярче звезд ночных,Цветите ярче роз душистых,Будите вдохновение в артистах,Внушайте нам стихи, – но не судите их!
– Ты мой мальчик! – растроганно произнесла мама и промокнула платочком глаза. – Да ты же моя умница. Вот завтра и расскажи этот стишок. Пошли спать.
– Я и других много знаю! – заверил сын.
– Вот и хорошо, вот и замечательно. Меньше будут косить глазом на сына циркачки…
В праздничный день было шумно и радостно. Наконец все расселись и угомонились. Дети впереди на стульчиках и скамеечках за столиками, родители и работники сада возле стен на стульях. Собравшихся в курс дела ввел представитель районной власти. Он произнес несколько приветственных слов от лица своего руководства, вручил грамоты и подарки заслуженным работницам дошкольного образования. Директриса зачитала доклад, посвященный истории праздника. В нем она кратко остановилась на отличии равноправия наших и мировых женщин, упомянула Клару Цеткин, Елену Гринберг и исторические решения ООН, а также заверила, что в мире борьба женщин за свои права обостряется, а у нас закончилась полной и окончательной победой торжества разума и справедливости. После этого выступили несколько благодарных отцов и матерей и, наконец, предоставили слово детям. Те прочитали и пропели трогательные стишки и песенки (тут всех, разумеется, поразил декламацией Сережа Попсуев), и только затем начался долгожданный праздник, а именно – танцы и чай с лакомствами.
Мальчики и девочки держали в руках записочки, на которых были написаны их имена и имена их суженых, подходили друг к другу и спрашивали: «Ты кто?» «Маргарита. А ты?» «Руслан. Не знаешь, где Людмила?» «Нет. А где Мастер?» «А кто это?» «Не знаю. Вот написано».
Сережа не стал разыскивать свою даму. Он поставил стул посредине зала, встал на него и воззвал к избраннице, озвучивая как бессмертные строки, так и ремарки к ним:
Ле Бре:
Но, ради бога, кто она?
Сирано:
Она? Она? Сама весна.Ее очей глубоких ясностьНесет смертельную опасность.Сама не ведая того,Она – натуры торжество,Ловушка дивная природы,Мой ум лишившая свободы, —Мускатной розы пышный цвет,Амура хитрого засада.В ее улыбке – солнца свет.Малейшим жестом, негой взглядаБлаженство рая, муки адаСулит она душе моей.Походкой легкою своейОна проходит, молодая,Очарованьем красотыБогини образ воскрешая,В Париже, полном суеты.Ей не хватает лишь колчана,Чтоб все сказали: «Вот Диана!..»
Ле Бре:
Я понял…
Сирано:
Верен мой портрет!
Ле Бре:
Твоя кузина?
Сирано:
Да, Роксана.
После этого Сережа добавил отсебятину:
– Я Сирано, но не любой! Я первый номер! Не второй!
И тут к Попсуеву бросилась Катя Петрова, которая жила в том же доме, что и Сережа, только в другом подъезде:
– Я! Я твоя первая Роксана! Вот у меня написано: Роксана номер один, а ты мой Сирано номер один! Мы навсегда теперь вместе!
В роли главного инженераВ огромном двойном окне драмтеатра висело объявление: «Современному театру требуется главный инженер. Мужчина не старше 45 лет. Желателен опыт руководящей работы, а также опыт работы на электротехническом, сантехническом, вентиляционном и осветительном оборудовании». «Оставил завод, оставлю след и в искусстве, – подумал Попсуев. – Главный, нехило».
Зашел в просторный прохладный холл. У входа простенький стол, два стула, мусорная корзина. Тихо. Даже глухо. В нос ударил запах китайской лапши. Вахтерша, держа в одной руке кипятильник, второй ковырялась в пиале, вылавливая там что-то лиловое.
– Добрый день, – сказал Попсуев. – Я по объявлению, на работу. К кому?
– К кому? А вон к тому, дверь в перламутре. Что же это такое? – она понюхала выловленный кусочек. – Морква? Чи буряк?
Дверь и впрямь была в перламутре, массивная, под потолок, казалось, за ней восседает черт знает кто. Им, как явствовало из таблички, был «Директор Современного театра Заслуженный работник культуры Российской Федерации Ненашев Илья Борисович».
В предбаннике с узким высоким, как в средневековом замке, забранным решеткой окном секретарши не оказалось, и Попсуев открыл следующую дверь, пониже, темную и без финтифлюшек. Глазам Попсуева предстал – нет, не рыцарь на коне, – предстал огромный кабинет с тремя широченными окнами по трем стенам, громадной хрустальной люстрой и зелеными, явно импортными обоями в широкую золотую полосу. Пол устилал небывалых размеров зеленый же ковер, придавленный по центру гигантским столом заморского дерева, за который не стыдно было усадить самого Черномырдина. «Мебель затаскивали через окна, – подумал Попсуев. – Однако рояль тут не помешал бы, вон туда. И пять-семь рядов кресел».
– Заходите-заходите! – радушно приветствовал гостя кругленький человек, выкатывая из-за стола. – Вы Хочубинский? Харон Израйлич?
– Я мужчина не старше сорока пяти лет. Попсуев, Сергей Васильевич. По объявлению. – Попсуев махнул в сторону окна.
Круглый человек крепенько, но не сильно пожал ему руку.
– Чрезвычайно рад. Ненашев Илья Борисович. Заслуженный работник культуры РэФэ. – Усадив посетителя в одно из располагавших к приятному сиденью кожаных кресел, человечек подкатил к центральному окну и поглядел на зеленый дворик. Там под раскидистыми кустами цветущих роз прохаживались дама в шляпке в стиле Ренуара и мужчина с ней под руку в стиле Тулуз-Лотрека.
– По объявлению? Какому?
Попсуев снова махнул в сторону окна с улицы.
– А, по объявлению. – Ненашев ткнул пальцем в стекло. – Константин Сергеевич выгуливает Изольду Викторовну. Главреж Консер (мы так для простоты зовем его) и прима.
Попсуев понимающе кивнул.
– Тристан и Изольда.
Директорское лицо осветила улыбка:
– Года не те… Староваты. Ну да сердца-то юны?!
По широкому внешнему подоконнику прохаживались говорливые голуби.
– Птицы, а!
– Да, птицы, – подал голос и Попсуев, прислушиваясь к их успокоительному воркованию. – Голуби.
– Загадили театр!
Илья Борисович постучал костяшками пальцев по стеклу и энергично помахал кулачком вслед взлетевшим птицам.
– Очень, очень приятно, Сергей Васильевич! – директор подошел к Попсуеву, как киношный Ленин, сунул руку за обшлаг пиджака и стал покачиваться на носочках скрипучих туфелек. – Чем обязан?
– Я по объявлению, – повторил Попсуев, слегка приподнявшись с кресла и едва не бухнув: «Владимир Ильич». – Мужчина… На главного инженера.
– А-а-а! – попридержал его коротенькой ручкой Ненашев. – Да-да. На роль главного инженера, прелестно, прелестно! – воскликнул он. – Как же, как же, имеется такая вакансия! Вакансище!
«Прелестно» у него прозвучало с придыханием: «Пхгелестно».
После того, как Попсуев уточнил, нужен ли театру именно главный инженер или достаточно простого, директор воскликнул:
– Разумеется, главный, самый главный, какой вопрос! Ведь сознайтесь – простых инженеров и нет?
Закрой глаза – точно Ленин – в исполнении всенародно любимых артистов. Вот только почему-то «батенька» не говорит. По всему было видно, что Илья Борисович всю жизнь культивировал в себе благожелательность к посетителям, которых если и не считал, так называл «главными», отчего и сам выглядел не менее чем «главный», и превратился, в конце концов, в эдакий колобок радушия с живыми глазками, сочными губами, элегантно грассирующим говорком. Похоже, одним этим он располагал к приятной беседе любого ходока, даже по самому щекотливому вопросу, причем так, что щекотало одного только собеседника.
Попсуев согласился, что слово «простой» выдумано не от великого ума. Илья Борисович, как видно, привыкший при человеке «снизу» (даже самом главном) более сам говорить, чем слушать, непринужденно широкими мазками и звучным бархатистым голосом нарисовал театр военных действий по электрическому, сантехническому и прочим направлениям. Осветительную аппаратуру он и вовсе назвал «светотехническим плацдармом», причем слышалось опять же: «святотехнический». Просто вылитый Владислав Стржельчик в роли начальника Генштаба Антонова в киноэпопее Озерова «Освобождение» или, спаси Господи, даже какой-нибудь наипочтеннейший иерарх РПЦ.
