Еще трижды при нас на Лингви всходила полная луна. Все это время мы чинили корабли, наедались впрок мяса и согревались с женщинами эмира. В Йольскую ночь мы пировали мясом диких бычков. Животные эти оказались хитрыми, поэтому раньше мы их и не встречали. Но однажды, набредя на их водопой, мы засели в зарослях тростника с веревками наготове. Сначала пытались подстрелить бычков из луков, однако они и с десятком стрел в туше убегали в заросли, а к тому времени, когда мы находили их, из них вытекала вся кровь и мясо становилось жестким, как дубленая кожа. Так что мы стали ходить на них небольшими отрядами. Одни забрасывали арканы, другие держали пойманного бычка и перерезали ему глотку. Но даже свежее мясо не могло заменить эль и мед. Брам жаловался, что он впервые трезв в Йольскую ночь. Ему вторил Бьярни, говоря, что это первый Йоль, который он вообще помнит, потому что раньше всегда напивался до бесчувствия, и если б не темнокожие красавицы, согревающие его по ночам, то это был бы самый ужасный Йоль в его жизни.
Я и сам привязался к Амине и, пожалуй, даже полюбил бы ее, если б мы лучше понимали друг друга. Она учила меня своему языку, а я ее – английскому и норвежскому. Хотя чаще всего слова были не нужны – мы просто прижимались друг к другу под шкурами, пока над болотом выл ветер или на лагерь спускался туман, густой, как варево в котле. Амина и другие женщины быстро забыли про свои тонкие разноцветные одежды и платки, которые совсем не спасали от холода, нашили одежд из шкур и больше походили не на женщин эмира, а на какое-то странное дикое племя из старинных преданий. Но даже в шкурах и меховых шапках они были красавицами. Мы часто посмеивались, что жирный эмир, наверное, скучает по своим женам, а вот его уши теперь отдыхают.
Отец Эгфрит был грустным и подавленным. Монах уже много недель не брил голову и даже отрастил бороду. Если б не обветшалая ряса под старой накидкой из медвежьей шкуры, в нем едва ли можно было признать священника. Пенда как-то заметил, что монах отчаялся обратить нас в свою веру и страдает оттого, что потерпел неудачу. Вдали от родины люди еще сильнее цепляются за привычное. Скандинавы облюбовали определенные деревья и источники и оставляли там жертвенных животных – задобрить Одина, Фрейю или Ньёрда. Даже те, кто поначалу слушал от скуки рассказы Эгфрита о Белом Христе, не подходили к монаху. Асгот доказал, что он сильнее. Принеся в жертву монахинь, он снискал для нас милость богов, так что зиму мы провели спокойно. Еды было в изобилии, и на нас никто не нападал. Эгфрита теперь слушали только уэссекцы: Пенда, Гифа, Бальдред и Виглаф. Впрочем, они предпочитали общество эмировых жен, за что Эгфрит их сурово корил. Монах почти все время сидел с кислой физиономией, о чем-то размышляя. Наверное, он ушел бы, оставив нас грешить дальше, да только куда уйдешь с острова посреди зимы…
Когда северный ветер ослабил свою ледяную хватку, мы начали готовиться к отплытию. Раз в несколько дней кто-нибудь ходил по солончакам на берег, посмотреть, не сменило ли море гнев на милость. С каждым днем солнце поднималось чуть выше на небе и опускалось за горизонт чуть медленнее. Тени на сером песке становились короче, а вместо одиноких мух в воздухе вились тучи гнуса. На кустах и деревьях набухали почки, а птицы теперь летели на север. Близилась весна.
Зима жестоко обошлась с «Голиафом». Его хлестали ветра и ледяные дожди, терзало бушующее море. Корабль завалился на правый бок, воду никто не вычерпывал, днище ушло в грязь, а палуба прогнила. Кнут с Улафом решили, что, если вывести его в открытое море, он, скорее всего, развалится на части при первой непогоде. Мы сняли с корабля снасти и парус – всю зиму они хранились в трюме «Фьорд-Элька». Теперь к ним прибавились крепкие доски, а все гнилье осталось на растерзание морю. Потом мы свернули лагерь, отнесли сундуки на корабли и посадили жен эмира к датчанам на снеккары – Сигурд не хотел, чтобы они плыли на «Змее» или «Фьорд-Эльке». Кинетрит не сразу уговорила Сколла переступить борт «Змея». Зверь пятился, поджимал хвост и уши; Кинетрит все же заманила его на корабль свежим бычьим сердцем. Волк съежился на носу корабля, дрожа и поскуливая. Мне было почти жаль беднягу.
Можно было подождать, когда ветер сменится, и пройти под парусом по заболоченным протокам, но один или два дня ничего не изменили бы. Сигурд сказал, что мы и так совсем разленились, будем выбираться из болота на веслах – хоть вспомним, как грести, перед тем как вновь схватиться с суровым морем. По правде говоря, мы были рады взяться за весла. Все радовались так, как радуются мореходы, оказавшись на корабле среди волн после долгого времени на суше.
Мы проплыли мимо заброшенного «Голиафа», похожего на сгнившую тушу кита, от которой остался только костяной остов. Подновленные корабли резво вышли в открытое море и направились на восток. Восходящее солнце грело спину, «Змей» подрагивал, радуясь свободе. Я наполнил грудь воздухом и распустил волосы, чтобы свежий морской ветер выдул из них въедливый болотный запах. Мускулы подрагивали и горели с непривычки, однако Сигурд приказал не останавливаться. Никто не роптал, ведь ярл и сам сидел на веслах, потея, как и все остальные. К тому времени, как на закате нам велели убрать весла и бросить якорь, мы были такими же уставшими, как рабы во время сбора урожая – не хватало сил даже есть, хотя животы подводило от голода. Приятно было засыпать, покачиваясь на волнах, слушая скрип канатов и мачты, да умиротворяющее шипение морской пены за бортом.
Назавтра мы едва смогли сесть на весла, а через день стало еще хуже. Зато к четвертому дню мы гребли так же хорошо, как и раньше, – лишь слабая боль в мускулах напоминала о том, что впредь таких перерывов делать не следует. Иногда море начинало дыбиться или налетал ветер, словно говоря нам, что не стоило покидать Лингви так скоро, но всем не терпелось плыть дальше. Мы знали: главное – держаться ближе к берегу и поглядывать одним глазом на небо, другим – на море, и тогда нам ничто не грозит. Да и торговых галер было в море, что чаек над рыбацкой лодчонкой. Ни дня не проходило без того, чтобы вдалеке не показались надутые теплым ветром паруса. А уже если торговцы не боялись выходить в море, тогда чего страшиться нам, храбрым мореходам? И даже не будь на носах наших кораблей драконьих голов, вряд ли кто-нибудь осмелился бы подойти к нам близко.
Минуло десять дней, как мы покинули Лингви, и впереди показалась земля римлян. Большинство из нас слышали о том, что в давние времена владения римских императоров простирались во все стороны света. А воинов у них было что звезд на небе, и обращали римские императоры эти несметные войска против своих врагов. Римляне возвели огромные каменные храмы, размером превосходящие все те, что мы видели во Франкии, и даже беднейший римлянин считал себя господином над иноземцами. Хотя те дни давно прошли, теперь на троне империи сидел правитель не менее могущественный, чем властители прошлого. Император Карл.
– Викарий апостола Петра, его Святейшество Папа Римский Лев самолично возложил древнюю корону римских императоров на голову Карла, – сказал Эгфрит, когда мы высматривали, нет ли в гавани, показавшейся по левому борту, боевых кораблей. Порт был маленьким, но оживленным. У пристани покачивались торговые корабли и рыбацкие лодки, вдоль берега растянулся базар. Однако при виде нас торговля прекратилась, люди стояли и смотрели на сияющее под солнцем море, прикрыв глаза руками.
– Мне начинает казаться, что, если заплыть за край света, все равно попадешь к этому императору, – произнес Сигурд, изумленно качая головой. – Похоже, нам повезло, что в прошлый раз мы удрали от Карла, а, монах?
Брови Эгфрита подскочили.
– Повезло? Да мы чудом спаслись, – произнес он.
Монах с неделю дулся, но когда узнал равнинный берег и острова, о которых читал в церковных книгах, к нему почти вернулась его прежняя живость. Мы много дней плыли вдоль манящих мягким песком дюн, за которыми во все стороны простиралась равнина, где врагу негде было бы спрятаться, а вид порта еще больше разжег наш аппетит. Копченым мясом, свежей и соленой рыбой мы запаслись так, что хватило бы до Рагнарёка. Мед – вот что нам было нужно.
– Вроде спокойно, – сказал Улаф, поджав губы так, что они скрылись в густой бороде.
Кнут с ним согласился.
– Рад буду причалить, – сказал он, взглядом ища одобрения ярла.
Сигурд кивнул.
– Встанем носами к морю, – распорядился он.
Раздались недовольные возгласы, ведь это означало, что причаливать будем дольше. Но решение Сигурда было мудрым – так мы сможем быстрее отплыть в случае чего. Улаф велел спустить парус, Брам прокричал его приказ капитанам трех остальных кораблей. Мы сели на весла и принялись выворачивать к причалу, что оказалось не такой уж трудной задачей, потому что все пять торговых кораблей тут же подняли паруса и якоря и спешно отплыли.
