– Это большая честь для меня, – с радостной улыбкой ответил Том.
– Ну, что ж, – сказал Джонсон, – уже время ленча. Когда-то я с женой жил в этих краях, и хозяин закусочной – мой приятель. Он ждет нас. У него есть отдельные кабинки в задней комнате, так что мы можем посидеть там за гамбургером. Поехали!
Они втиснулись в машину Джонсона, набитую брошюрками и памфлетами, проехали мили две и остановились у харчевни посреди высокого кустарника. Они вошли через задний вход, толстый человек в засаленном переднике принес им гамбургеры и кока-колу и вышел. Они остались одни в тесной комнатке – с потолка свисала полоска липкой бумаги для мух.
– Не очень-то роскошно, – засмеялся Джонсон, – зато ни газетчики, ни почитатели меня здесь не славят. – Он положил перед Робби блокнот и ручку. – Ну, записывай то, что я буду говорить. Кое-что вы можете включить в свои передовые. Но, – взгляд его стал пронзительным, – не упоминая моего имени. Категорически. Я не связан с вашей группировкой. Я – приверженец одной партии, той, что выдвинула меня в сенат. Против меня могут начать грязную кампанию. И так с самого начала моей политической карьеры меня обвиняют в связях с ку-клукс-кланом. Да что говорить, еще со студенческих лет! Меня не любили ни либералы, ни профессора колледжа, ни толпа обывателей. Многим я был не по душе, и мои речи перевирали и перетолковывали. И мои передовые – я работал в газете, вот как вы сейчас, но я никогда не принадлежал к клану, никогда!
Робби возразила задумчиво:
– А мне кажется, я понимаю, почему вас обвиняли в принадлежности к клану. В его программе есть разумные вещи. Америка наводняется чужаками, в их душах нет ни зернышка американизма.
– Ты права, – сказал Джонсон, улыбнувшись Робби. – Но, если хочешь быть избранным, говорить об этом нельзя. Клан ведь действительно заходит слишком далеко. Упаси Бог, я не призываю линчевать черных и я не антисемит. Но знаете ли, – сказал он задумчиво, – надо ознакомиться со всеми точками зрения. Я с юности читаю Хоббса, Ницше, Адама Смита, Шопенгауэра, у всех можно найти полезные идеи. Даже у коммунистов. Не в их практике, конечно, но в их философии – не все можно. Я бы вам советовал все читать и как следует обдумывать. Я тому же учу своих детей, хоть они моложе вас. Да, вы собрали в вашем книжном магазине замечательный материал. – Джонсон посмотрел на часы. – О-о, я опаздываю. Предстоит проехать сто пятьдесят миль. Кандидатам надо бы выдавать талон на разрешение превышать скорость. Ну, а вы, молодежь, прощайте, надеюсь, скоро увидимся.
– Вот это мужчина! – воскликнул Том, когда Джонсон уехал. – Настоящий лидер! Разумный, образованный человек, умеет все четко сформулировать. Вот уже его никто не назовет краснозадым.
– Еще бы! Какая замечательная встреча. День у нас прошел отлично. И ночь тоже, – хихикнула она.
– Ну, ночь-то – как всегда. А что ты скажешь насчет пятницы? Я свожу Тимми на бейсбол – и прямо к тебе.
– Как ты заботишься о мальчике, – сочувственно сказала Робби.
– Он же – мой брат, – очень просто отозвался Том.
* * *
Робби позвонила Тому по телефону.
– А ты знаешь, – спросила она, – что в вашем городе в следующую среду состоится большое собрание, на котором будет выступать Джонсон?
– В газетах об этом ничего не было.
– Нам сообщили. Я поеду, чтобы написать потом ударную статью для газеты.
– Прекрасная мысль! А я напишу о следующем собрании.
– Но ты и на это приходи обязательно. Я поеду на машине Дэдли, и мы захватим тебя по дороге. Западная Дубовая улица, какой номер дома?
Он не хотел, чтобы Робби встретилась с его родителями, особенно с мамой. Почему? Он и сам не мог понять.
– Давай я буду ждать тебя на углу Западной Дубовой и улицы Тилден. Скажи, когда мне там быть?
В среду родители сидели и читали в гостиной. Отец посмотрел на него из-за газеты:
– Куда-то собираешься, Том?
– Да, никуда особенно.
– Желаю удачи, – отец смачно рассмеялся. – Когда же и гоняться за потаскушками, как не в девятнадцать лет?
Том стоял у фонаря, в свете которого кружились мошки и мотыльки. Подъехал огромный седан; за рулем сидел Дэдли, рядом – Робби; она открыла дверцу:
– Садись, здесь впереди три места.
– Нет, я сяду сзади.
Мысль о том, что Робби будет сжата между ним и этим несимпатичным, каким-то скользким Дэдли, была неприятна Тому.
– Показывайте, как ехать на эту улицу Фейрвью. Я плохо знаю эту часть города, – сказал Дэдли.
– Почему Фейрвью? – удивился Том.
– Там произошел какой-то инцидент.
– А что там случилось? Ты мне не говорила, Робби.
– Нам сообщили только сегодня утром, что какой-то парень организует митинг протеста на этой улице Фейрвью. Какой-то Андерсон. Сторонник Джонсона, богатый и влиятельный. Необходимо нам принять участие.
Грег Андерсон. Том вспомнил чрезмерно ярко одетого парня, которого потом родители перевели в частную школу на север. Вдруг он почувствовал неловкость – что бы там ни произошло на улице Фейрвью, это случилось слишком близко к родному дому.
– Да куда мы торопимся? Наверное, ерунда какая-то! – сказал он.
– Может, и ерунда, но надо увидеть своими глазами. Говори, направо или налево?
Машина на несколько секунд задержалась на перекрестке, и Том понял, что, наверное, беспорядки на улице Фейрвью связаны со вселением черной семьи, о которой рассказывала мать. Она будет недовольна, если его заметят на этом митинге протеста. Он с усилием выговорил:
– А знаете, мне это неудобно. Я живу-то почти рядом, и у отца тут друзья. Священник нашей церкви. Отец меня убьет, если узнает, что я был на этом митинге.
Дэдли обернулся, глаза его блестели как стальные лезвия.
– Куда ехать? – спросил он отрывисто. – Что ж мне, всю ночь здесь стоять, пока ты трясешься, словно старая баба.
– Налево. Проедешь теннисный клуб, еще раз налево, и начинается улица Фейрвью.
Сердце Тома забилось. Он позволил назвать себя «старой бабой» в присутствии Робби.
– Я и не думаю дрожать, – сказала он жестко. – Я не только об отце думаю. Если мы дадим неверную информацию, да еще инцидент может оказаться не очень красивым – это может повредить и нашей работе, и нашей учебе в колледже, Робби.
– А, может быть, Том прав, мистер Дэдли? – нахмурив бровки, спросила Робби. – Джим Джонсон рассчитывает на нашу помощь в избирательной кампании, так не надо ввязываться в сомнительную историю.
– О'кей, проедем улицу, припаркуем машину, а сами пройдемся, посмотрим. Интересно ведь.
Была темная облачная ночь, да еще старые дубы смыкали свои вершины над улицей Фейрвью. В конце улицы было припарковано множество автомобилей и фургонов; людей в них не было. С другого конца улицы собралась толпа человек в сто. Люди стояли на лужайке перед каменным домом; на подиуме, составленном из деревянных ящиков, стоял оратор. Свет фонарей по углам террасы углублял окружающую темноту, и сцена казалась фантастической.
