Брест помог Гере залезть на колымагу, и Прежний теперь руководил с высоты, указывая служанке пальчиком что брать, а что оставить. Полностью облачившись в броню, я подошла к сваленному скарбу. Милка скрылась в соседнем доме и принялась шумно рыться там: послышались звуки разбиваемой посуды. Она выволокла на порог мешок муки и встала, уперев руки в бока:
— Не знаю, брать или нет, — задумчиво пробормотала служанка.
— Оставь, — ответил Гера, — Еды уже навалом. Поройся лучше в доме священника, там много добра.
Подойдя к телеге, я встала, молча разглядывая барахло.
— Держи, — парень перекинул мне меч и кинжал, — Ах, да. Вот еще. — Следом полетел мой перочинный нож.
Поймав оружие, я сложила его рядом и накинула на пояс перевязь ножен.
— Ты как? — Спросил Гера, озабоченно меня разглядывая.
— Бывало и лучше, — буркнула я.
— А плечо?
— Болит, но если Милка найдет мой мешок, то будет полегче. Там у меня мазь припрятана: здорово обезболивает, спроси как-нибудь у Бреста.
Парень хмыкнул — наверняка уже увидел тот эпизод у кого-нибудь в мыслях. Я развернулась и пошла за своим жеребцом в конюшню: что поделать, привыкла к негоднику.
Зайдя в прохладный сумрак стайки, я прислонилась к столбу и осела. Не хочу, чтобы Гера лез в мои мысли, не хочу видеть молчаливые взгляды Бреста и ненужное сочувствие Милки. Черт, сколько же душ на том свете предъявят свой счет? Мне и раньше доводилось убивать, но то была самооборона, а сейчас слепая месть моими руками уничтожила целую деревню.
Сладковатый запах горелого человеческого мяса еще висел в воздухе и одному богу известно, когда он рассеется и рассеется ли вообще. Люди, которые были в часовне… С ними были дети и младенцы… Убей я только своих мучителей, дети все равно погибли бы одни на болотах. А оставь я их родителей в живых, фанатики продолжили бы насиловать и калечить простых людей с дороги. Самое паршивое — горько ухмыльнулась про себя — это то, что я не думала ни о путниках, ни о детях, когда, словно со стороны, наблюдала за своими руками, поджигающими хренов торф. Мне было плевать на их жизни, я просто хотела уничтожить тварей, которые «очищали мою плоть от скверны». Месть блюдо сладкое, но послевкусие горчит.
Кое-как поднявшись и отыскав глазами своего коня, я побрела на заплетающихся ногах. Кроме него, в конюшне животных больше не было.
— Ну, хотя бы с тобой хорошо обращались, — пробормотала я, поглаживая его шею.
Черный, так я его про себя прозвала, повел ухом, всхрапнул и покосился на меня карим глазом. Я прислонилась лбом к его теплой коже. Пальцы переплелись с мягкой гривой и сжались в кулаки. Так и стояли. Животное не боялось и не шевелилось, тихо замерло, словно забирая часть моей горечи.
На улице кто-то позвал меня по имени, я вздрогнула и, собравшись с силами, оседлала коня и вывела его из сарая.
Милка была уже в телеге, рядом с Герой, и нетерпеливо озиралась по сторонам. Брест сидел в седле, удерживая своего гнедого, тот нервно перебирал ногами. К телеге была привязана еще одна лошадь. Я залезла на жеребца и подъехала к ним.
— Нашлась твоя торба, — отрапортовал Прежний.
— А золото?
— Все нашлось и даже сверх, — брякнула Милка, но осеклась под грозным взглядом наемника.
Я огляделась по сторонам:
— Что с живностью будет?
— Я открыла загоны. Тут было-то пару коров да коз, да кошки с собаками — глядишь, не пропадут. Лошадей у них не было: только наши, да Герина кобыла. — Отчеканила Милка. — Ты спалила столько людей, а переживаешь из-за скота? — удивилась она.
— Животных любить легче, — ответила я ей и тронула Черного.
Тот коротко всхрапнул, соглашаясь со мной, и пустился мелкой рысью.
Мы выехали на главный тракт целым караваном. Брест крикнул что-то на ходу и умчался в сторону. Вскоре вернулся и пристроился сбоку от телеги.
— Что-то стряслось? — заволновалась Милка.
— Срезал веревку этих паскуд с деревьев, — сплюнул наемник. — Что бы не убился никто.
Служанка смотрела на него обожающим взглядом, а Гера закатил глаза и шумно вздохнул. Бедный парень: целыми днями чужие мысли улавливать, — это тебе не песни петь. Особенно тяжко, если это мысли влюбленной служанки. Гера усмехнулся и подмигнул мне.
***
Близился вечер. Мы были измучены и клевали носом. Гера дремал в телеге, обложившись мешками с едой. Милка сидела рядом и правила лошадью, она смотрела вперед, не мигая, остекленевшим взглядом. Брест от бессонной ночи спал сидя, иногда вздрагивал, когда начинал заваливаться набок. Я ехала молча.
Солнце уже скрылось за соседним леском, а теплый ветер разгонял остатки послеполуденного зноя. Из-за придорожных кустов выглянула лисица и, оценив угрозу, скрылась обратно в листву.
— Гера, — наконец позвала я друга, когда наемник в очередной раз чуть не сверзился с коня.
Парень очумело подскочил и сел, потирая ладонями лицо, Милка рядом вздрогнула.
— Гер, надо место для ночевки найти.
Он сонно огляделся:
— Так… Погоди, кажись знаю здешние места. Сворачивай налево.
Я свистнула Бреста и махнула ему в сторону. Мужик, не разбираясь, куда и зачем, повернул коня, съезжая с широкого тракта на узкую проселочную дорогу. Прежний окончательно проснулся и указывал наемнику путь.
Мы проехали по запущенной проселочной дороге меж деревьев и кустов, и, наконец, выбрались на просторную поляну.
— Все, тормози, — откликнулся друг. — Там за деревьями есть озерцо — отмыться и выстирать одежду. Здесь можно ничего не опасаться.
При слове «отмыться» Милка с Брестом ожили и, спешившись, стреножили коней. Я помогла Гере спуститься с телеги и пошла собирать хворост. Таща за собой сушины, набегами возвращалась к месту стоянки. Куча веток и бревен росла быстрее, чем я их носила: видимо, кто-то еще из нашей экспедиции ходил по лесу. Когда дров оказалось достаточно, я запалила костер. Брест, не доверяя Гериным словам, очерчивал поляну большим кругом. Напрасно. Что-что, а чувствовать опасность парень умеет лучше всех, что не раз спасало нам шкуру. Закончив возиться с очагом, я побрела на берег озера, о котором говорил Прежний.
Вода, окруженная со всех сторон кустами и деревьями, тихо мерцала полированной сталью. Стояла безветренная погода и тишина, лишь иногда рыба плескала хвостом. Комары осерчали, звенели, не переставая, над ухом противным писком. Сволочи, хотите жрать — жрите молча, на душе и так погано. Я сорвала ветку ивы, которая росла рядышком, и иногда отмахивалась от гудящего роя.
Вслед за мной на берег выползла Милка. Она огляделась по сторонам, заметив меня, кивнула. Я поднялась и пересела чуть в стороне — за кустами, не хочу светиться. Служанка, покидав с себя вещи, скрестила руки, прикрыв полные груди, и зашла по пояс. Она помялась с ноги на ногу, пока не собралась с духом и не погрузилась в воду целиком. Вынырнув и фыркая, как молодая кобылка, Милка принялась яростно скоблить себе кожу. Ее светлые длинные волосы висели мокрыми прядями, концами растекаясь по водной глади.
А она и вправду хороша. Я перестала глазеть и достала кинжал из ножен, и, осмотрев его со всех сторон, заметила выщербину. Вытащила из кармана оселок и принялась деловито натачивать лезвие с тихим протяжным лязгом. Это занятие успокаивало. Проведя острием по шершавой поверхности, попробовала его пальцем. Еще не достаточно острое.
Мысли прервал шум за кустами. Я присмотрелась сквозь листву, на берег вышел Брест. Служанка испуганно присела в воду, но, увидев наемника, выпрямилась и продолжила мыться, хитро косясь на мужчину. Оценив Милкин задний вид, он довольно оскалился и начал неторопливо раздеваться. Сдается мне, что придется уходить с насиженного места.
— Слушай, Брест. Откуда у тебя шрамы? — рассекретилась я
Брест удивленно вскинул бровь, поискав меня глазами среди листвы, нахмурился:
— От разного.
