— Помоги ей, — прошептала Данфейт.
— Заткнись, итак уже вляпалась.
— Помоги Эрике!!! — закричала Дани и согнулась пополам от боли, охватившей грудь.
Орайя обернулся и взглянул на тианку, лежащую в дальнем углу тренировочной на полу. Кажется, девушка и не дышала вовсе.
— Не двигайся, — прошептал Орайя и метнулся к тианке.
Данфейт ощутила, как теряет нить происходящего. Безразличие, дарованное ей кем-то, погасило все эмоции. Она закрыла глаза и отключилась.
Кимао приблизился к Данфейт и приложил руку к ее носу. Дышала. Подняв тяжелое тело на руки, он кивнул Орайе, что пытался привести в чувства Эрику, и с некой злостью взглянул на Айрин. Почему он ощутил именно злость, посмотрев на нее? Теперь она не казалась ему столь прекрасной, как раньше. Ее красота поблекла в море его разочарования. Он никогда не замечал, насколько она хладнокровна и никогда не думал, что ей может быть безразлична судьба собственной сестры. Он попросил Айрин прийти сюда и помочь Данфейт в случае непредвиденных обстоятельств. А помогал Данфейт Орайя, его брат, которого он ни о чем не просил.
Айрин подошла к Кимао и открыла перед ним тяжелую дверь.
— Мои просьбы теперь для тебя ничего не значат? — произнес Кимао, устремляясь вперед.
— Я опоздала. Сермилли ударил ее раньше, чем я смогла что-либо предпринять.
Айрин прикоснулась ко лбу сестры и убрала темные пряди волос с лица, покрытого испариной.
— Оставь. Дальше я сам.
— Она — моя сестра. Я не оставлю ее.
— Раньше следовало вспомнить об этом.
— Ты меня обвиняешь в чем-то?
— Задай этот вопрос своей совести.
— Она сама вляпалась, как всегда. И ей не пятнадцать лет, чтобы старшая сестра прикрывала ей зад перед отцом!
— А ты прикрывала? — спросил на прощание Кимао, перед тем, как двери лифта закрылись перед ним, отрезав от его глаз искаженное ненавистью лицо Айрин.
* * *
Данфейт открыла глаза и тут же застонала. Вокруг царил полумрак с давящей на уши тишиной.
— Где я? — произнесла Дани, пытаясь повернуться на бок.
— В моем доме.
— Сколько ребер? — произнесла она, сжимая зубы от боли.
— Два справа, — уставшим голосом ответил Кимао, даже не пытаясь подняться с дивана, на котором спал уже несколько часов.
— Ты опоздал.
— Так получилось.
— "Так получилось", — попыталась кривляться Данфейт, но тут же снова застонала.
— Раз тебе уже лучше, я могу идти спать к себе.
— Что с Эрикой?
— У нее пневмония и сломано одно ребро. Орайя оставил ее в больнице на попечение Бронана.
Кимао поднялся с дивана и посмотрел на Данфейт: ни капли раскаяния, ни йоты благодарности, ни единого вывода из ситуации, в которую она попала. Одно только осуждение. Словно это были глаза самого Ри Сиа, с презрением глядящего на непослушного сына своей матриати.
— Я сделал для тебя то, чего мог не делать, но тебе, судя по всему, наплевать на это.
— Ты опоздал на поединок, зрячий. Достойные так не поступают.
— Не собираюсь оправдываться перед тобой. И судить меня не смей — ты не Сиа, чтобы так смотреть на меня!
— Я смотрю на тебя так, как смотрит Данфейт Белови на тех, кто разочаровал ее.
Кимао приподнял от удивления свои брови.
— А так смотрит Кимао Кейти на тех, кто его обескуражил, — хохотнул зрячий. — "Разочаровал". Когда противник унижен, не следует поворачиваться к нему спиной. Думаю, Ри не раз повторял тебе это, перед тем, как ударить по хребту.
— Твой отец никогда не бил меня в спину, а судишь ты, скорее всего, по себе…
Кимао вопреки своему первоначальному желанию побыстрее убраться из гостевой комнаты, куда принес ее, вдруг, передумал и подошел к ней. Сжав своей ланью ее лицо, он заглянул ей в глаза и прищурился.
— Сегодня я спас тебя дважды. В третий раз я очень хорошо подумаю перед тем, как это сделать.
— В таком случае, если я издохну, на надгробной плите не забудь оставить свои инициалы.
— Договорились, — ответил Кимао и одернул свою руку.
Странный день. Нелогичные поступки. Зачем он привез ее сюда? Мог бы оставить ее в больнице или отвезти в общежитие. Она даже не сказала "спасибо". Как же, скажет она. Это слово наверняка слишком унизительное для ее огромного эго.
Данфейт снова закашлялась и, пригубив воды из стакана, стоящего у ее прикроватной тумбочки, приняла решение еще поспать. Завтра она должна найти в себе силы встать на ноги. Завтра, не сегодня…
* * *
Ни Данфейт, ни Айрин, ни даже Орайя не узнали о том, как Кимао вломился в особняк Сермилли и сломал ему два ребра справа.
— Еще раз тронешь то, что принадлежит мне, — и я тебя изувечу, — произнес Кимао, перед тем, как покинуть дорогое жилище зрячего, хлопнув дверью на прощание.
Вернувшись домой, Кимао заглянул в комнату к Данфейт. Девушка спала на его чистом постельном белье в своем грязном костюме. Могла бы и переодеться для приличия. Тем более, что он оставил для нее в ванной новый халат.
Приняв душ, Кимао приготовил себе ужин и начал беспорядочно переключать каналы телевизора, чтобы занять себя хоть чем-то. В дверь позвонили. "Айрин", — безошибочно определил он.
Кимао открыл парадную дверь и склонил голову на бок. Впервые он увидел ее такой. Раскаяние и еще что-то, написанное на ее лице.
— Проходи, — произнес Кимао и направился на кухню, чтобы заварить любимый черный чай сайкаирянки.
Айри прошла за ним следом и присела за барную стойку, на которой стыл ужин Кимао. Поковыряв вилкой в его тарелке, она съела несколько кусочков мяса и пригубила сок из его бокала.
— Перед тем, как осуждать меня, подумай о том, сколько лет я терпела ее выходки. Сегодня ей не повезло, и мне очень жаль, что для нее все закончилось именно так. Да, я виновата, что не продумала ситуацию, и не вмешалась раньше, но я и не предполагала, что Сермилли сможет ударить ее так сильно.
Кимао поставил чайник на столешницу и посмотрел на Айрин.
— Ты испытываешь вину, потому что виновата. Это — твой проступок и тебе нести за него ответственность.
— Но ты осуждаешь!
— Это я попросил тебя, и это меня ты подвела. Не свою сестру, а меня. Наверное, я недооценил степень вашей с ней взаимной неприязни. Впредь я не повторю своей ошибки.
Айрин поднялась с места и подошла к нему, остановившись за спиной и кладя свою ладонь ему на плечо.
— Это ты меня прости.
Кимао обернулся и посмотрел на Айрин. Красивая она, все-таки. Но, не так, как раньше. Не до боли в груди, и не до дрожи в сердце. Холодная красота, надменная… Он хотел бы увидеть в ней движение, стремление, борьбу, наконец. Он желал бы прочесть искренность и настоящие чувства, что рвутся на волю и для которых предрассудки так мало значат. Но он глядел в лицо абсолютному умиротворению, и, впервые в жизни, это разочаровывало его.
