— Папка! — воскликнула Блажена. — Неужели ты не видишь?
— Вижу, конечно, вижу! Чудное место! И даже есть какой-то островок…
— «Островок»! — раздосадованно повторила Блажена. — Да ведь это Робинзонов остров Отчаяния. Нет, ты только посмотри! Нигде ни живой души! Настоящий необитаемый остров. И птиц не видно.
— Ну, это не так, — умерял ее пыл отец. — Я как раз вижу диких уток.
Но Блажена не позволила вырвать ее из волшебного мира. Было очень заманчиво увидеть не выдуманный искусственный островок, а вдруг ставший реальным остров приключений Робинзона, моряка из Йорка.
Блажена была так поражена видением островка, вздымающегося среди вод, так зачарована его песчаными и каменистыми берегами, его пустынной тишиной, извилистыми тропками, исчезающими в зарослях, что полностью отбрасывала даже малейший намек на естественное возникновение островка.
— Да посмотри же, папка, вон на тот берег. Ведь как раз туда выбросило волной Робинзона Крузо! Вот сюда приставали людоеды и устраивали свой пир, а здесь Робинзон спас Пятницу от ужасной смерти, от деревянного меча людоедов. А вот там Робинзон жил летом. Вот и беседка на полдороге между пещерой и заливом. А вон мыс на юго-западе, мыс, где Робинзон наткнулся на остатки костра с разбросанными человеческими костями и черепами.
— Хорошо, мы еще взглянем на этот остров, — пообещал отец Блажене.
В кафе говорили, что летом там бывают целые толпы туристов-спортсменов. Палатки, костры, тропинки, лужи — все это в их власти.
Блажена ничего не ответила. Лишь вздохнула. Отец и без слов знал, что значат ее вздохи, но сделал вид, что не понимает ее, и небрежно заметил:
— Если бы тебе захотелось провести летние каникулы на этом острове…
Блажена не дала ему договорить. Бросилась на шею и закричала:
— Скажи мне это еще раз, мудрый Овокаки! Ты наверняка знаешь, что написано в книге твоего слуги Робинзона: «В людях дремлют скрытые силы; вызванные к жизни какой-нибудь достижимой или недостижимой целью, они приходят в движение и разжигают в человеке такие страстные мечты, что без исполнения их жизнь кажется нам невыносимой!»
— Когда ты хочешь, так помнишь все прекрасно, — заметил отец, пытаясь отвлечь Блажену от ее слишком горячих мечтаний. — Кто знает, что случится до лета.
— Пустые отговорки! Обещай, или я тебя не отпущу! — не отставала от отца Блажена.
— Хорошо, я обещаю тебе, милая Робинзонка, если мы будем живы и здоровы, ты отправишься на остров, пристанешь у юго-западного мыса, как раз там, где был костер с человеческими черепами.
— Меня ты не проведешь, — восставала Блажена против таких неопределенных обещаний. — Я уже давно знаю, что страх перед опасностью намного хуже самой опасности, и поэтому я не боюсь ни черта, ни дьявола.
Отец сулил золотые горы. Да и чего бы он не пообещал своей Блажене!
До самого мая, месяца цветов, все воскресенья были для Блажены и пана Бора радостным просветом в их однообразной жизни. Лесные колодцы, тихие ели, вода, неторопливо текущая через запруды, поля, бесконечное обилие воздуха и в дождь и в солнце, словом, созидательная сила весны — все это так сильно действовало на Блажену, что она потом всю неделю была полна радостных воспоминаний, и город казался ей местом временного местопребывания. И, лишь когда их пассажир поправился и снова сел за руль собственной машины, основательно отремонтированной, а Блажена теперь по воскресеньям оставалась одна, настала очередь и для велосипеда. Под окнами вновь, как тень, замаячил Ярослав Духонь, вновь раздавался знакомый велосипедный звонок, и Блажена появлялась в окне и потом опрометью сбегала по лестнице, мчалась в отцовский гараж, где хранилось ее сокровище, закрытое на замок.
Блаженка любила быструю и смелую езду, охотно искушая опасность с той поры, как избавилась от всякого страха. Духонь глядел в оба за них двоих. Шарка за время их поездок из далекой стала совсем близкой. До Сельца и Розток с их деревьями в цвету стало рукой подать. Отныне Блажена всюду ездила лишь на велосипеде — за покупками, за всякой мелочью. Скажем, захотелось ей, и она ехала выстирать отцовский платок в Подморане и там на солнце отбеливала его, как посоветовала ей Тонечка.
В своем поварском искусстве она уже так преуспела, что иной раз совсем не нуждалась в Тонечкиной помощи, хотя к Тонечке очень привыкла и уже скучала без нее. Да и она сама теперь стала иногда полезна Тонечке, быстро делая для нее покупки в дальних магазинах.
Правда, воскресенья Блажена полностью посвящала отцу и Пете. Вскоре Блажена стала свидетельницей важного события в жизни Пети — он в первый раз встал на ноги, а потом случилось и другое — из ротика с четырьмя зубами, белыми, как сахар, вырвался странный лепет. Так мальчуган начал говорить. Слова были невнятные, словно завернутые в вату, но кто хотел, тот слышал, что малыш говорит «папа», а для других это было просто «аппа».
Так Петя стал для Блажены не только человеком, но и важной особой. Она ревностно следила за каждой переменой в нем, играла с ним и всегда выходила из этой возни с малышом исцарапанная, взъерошенная и запыхавшаяся, словно она только что вымыла пол во всей квартире.
— Ну и потеха с нашим малышом! — сказала она как-то, фыркая от смеха, когда Петя, расшалившись, кинул неловкой ручонкой горсть песку прямо ей в лицо. — Знаешь, папка, этого проказника надо бы показать Тонечке!
Отец не возражал, и поэтому Блажена добавила:
— Я приглашу ее, она заслужила, чтобы мы взяли ее с собой и покатали.
Теперь Блажене уже не приходилось жаловаться на скуку.
С той поры, когда она заболела и поправилась, радостные события нахлынули на нее, сменяя одно другое. И все же… все же иногда Блажена грустно вздыхала. Все же Блажена порой внезапно задумывалась среди смеха и веселья, взгляд ее становился странно неподвижным, уходя куда-то в глубь ее существа. Когда потом она снова поднимала голову, то ее зеленоватые глаза невольно смотрели на полку, где аккуратно стояли заботливо обернутые и красиво надписанные учебники…
17
По мере того как устойчивый солнечный июнь шел к концу, отдавая последние дни весне и готовя все вокруг к наступлению летнего июля, тоскливое чувство у Блажены все росло и росло.
Блажена за последнее время нередко встречала подруг из класса: одних — страстно ждущих каникул, других — подавленных боязнью получить плохой аттестат, но всех, охваченных общим беспокойством, общими заботами и общим будущим.
Ей приходилось, превозмогая себя, разговаривать с ними и, делая вид, что она смирилась со своей судьбой, стараться, чтобы они не заметили, как она им завидует и как ей тоскливо оттого, что она исключена из их дружных рядов.
Успокаивалась она лишь в своем воображаемом лагере, сооруженном из двух стульев и верблюжьего одеяла, утешая себя мыслью, что Робинзону было намного хуже в его пещере под скалой, сотрясаемой землетрясением. Он был совсем одинок, зажатый среди гор, словно пленник в пустынной долине, закрытый на вечный замок океана, без всякой надежды на спасение.
Их судьбы были схожи! Она садилась у палатки и немало часов просиживала так в глубокой задумчивости.
Разве не говорил Робинзон: «Жизнь научила меня никогда не отчаиваться». Вот и она, Блажена, наверняка привыкнет вести хозяйство так, чтобы найти время и силы учиться дома. Она знала о некоторых учениках, занимавшихся дома с учителями и сдававших в школе лишь экзамены. Слышала она и о взрослых, не имеющих лишних денег, но получавших дома университетское образование. Разумеется, о подобном Блажена и не мечтает!
Вспомнила она и тот чудесный островок под Огебом и словно наяву увидела, как она продирается сквозь заросли девственного леса, бредет по цветущим полям островка и ее глаза слепят великолепные краски. Это тучи разноцветных попугаев пролетают у нее перед глазами, и ей нестерпимо хочется поймать и приручить хотя бы одного. Конечно, не черного, а розового с зелеными крыльями.
Она научила бы его говорить, и он кричал бы ей: «Робинзонка!»
Она уже видела, как срезает палку и размахивает ею, чтобы вовремя защититься от диких зверей.
Видела, как ищет колодец с питьевой водой и корень мандрагоры, из которого индейцы делают хлеб, как обмеривает ограду, чтобы она не превышала три ярда.
Три ярда! Гм! Блажене известен еще один Ярд!
Ярда Духонь, пожалуй, играл бы с ней в Робинзона Даже получше отца. Да и вообще Ярда мог бы заняться водным спортом, и тогда Блажена спокойно попала бы на островок на озере у плотины Хрудимки. Для нее, Робинзонки, это озеро было бы океаном.
А ее попугаем может быть Петричек — ведь он уже произносит почти понятные слова! Иногда похоже, что он говорит «Блажа».
Эти картины Блажена рисовала себе, сидя у своей палатки. Теперь ей представлялся не какой-то неизвестный остров, а вполне определенный островок, виденный ею собственными глазами, да еще с птичьего полета, так что ей удалось хорошенько его разглядеть.
