— Полицейские у вас теряют работу? — спросила Вигдис по-английски и вдогонку добавила: — В Рейкьявике теряют.
Арни перевел заплетающимся языком на исландский.
— Нет, — ответила Шарон. — Но с пенсией нас надуют, я уверена. — Она захлопала глазами. — Постой. Так ты говоришь по-английски?
Вигдис глянула на Магнуса и Арни. Хихикнула.
— Только в подпитии.
Арни перевел на исландский, выражая всем своим видом некоторое недоумение.
— Почему не говоришь по-английски, когда трезвая? — спросила Шарон.
— Ну да. Ведь все ожидают, что я буду говорить по-английски, — ответила Вигдис с сильным исландским акцентом. — Я же черная, и потому никто не верит в мое исландское происхождение.
— Я заметила, что от окружающих ты слегка отличаешься, — усмехнулась Шарон, — но не хотела ничего говорить.
Вигдис улыбнулась.
— С иностранцами все ясно. Но коренные исландцы представляют собой проблему. Для многих из них не важно, где ты родилась и на каком языке говоришь. Если твои предки, все предки, не приплыли сюда на длинном корабле тысячу лет назад, значит, ты иностранка.
— Понимаю, — кивнула Шарон. — Один из твоих предков прибыл сюда несколько позже.
— Мой отец был американским солдатом на военно-воздушной базе в Кефлавике. Я его ни разу не видела. Мать никогда о нем не говорит. Но из-за этого люди не верят, что я исландка.
— Вигдис, я верю, что ты исландка, — успокоила коллегу Шарон. — Очень славная исландка. И в полиции ты на своем месте. А это, знаешь ли, существенно.
— Была ты когда-нибудь в Америке? — спросила Ингилейф. Теперь тоже по-английски.
— Еще нет. — Вигдис не смогла сдержать улыбки. Ингилейф это заметила. — Лечу на будущей неделе. Во вторник. В Нью-Йорк.
— Что собираешься увидеть? — спросил Арни.
— Точнее, кого? — поправила Ингилейф.
— Парня, — призналась Вигдис.
— Не американца ли? — спросил Магнус.
— Нет, исландца, — ответила Вигдис. — Это брат моей старой подруги из Кефлавика. Он работает в телекомпании. Я познакомилась с ним летом, когда он навещал родных.
— Как будешь решать языковую проблему? — спросил Магнус.
— Справится, — сказал Арни. — Если будет все время в подпитии, сможет объясняться и по-английски.
Где-то запищал телефон. Все переглянулись, а Шарон полезла в сумочку.
— Алло. Это детектив Пайпер.
Магнусу стало ее жаль. Конечно, не очень-то приятно получать звонок из участка, когда немного накатишь.
— Да, Чарли мой сын… За что вы его задержали?.. Участок в Тутинге?.. Что он сделал полицейскому?.. Звонили моему мужу?.. Дело в том, что я сейчас в Исландии… На вашем месте я бы заперла его в камере и выбросила ключ.
На том разговор завершился.
— Дома неприятности? — спросила Ингилейф.
— Чарли опять угодил в участок. Думает, я буду освобождать его под залог. Нет уж. На этот раз он получит по полной программе.
Она откинулась на спинку стула и закрыла глаза.
Но тут ее телефон зазвонил снова. Шарон не отреагировала.
— Она заснула? — спросила Ингилейф.
Магнус поднял телефон.
— Алло?
— Могу я поговорить с матерью?
Голос подростка.
— Она сейчас занята, — ответил Магнус, бросив взгляд на женщину, сидевшую, развалившись, напротив.
— Кто ты, черт возьми? — послышалось на другом конце. — Трахаешь мою мать? Я хочу поговорить с ней!
— Минутку. — Он прикрыл рукой телефон. — Шарон? Это твой сын.
Шарон открыла глаза.
— Скажи ему, что я поговорю с ним утром.
И закрыла глаза снова.
— Доброй ночи, Чарли, — сказал Магнус. — Приятных сновидений.
Глава тринадцатая
Май 1940 года
Солнце освещало Олафсвик, когда Бенедикт скакал на своей верной Скьёне, возвращаясь из города в Храун. Он представлял свою семью на конфирмации двоюродного брата Торгильса — мать не могла оставить ферму.
В Олафсвике разговор только и шел что о высадке на прошлой неделе в Исландии британских войск. Мнения разделились. Одни считали, что пусть уж лучше здесь будут англичане, чем немцы. Другие полагали, что Исландии нужно оставаться в стороне, они не участвуют в войне, ведущейся на континенте, в тысяче километров от них.
Но все надеялись на экономический подъем, такой же как во время Первой мировой войны. Цены на рыбу, шерсть и баранину уже начали подниматься, и люди надеялись, что британцы защитят исландский экспорт.
Разумеется, никто не видел ни единого британского солдата. Те находились за двести километров, в Рейкьявике. Бенедикт улыбнулся своим мыслям. Он представил себе, как Халлгримур будет отражать британских захватчиков, если те попытаются пройти по лавовому полю в Бьярнархёфн.
Шестнадцатилетний Халлгримур и четырнадцатилетний Бенедикт теперь почти не разговаривали. Хотя они и были вполне корректны друг с другом, особенно в присутствии членов их семейств, но с прошлой зимы перестали играть вместе. Гуннар, отец Халлгримура, часто наведывался в Храун. Он был хорошим соседом для матери Бенедикта, безотказно помогая поддерживать ферму в порядке. Старался учить Бенедикта, пока тот работал. Бенедикта же это только раздражало. Он понимал, что мог научиться у Гуннара много чему, но для него было невыносимо обращаться к соседу как к заботливому дяде.
Он предпочитал разговаривать с матерью Халлгримура, но та появлялась в Храуне гораздо реже.
Бенедикт спустился к берегу и пустил Скьёне галопом. Лошадь и всадник с восторгом неслись по бурунам и черному песку. В нескольких километрах перед ними поднималась Голова Буланда, массивная, поросшая травой скала, выступающая в море. Вершину ее затягивала большая туча. Казалось, она медленно сползает к морю.
Бенедикт повернул к дороге и мосту через реку Фрода. Там, согласно преданиям, жила красавица Турид, за которой тысячу лет назад ухаживал Бьярн из Брейдавика. Тот самый Бьярн, что бросил вызов великому вождю Снорри, а потом подался в Америку, к скрелингам.
Но с отцом Бенедикта все сложилось иначе. Он так и остался лежать на дне озера Свине — по крайней мере там упокоились его кости.
И ни Бенедикт, ни Халлгримур никому не говорили о том, что услышали в тот роковой день.
Бенедикт понимал, что отец поступал дурно, изменяя матери, но не винил его в этом. Мать лишилась мужа, что было гораздо хуже. Она была крепкой женщиной, хорошо справлялась с хозяйством. Вдовство было в Исландии обычным делом: многие мужья гибли в море, кое-кто в горах. В семье было четверо детей; Бенедикт и Хильдюр, его старшая сестра, помогали матери как могли, но он не был прирожденным фермером в отличие от Халлгримура или отца.
Во всем был виноват Гуннар.
Странно, но за те несколько дней, что были проведены в Олафсвике у тети и дяди, он совершенно забыл о Гуннаре. Пламя ярости, не затухавшее в груди, погасло.
Но теперь, на берегу Фроды, вновь ожили сцены эпического соблазнения, свершившегося много столетий назад.
Бенедикт с опаской начал подниматься по тропе, шедшей по краю Головы Буланда. Солнце теперь светило сзади, туча находилась всего в нескольких метрах над ним.
Ему вспомнилось, как он впервые взбирался по этой тропе. В то лето он в сопровождении отца, которому было суждено прожить еще лишь год, навещал свою тетю в Олафсвике. Бенедикту было до смерти страшно. О Голове Буланда рассказывали всевозможные истории о троллях, сбрасывавших в море путников, о преступниках, повешенных там, о ведьмах, побиваемых каменьями. Но страх в него вселяли не эти легенды, а сама тропа, проходящая по узенькому выступу, высеченному в склоне горы, в сотнях метров над бушующими волнами.
Особенно его волновала притча об отце и сыне, живших по разные стороны горы. Они поссорились и стали злобными врагами. Однажды они встретились на склоне, дорогу никто не хотел уступать, и они разъехались рысью, и лишь каким-то чудом никто не упал. Однако потом они обнаружили, что серебряные пуговицы, пришитые у каждого на боковой стороне брюк, оказались оторваны.
На противоположном склоне лежал камень, который Бенедикт, проходя мимо, потрогал «на счастье». Ему хотелось, чтобы и на этой стороне имелся камень, приносящий счастье. В таком случае его можно было бы потрогать на обратном пути.
Извилистая тропа поднималась все выше и выше. Туман окутывал лошадь и мальчика холодными влажными объятиями. Они были уже так высоко, что до Бенедикта не доносился шум прибоя, бьющегося внизу о скалы. Слышен был только стук копыт по камню да звук капели вокруг. Он очень надеялся, что не встретится ни с кем.
Бенедикт мог сосредоточиться только на том, чтобы сохранять равновесие. Все зависело от Скьёны, она уже несколько раз проходила по этому маршруту.
Тропа все поднималась и поднималась. Наконец они подъехали к месту, где она исчезала почти полностью. Скьёна сбросила копытом камень, и он полетел в море. Кобыла, всхрапнув, остановилась, видимо, не зная, куда направиться дальше.
