Под вечер поле было готово: все камни и пни выбраны, можно было пахать. Илейко и не утомился вовсе, присел на краешке сооруженной изгороди и задумался. Налетевшие грачи важно ходили вдоль взрыхленной земли, временами вытаскивая клювами только им видимых червей и личинок.
Илейко не пытался рассуждать о чем-то возвышенном, геройском или духовном. Он просто радовался, что глины на освобожденном поле нет, стало быть, репа или рожь будут произрастать безо всякого угнетения. Ему казалось, что отец сможет обрабатывать это поле легко и просто, а урожая будет вполне достаточно, чтобы новое поле обозвали "плодородным".
Но почему-то себя самого, как землепашца не видел. Два Мики Селяниновича по соседству быть, вообще-то, не может. Так кем же ему стать — возрастом-то уже немолод?
Едва Илейко подумал об этом, как с другого конца поля раздался вой. Можно, конечно, назвать эти странные звуки и плачем, тем более что издавала их его мать. Отец стоял рядом и поддерживал ее за плечи. И тут же, раскрыв рты то ли в восхищении, то ли в удивлении расположились братья его и сестры. Вся семья собралась вместе, будто на поминках. "Черт, они же не знают, что я теперь нормальный — не совсем, конечно, но вполне самостоятельно передвигающийся на ногах!" — подумал лив. Его самого видно не было из-за устроенного самолично вала, поэтому на него никто внимания не обращал.
— Вот горе-то горькое, — причитала мать. — Пропал сыночек!
— Да, — соглашались братья и сестры. — Зато поле-то у нас вышло на загляденье!
— Еще бы знать, кто нам все это устроил, — сказал отец. — И сколько придется за все эти художества платить!
Илейко хотел, было, выйти из своего укромного угла, да вовремя передумал: родные могут неправильно понять, хлопнуться в обморок или еще чего. Пусть бы кто-нибудь, что ли, представил его, нового, оздоровленного. Кроме грачей больше некому. Да и те, вероятнее всего, не смогут прокаркать доходчиво и весомо, чтобы сделалось понятно. Пока он чесал в затылке, отец проговорил:
— Неужто, метелиляйнены вернулись? Говорят, им такое было под силу.
Тут Илейко подумал, что ему пора обнаруживать себя, иначе напридумывают себе родственнички небылиц, да в них же и поверят. Он прокашлялся, отчего грачи перебежали на тот угол поля, что ближе к людям, стали там так же ходить взад-вперед, косить лиловым глазом в сторону и степенно переговариваться:
— Кар-кар.
— Кар?
— Кар!
— Мамо! Папо! Сестры и братья! — вскрикнул Илейко, бесцеремонно вмешиваясь в птичьи диалоги. — Тут я сижу. Подойдите!
Родственники переглянулись. Даже мать перестала всхлипывать. Почему-то в их души закралось сомнение. Кто это кричит голосом пропавшего великовозрастного дитяти?
Грачи резко и одновременно встали на крыло, то есть, конечно же, попросту, улетели. Отец же проявил волю и выдержку, отправившись через все поле к искусственной стене.
— Сюда идите, — крикнул он, немного погодя. — Это Илейко.
— Ох, простите меня, что, не подумавши, занялся делами, — сказал Илейко, когда подбежали и мать, и сестры с братьями.
— Какими делами? — удивился отец.
— Зачем же ты сюда перебрался, никому не сказав? — осерчала мать.
— Ты видел, кто все это сделал? — спросили братья.
— Как спалось? — поинтересовались сестры.
Илейко решил, что больше заниматься дипломатией не стоит и сказал:
— Дорогие мои! Я выздоровел. У меня теперь работают ноги. Это поле очистил я.
Отец переглянулся с матерью, сестры засмеялись, а братья потупили взгляд. Никто, конечно же, не поверил в чудо. Подумали, поди, что от долгого сна калека слегка умом тронулся. Тогда Илейко поднялся на ноги. Мать и девки испуганно ойкнули. Отец и парни — побледнели.
— Вот что я теперь могу! — похвастался он, подхватил ближайший камень, величиной со свиную голову, коротко разбежался и запустил его в лес. Камень охотно улетел, врезался там в ствол ели и сбил двух дятлов, только что собравшихся слегка перекусить. Их оглушил могучий удар по дереву, и они, безвольно цепляясь крыльями за сучья, обвалились вниз. Как раз на голову бесстрастной кунице, которую в этой жизни ничего уже не могло удивить: камень, падая, перебил ей хребет, умертвив в один миг.
— Круто, — единогласно сказала семья. Однако как-то без особого энтузиазма. Бросаться камнями — одно, вот очистить под распашку целое поле — это настоящий земледельческий подвиг. Под силу, разве что герою-пахарю из Большой Сельги Мике, или как его величали слэйвины — Микуле Селяниновичу.
Илейке не оставалось ничего другого, как поведать родственникам историю его общения с тремя каликами перехожими, с тремя странниками-чудотворцами. Вот тут ему поверили почти без всяких оговорок, потому что очень хотели верить в волшебное выздоровление сына и брата.
— Черт побери! — внезапно воскликнул отец, словно ему в голову, вдруг, пришла неожиданная и не совсем приятная мысль. — Как же нам теперь с твоим "казачеством" быть?
Его до сих пор, по прошествии уже не одного года, мучила мысль, что записали они как-то Илейку в казаки-батраки. Хозяин, правда, сгинувший куда-то из виду, мог потребовать соблюдения условий договора, жуликоватого — с его, барыжной, стороны, да и с их стороны — не совсем честного. Быть "казакку" — не постыдно, но и почета мало. Кому как повезет с хозяином. Но везло немногим. Казаки "прославились" тем, что их появление всегда связывалось с насилием.
— Так, может быть, уже не вспомнит никто? — не очень уверенно сказал Илейко.
— Может быть, конечно, и так, — в таком же тоне ответил отец. Однако ему не очень в это верилось: скрепленная печатью судебная грамота пылилась где-нибудь, дожидаясь своего часа. Вполне возможно, что этот час и не настанет, но только время может полностью рассудить неизвестность и ожидание. С мыслью о том, что "вот сейчас появится человек и затребует казака" надо было свыкнуться, пережить месяц-другой, или год. Если нервная система достаточно крепкая и в каждом встречном-поперечном не видеть хозяйского посланника, то мысль станет привычной, и с этим можно, в конце концов, существовать.
— Соседи обязательно донесут, если даже и не по злому умыслу, то просто так, сплетничая, — заметила мать. С этим трудно было не согласиться. Слух о чудесном выздоровлении безнадежно больного 33 года человека обязательно достигнет ушей градоначальников, не говоря уже о всяком торговом люде. Те вообще проводят свои "рабочие" будни от одной сплетни до другой. Значит, может заставить вспомнить о судебном решении человека, который обладает правами на Илейко, как на казакку.
— Пожалуй, лучше всего будет, если я на некоторое время исчезну из поля зрения кого бы то ни было, — пожал плечами Илейко. — Уж вы обойдетесь без моей помощи некоторое время. А я схожу поклониться на могилу деда в Ведлозеро. Давно хотел побывать, да вот, никак не мог собраться.
— А ты и вправду Чома, — засмеялась, вдруг, младшая сестра.
Действительно, только сейчас все обратили внимание на богатырскую стать Илейки. Очень высокий, прямой с широченными плечами и ясным взором голубых глаз — хоть икону пиши.
— Просто урхо (богатырь, герой, в переводе с финского, примечание автора), — согласилась мать. — И когда ты успел так вымахать?
— Так времени было достаточно, — снова пожал могучими плечами ее сын.
Он ушел на следующий день, перед этим, как следует, вечером напарившись в баньке. Жизнь была прекрасна и удивительна. Или — почти прекрасна и удивительна. За время его отсутствия более-менее улягутся все пересуды и разговоры. Людская слава имеет сомнительную репутацию, бывая, как и дурной, так и хорошей. Но и та, и другая обладают одним общим свойством — они без напоминания быстро проходят. Поговорил народ день-другой, покачал головами либо в восторге, либо в осуждении — да и забыл. Другое событие пришло, другие разговоры. "А где этот вылечившийся инвалид?" — спросит кто-то. "Да пес его знает", — ответят ему. — "Ты вот новости зацени!"
Рано утром Илейко, прослушав напутственные слова отца и матери, отправился в путь. Нехитрые пожитки в заплечный мешок он собрал еще загодя, добавив к ним отцовский нож скрамасакс — на всякий случай — в лесу шаталось много лихих людей. Да и звери при встрече с человеком бывают не всегда настроены доброжелательно. Идти ему предстояло до большой деревни Тулокса, что стояла на одноименной речке. Там, говорят, можно было найти попутную подводу в Ведлозеро.
Шагалось с охотки очень хорошо, поэтому до деревни добрался практически без остановок на отдых. Замедлял шаг только тогда, когда любовался лесом, берегом реки Олонки, которую пересек на переправе в Еройле, да высоким небом с плывущими по нему облаками самой причудливой формы. Весна набирала силу, обласканная ярким солнышком.
Удалось выяснить, поговорив с людьми, что вполне возможно под конец недели отправится подвода в неблизкое Виелярви, а Илейко пристроят на правах охранника. На него с интересом поглядывали все: и мужчины, и женщины. Первые — оценивая силу и втайне соизмеряя со своей, вторые — потому что выделялся он своим ростом и чуть ли не блаженной улыбкой, практически не сходившей с его лица. Не так уж часто встречались люди с подобной комплекцией и не зверской физиономией.
