— I's ist schon[91], — отвечал хирург, окончательно нажимая платком края пластыря.
Лиза подала обоим по шопену пенистого пива.
— Александр Александрович, желаете?
— Позвольте.
Куницын отказался. Трое университетских чокнулись кружками и потом опорожнили их разом.
— А! Силы возвращаются, — сказал Ластов. — Aux armes, citoyens[92]!
Враги и сподвижники их стали опять в позицию. Стиснув с решительностью зубы, Куницын, не дождавшись условного "Los!", выпал убийственною секундой. Ластов предвидел удар и, отпарировав его с силой, ответил в свою очередь легкой квартой. Правовед дрался недурно и отбил ее по всем правилам фехтовальной школы. Упало с той и с другой стороны еще несколько ударов. Но в то время как правовед приходил все в больший азарт, и каждый удар его имел явною целью чувствительно поразить противника, этот последний отбивался играючи, словно тросточкой от стаи мух, и если сам наносил иногда удар, то так легко, что Куницын, при всей своей горячности, мог отпарировать его. Около пяти минут уже длилась битва — ни с той, ни с другой стороны не было ни царапины.
— Что же вы наконец? — шепнул за спиною Ластова нетерпеливый голос. — Вы забываете, что деретесь за меня.
— Смотрите же, — отвечал тот. — Это за моего секунданта!
И, привскочив на аршин от земли, он ударил сильнейшую приму через голову и затылок противника. Шляпа упала с головы правоведа, и гибкое неприятельское лезвие со свистом проехалось по его спине.
— Ай! — невольно вскрикнул он, поднося к губам левую руку. Он держал ее, в продолжение всего боя, как следует, за спиною, и эспадрон Ластова, хлыстнув его по спине, избороздил и ладонь этой руки его.
— Das sitzt! — поспешил возгласить Змеин, чтобы загладить прежнюю оплошность.
— Опять невпопад! — укорил дерптец. — Теперь ваш же дуэлянт ранен, а вы, вместо того, чтобы отстаивать его, говорить, что это пустяки, что нет никакой раны, первые же кричите: "Es sitzt!".
Закусив от боли и негодования губу, правовед обвертывал платком пораженную руку.
— Да покажите же баснословный вы господин, — сказал Брони, — может быть, лучше, наложить кусочек пластырю.
Правовед распутал повязку и показал ладонь. Поперек ее, от одного конца до другого, тянулся легкий шрам, из которого в нескольких местах выступали крупные капли крови.
— Вишь, тоже красная, — заметил иронически корпорант. — Я всегда слышал, что у аристократов синяя. Господин Змеин, потрудитесь залепить эту безделицу. Вы секундант, а не заботитесь о благосостоянии своего дуэлянта.
— Не забочусь? — отвечал с важностью Змеин. — Вы думаете, это у него единственная рана? Неrr von-Kunizin, Advocat aus St.-Petersburg, — извольте показать спину. — Он повернул правоведа вокруг оси. — Нет, что-то не видать; должно быть, один синяк, рубашка цела. А я так и думал, что распадетесь пополам — так звонко свистнуло.
— Пожалуйста, приберегите ваши остроты для других, — отвечал с раздражением Куницын.
— Ну, батенька, удружили! — говорил корпорант, ударяя по плечу поэта. — Никогда, ей-ей, ничего подобного не видывал. Это ведь вы за меня? Ха-ха! Молодчина! Теперь выпивайте хоть весь запас пива — не осерчаю. Знаете, мне хотелось бы выпить с вами брудершафт? Давайте, а?
— С удовольствием. Лизавета Николавна, позвольтека нам еще по шопену.
Лиза подала им по бутылке.
— Можете и так. Не думала я, что низойду на степень маркитантки!
Продев руки, как должно, одну под другую, молодые люди выпили каждый свою бутылку и поцеловались потом три раза.
— Важно! — причмокнул Брони. — Теперь, значит, наты? Как-то баснословно-отрадно, знаешь: есть около тебя братская душа.
— До свадьбы заживет, — говорил Змеин, окончив операцию бинтования руки правоведа. — Теперь, я надеюсь, вы удовлетворены? Можно, наконец, домой.
— Менее, чем когда-либо… — отвечал мрачно и отрывисто Куницын, которого, видимо, подмывала мысль о понесенном им унизительном поражении.
— Не перестать ли нам? — предложил и подошедший в это время Ластов. — Я, со своей стороны, не имею уже большой охоты драться.
— А! Струсили. Теперь поздно. Была честь предложена — отказались. Узнайте же, что значит шутить со мной! Назначено четыре coups, было всего два, следовательно, я имею полное право требовать от вас продолжения дуэли. Берите шпагу и не тратьте лишних слов.
— Как знаете, — отвечал Ластов, поднимая с земли эспадрон.
И бой возобновился. Но эта стычка прекратилась еще скорее предыдущих.
— Вам жаль своей физиономии, так вот же вам! — вскричал разгоряченный правовед и, замахнувшись квартой, тут же переменил направление оружия в секунду, чтобы, обманув таким образом противника, нанести ему полный удар в щеку. Поэт вспылил и отбил злонамеренный удар со всей энергией. Но парада его была так сильна, что эспадрон Куницына отлетел далеко в сторону, а лезвие вражеского оружия, неудержимого в своем стремлении, вонзилось в его распростертую руку, несколько выше кисти. Кровь бойким фонтаном забила из свежей раны.
— Das sitzt! — решил Брони и бросился за водой и пластырем.
Все столпились вокруг пораженного, и Лиза поспешила обвернуть ему руку собственной косынкой.
— Кажется, артерию захватило, — заметила она с видом знатока.
— Извини, голубчик Куницын, пожалуйста, не сердись, — умолял перепуганный Ластов, — право, невзначай.
Раненый хотел что-то ответить, но вдруг закрыл глаза, опустил голову и пошатнулся: с ним сделалось дурно. Его схватили под руки. Возвратившийся с необходимыми врачебными средствами корпорант вылил ему на голову полбутылки воды, и когда больной очнулся, то принялся за необходимые омовения и заклеивания, перевязал ему руку несколькими платками и, накинув ему на плечи плед (по случаю забинтованных рук нельзя было надеть на него верхнее платье), решил:
— Домой.
Никто уже не возражал. Ластов хотел было повести своего врага-инвалида под руку, но тот высвободился и отвернулся.
— Оставьте… Мы с вами еще разделаемся…
— Оставь его на мое попечение, друг Leo Leonis, — сказал Брони, — лучше пособил бы господину Змеину подобрать воинские принадлежности. Вот если г-жа студентка не откажется отвести его со мною к рожкам…
— Ах, нет, зачем же, я и сам… — проговорил правовед, оправляясь, но тут же опять пошатнулся, так что спутники должны были его поддержать. Он с горечью улыбнулся. — Нет, что-то не того… нейдет… Я чувствую, что дело плохо… У меня, Лизавета Николаевна, есть к вам последняя просьба: если б я не пережил своей раны, то скажите вашей сестрице, чтобы принесла цветов на мою могилу.
Лиза расхохоталась:
— Ну, вы еще не совсем безнадежны; потеря крови настроила вас элегично.
— Напрасно вы его утешаете, — вздохнул Брони, — дела уже не поправить: дома ждет нас баснословный завтрак в честь примирения, а господину Куницыну в настоящем его положении едва ли можно выпить основательно. Нет, сударь, я от души соболезную о вас.
Пока Ластов одевался, Змеин завернул в плед эспадроны и подобрал пустые бутылки и кружки, разбросанные по полю битвы; Ластов перекинул через плечо платья Куницына, и они отправились за другими.
— Ты напоминаешь мне лошадь в басне, — заметил Змеин. — Гордый, статный конь потешался над уродом ослом. Когда же с осла содрали шкуру, то надменного же коня накрыли ею.
Ластов, занятый серьезными мыслями, не отвечал.
— Что если я его ранил опасно? — проговорил он.
— Едва ли. Обморок сделался с ним по слабой натуре. Но я очень доволен, что он наказан: не рой другим ямы; зачем не удовольствовался первым дебютом.
XVIII
СУДЬБА УЛЫБАЕТСЯ МОНИЧКЕ
Случай с Куницыным не произвел в пансионе R. никакого шума. Лица, участвовавшие в вышеописанной маленькой драме, понятным образом, об ней умолчали; по отрывочным же данным, никто не хотел, да и не думал доискиваться до истины.
Когда около восьмого часу пансионеры, сидевшие в столовой за утренним кофе, завидели в окошко медленно подъезжающие дрожки и с трудом вылезающего оттуда, завернутого в плед правоведа, кто-то из них обратился к входящему в это время Змеину с вопросом:
— Что, скажите, с вашим соотечественником?
— Да так, ушибся маленько, — объяснил Змеин.
— Где ж это? Упал, что ли?
— Н-да. Собирались мы, видите, спозаранку на Руген, со всевозможным провиантом, чтобы позавтракать в зелени. Были с нами барышни, а барышни, сами знаете, какой народ: как забьют себе что в голову, никакой палкой не вышибешь. Захотелось же одной из них во что бы то ни стало понюхать цветочек, который рос как раз над обрывом: достань ей его да достань, чудно, должно быть, пахнет. Ну-с, соотечественник-то наш, воплощенная рыцарская натура, и пойди доставать. Как нагнулся — земля под ним тара-рах! И совершил кувырколепие.
