По обе стороны героини дня шли Лиза и Моничка. Последняя, для вящего успокоения кузины, изливалась целым потоком обвинений на "необтесанного университанта".
— Если бы ему au moins[83] позволили, — заключила она, — а то сам, без спроса!
Непосредственно за девицами шел правовед. Из речей их подхватил он несколько крох и, тонким чутьем обуянного ревностью сердца, без дальнейших объяснений, смекнул в чем дело. Молниеносные взгляды, с которыми он оборачивался на шедшего сзади соперника, красноречиво свидетельствовали о вулкане, клокотавшем в груди его.
Арьергард шествия составляли наши натуралисты, речь которых вращалась около той же темы.
— Только-то? — говорил Змеин. — А я думал невесть что.
— Да разве этого мало? Девушка девушке рознь, милый мой. Вот хоть Мари, что убирает нашу комнату, — прехорошенькая, да и преблагонравная, а целуется так, что любо.
— Вот как! Ты испытал?
— Д-да… Но тут мне и перед собою стыдно, и за Наденьку обидно… Слезы ее так вот и жгут, так и душат меня.
— Это от созвучия: она льет слезы, а его они душат!
— Нет, не шутя, мне страшно досадно за нее. Может же человек при всем хладнокровии делать такие несообразности!
— Зато что за тема для элегии, — продолжал подтрунивать материалист. — Счастливый вы, ей-Богу, народ, сочинители: из всякой напасти извлекаете прибыль. Вот тебе и начало:
О, слезы женщины любимой!
или
О, слезы девы дорогой!
смотря по климату, какая потребуется рифма.
— Остри, брат, остри! Элегию-то я, вероятно, напишу, кстати, воспользуюсь даже одним из предлагаемых тобою стихов; но поверь мне: будь ты на моем месте — самого бы ведь стала грызть совесть.
— Не думаю; угрызений совести вообще никогда не следует иметь, потому что во всем виноваты обстоятельства, не мы. Что же до тебя, то ты вовсе не испортил своего дела, напротив, даже подвинул его: поцелуй — лучший посредник между влюбленными.
— Да кто же влюблен!
— Оба вы влюблены. Ты жаждал любви и вот нашел источник для утоления своей жажды. Что Наденька по уши втюрилась в тебя…
— Тс! Пожалуйста, не так громко.
— Что она влюблена в тебя, явствует из всего ее обращения с тобой. Стала бы она так безутешно плакать, если бы человек, обидевший ее, по ее мнению, так кровно, не был ей дорог? Маленький диссонанс, вкравшийся в ваше сердечное созвучие, даст тем рельефнее выказаться последующей гармонии. Насильно похитив у нее поцелуй, ты как бы дал ей этим право и на себя. Погляди-ка, как она теперь сама станет бегать за тобою.
— Не верится что-то.
— Смело верь. Где дождь, там и вёдро. Не разразись над вами этой грозы, вы, пожалуй, скоро прискучили бы друг другу; теперь атмосфера опять очистилась до поры до времени, и благодушничанья могут возобновиться. Если солнышка не видать покуда, то только потому, что оно кокетливо за облачком прячется.
XVI
ПЕРЧАТКА БРОШЕНА
Подложив себе под ухо вместо изголовья руку, Змеин отдыхал после сытного пансионского обеда на своем диване. Теплый солнечный воздух, мягкими волнами вливавшийся из сада в открытые окна, располагал к лени и неге. На полу около дивана лежали недорезанная книга и ореховый нож. Но молодому материалисту не суждено было на этот раз воспользоваться послеобеденным покоем: в коридоре раздались быстрые шаги, дверь с шумом растворилась и вбежал Куницын. Окинув комнату быстрым взором, он приблизился к отдыхавшему и тронул его за плечо. Змеин открыл глаза и вопросительно уставился на неожиданного гостя.
— Прошу извинения, если помешал вам, — начал тот, — но дело спешное, не терпящее отлагательств.
Змеин оперся на локоть.
— Пожар?
— Не пожар, но…
— Так помер кто скоропостижно?
— И то нет…
— Так что же? Не хотите ли присесть? Стулья у нас, как видите, имеются.
— Благодарю-с, не до того. Чтобы обратиться прямо к делу: я надеюсь, что вы не откажете мне быть моим секундантом?
Змеин с непритворным удивлением вымерил говорящего: не шутит ли он? Но темная туча, облегавшая чело правоведа, уверила его в противном.
— Я — секундантом? Это два понятия несовместные.
— А я рассчитывал именно на вас.
— Бывают же фантазии! Если вам уже так приспичило драться, то отчего бы вам не обратиться с вашим предложением к Ластову?
— Да с ним-то я и дерусь.
— Гм, да, драться и быть в то же время секундантом противника — действительно, не совсем-то удобно. Но почему бы вам не пригласить одного из здешних немцев — они все заклятые любители дуэльных упражнений? Чего лучше Брони, дерптский студиозус?
— Благодарю покорно! Я с этой немчурой не знаюсь. Так я могу рассчитывать на вас, m-r Змеин?
— Чего для вас не сделаешь! Не знаю только, чем я заслужил такое предпочтение с вашей стороны: кажется, не давал к тому ни малейшего повода. Нельзя ли, однако, узнать, из-за чего у вас началось с ним дело?
— Дело еще не начиналось; я только собираюсь вызвать господина Ластова.
— Да за что же? Неспроста же так, здорово живешь?
— Это до вас не касается, это мое дело.
— Какой вы шутник. После этого вы, пожалуй, и противника вашего не посвятите в тайну вашей ненависти: "Дерись, мол, да и кончено, осерчал да и все тут, а уж за что, про что — узнает могила одна".
— Вы, m-r Змеин, будто не знаете, что милый друг ваш позволил себе с младшей Липецкой?
— Знаю — поцеловал ее. И отлично сделал: она пре-миленькая девочка.
— Вы нарочно не хотите понять меня! Пусть бы он целовал ее, если бы имел на то право, а то ведь мы заключили контракт — помните, на Гисбахе?..
— Оно конечно! Зачем же вы не заключили вашего контракта по установленной форме, на бумаге соответственного достоинства? Сами виноваты: кому же, как не правоведу, знать чиновные кляузы?
— Да и с общечеловеческой точки зрения такой поступок был в высшей степени неделикатен, негуманен, когда со стороны девицы не было дано к тому ни малейшего повода.
— А почем вы знаете? Да она уже тем виновата, что так мила. Губки у нее свежие, полные, так и просятся на поцелуи — вот вам и повод. Признайтесь-ка откровенно, любезнейший, что вам только до смерти завидно, что вы не первый догадались поцеловать такую душку? Да-с, что делать, опоздали. Теперь она уже так скоро не поддастся.
Куницын скосил презрительно губы.
— Остро, необыкновенно остро! Итак, позвольте же наконец узнать, могу я рассчитывать на вас или нет, согласны вы быть моим секундантом?
— Итак, согласен; то есть согласен быть им, но не буду им.
— Как понимать ваши слова? Опять остроумничаете.
— Я хочу только сказать, что при всем желании с моей стороны мне не придется быть вашим секундантом, потому что Ластов настолько все-таки рассудителен, что не станет рисковать жизнью из-за таких пустяков.
— Ну, так я найду себя принужденным прибегнуть к иным средствам!
— Другими словами: "Двоим нам тесно на сей планете — или он, или я! А не хочет драться, так заколю из-за угла". Так, что ли?
— Если угодно, так.
— Ничуть не угодно! Закадычного моего друга собираются зарезать из-за угла, и чтобы мне это было угодно? Нет, уж лучше драться; там хоть шансы равны. Но вам, я думаю, все равно, теперь ли я схожу за ним или немного погодя?
— А что?
— Да так, соснул бы маленько.
— Вам сон дороже чести вашего ближнего!
— Да ведь драться Ластов не будет; так раньше, позже ли не драться…
— М-r Змеин! Вы, как я вижу, изволите смеяться надо мною. Это может обойтись вам дорого.
— Ой-ой, не замайте! — зевнул Змеин, поднимаясь с дивана. — Я не знал, что вы так кровожадны. Сию секунду несусь на крыльях мести. Позволите ли вы мне хоть одеться?
— Оденьтесь, — угрюмо проворчал правовед, отходя к окну.
— Где бы найти его? — говорил, облачаясь, Змеин.
— Он, кажется, отправился по аллее с тетрадью под мышкой.
— А, да — с альбомом. Хотел срисовать Интерлакен с того берега Аар. Ну-с, скажите-ка на прощанье: не жаль вам посягать на жизнь юноши во цвете лет, подающего великие надежды, которого сами вы еще так недавно считали своим лучшим приятелем?
— Увольте, пожалуйста, от ваших нравоучительных сентенций, гп-г Змеин. Вы, надеюсь, взялись серьезно исполнить мою просьбу?
— Еще бы. Нарочно надел башмаки, сюртук…
— Так до свиданья. Теперь три четверти четвертого, — прибавил он, справляясь с часами. — Ровно через час, в три четверти пятого, я захожу опять сюда.
— Можете. Для вящего удостоверения преступника в серьезности ваших намерений, не дадите ли вы мне с собою перчатки?
Не удостаивая вопрошающего ответа, Куницын с достоинством вышел из комнаты.
Виновника предстоящего кровопролития Змеин отыскал действительно на той стороне Аар, лежащим под тенистым деревом и рисующим в альбом женскую головку. Полюбовавшись некоторое время через плечо приятеля рождающимся произведением, принимавшим все более и более знакомые черты, Змеин промолвил:
