Я не уйду.
– Единственное, чем ты можешь помочь, – это принести мне шаль. Сама я не найду, а мне без нее холодно.
– Брось, – взвыла в ответ. Ее страх мешался с нежеланием оставлять Рацлаву одну. – Тут же так жарко!
– Может быть, – согласилась Рацлава, – но мне ужасно холодно. Неужели я многого прошу?
И когда Ярхо вошел в чертог, Кригги уже не было.
* * *
Жена его брата сидела на подушках, склонив голову набок. Губы во влажно-алых трещинках застыли, обнажив ряд зубов: вымученная улыбка сделала лицо похожим на маску – гримаса напускного спокойствия.
– В чем же я провинилась на этот раз, Ярхо-предводитель?
Ярхо рассматривал ее долго и пристально – дольше и пристальнее, чем когда-либо до этого. Россыпь кружев и бело-голубых тканей. Меловая кожа, две темные косы и мутные озерца глаз – он видел это и раньше. Но чего же он до сих пор не замечал?
– Ярхо-предводитель?
Лиловые кровоподтеки на шее. Бахрома покрывала, которое жена его брата набросила на волосы, поднимаясь, – чтобы полы не запутались в ногах. Проступающие вены, язвочки в уголках губ, ссадины на пальцах: слишком человеческий, слишком земной облик.
Она шагнула с подушек на самоцветный пол. Двигалась неторопливо, словно сквозь студень, и словно совсем не боялась ни вторжения Ярхо, ни его затянувшегося молчания. А потом вскинула лицо, как если бы позволила рассмотреть себя получше.
– Что-то стряслось? – спросила она снова.
Даже имя у нее было не колдовское, обычное. Ярхо запомнил его после случая с пауком-серебрянкой – женщина как женщина, разве что предательница и самозванка. Ярхо успел поверить, что она не ведьма.
Похоже, зря.
– Песня твоя, – произнес он наконец.
Жена его брата поджала губы. По лицу скользнула тень судороги.
– А что с моей песней? – на удивление кротко полюбопытствовала Рацлава, подходя ближе. – Понравилась?
Если бы Ярхо мог, он бы даже посмеялся.
– Думаешь, – скрежетнул, – помятая шея – самое страшное, что может с тобой статься?
С ее лоб и щек схлынула последняя краска. Жена его брата вытерла о юбку мелко дрожащие, блестящие от пота ладони, но, вскинув брови, заговорила заискивающе-капризно:
– Бедная моя шея… До сих пор болит. Наверное, и с виду еще нехороша. Будь в следующий раз помягче, Ярхо-предводитель. Если муж позовет меня к себе, мне ведь придется объяснять, кто оставляет следы на моем теле. Какой стыд.
Может, и вправду ведьма.
– А разве я делала дурное? Только играла на свирели, и ничего больше.
Ярхо двинулся вперед, сократив расстояние между ними до пары шагов.
– Что играла?
И Рацлаве стоило больших усилий не отшатнуться.
– Свадебную песню, – начала оправдываться она, хотя должна была понимать, что Ярхо хотел услышать совсем не это. – Веселую или грустную, уже не разобрать. О том, как девицу выдают замуж в богатый род, и она рада бы сбежать, да матушка приглядывает. Ну и как тут сбежишь, если двери заперты, а слуги готовят шумный праздник.
Она протяжно выдохнула: мелко затрепетали ноздри. Наверняка пыталась успокоить страх, клокочущий внутри, но получалось не слишком.
– Зачем ты пришел? Почему моя песня тебе не по нраву?
– Старая она, – ответил Ярхо негромко. Если бы прибавил голос, глядишь, жена его брата рухнула бы без чувств. – Такая старая, что люди бы позабыли. А если не позабыли, то переделали бы. Ты же играешь – звук в звук, как помню.
Рацлава пожала скованными плечами.
– Моя наставница научила меня ей. И она была… не человеком. Кёльхе, могущественная певунья камня, – она срастила свое тело с ясеневым стволом, став древесной колдуньей. И она жила долго, Ярхо-предводитель, несколько сотен лет. Быть может, кто-то, подобный Кёльхе, передал ей знания, многими из которых я не смогла овладеть.
– Где она сейчас?
Жена его брата помолчала, а потом закусила и без того покалеченную губу.
– Я убила ее, – сказала тихо. – Я забрала у нее свирель, и она погибла. Говорила же тебе, Ярхо-предводитель: и меня заклеймили предательницей.
Что ж. Ярхо уже узнал из разговора все, что требовалось, поэтому собирался покинуть чертог и больше на слова не тратиться, но все же – все же – зачем-то спросил отрывисто, вскользь:
– И что, тяжко?
Казалось, Рацлава призадумалась.
– Я лелею эту ношу от Черногорода до логова Сармата-змея, – осторожно произнесла она. – Я свыклась с ней настолько, что не помню другой жизни. Без свирели я бы не стала драконьей невестой, а Кёльхе часто снится мне и насылает на меня колдовских птиц, но… – Помедлила, глядя сквозь него. Видно, примеряла, не выйдет ли ей боком такая откровенность. – Я сама выбрала эту судьбу, Ярхо-предводитель. Если бы я вернулась к началу, то поступила бы точно так же.
В голосе – ни тени сожаления. Ни капли раскаяния.
Как у него когда-то.
* * *
Там, во саду, гроздью алой висит калина, там, во саду, на калине сидит голубка.
Это был один из последних праздников, который в Халлегате отмечали пышно, с размахом. Тогда народ еще не знал ни Сарматовых восстаний, ни войн между братьями, поэтому свадьбу князя Хьялмы играли как положено.
На третий, самый важный по обряду день гостей созвали в Великом медовом зале. И день этот обещал быть самым хмельным и задорным, ведь ранее веселье уступало долгим ритуалам. Невесту, девицу из Скобарьей Вольности, перевозили в дом жениха – с богатыми дарами, под заунывные песни-плачи; ее отец, скобарский атаман, преклонял колено, объединяя с Халлегатским княжеством свои торговые города и плодородные земли, доселе не признававшие власти никакого князя. Скобарья Вольность была небольшим, но лакомым кусочком, который желали ухватить многие правители Княжьих гор. Так что, роднясь со скобарским атаманом, Хьялма присваивал хорошие угодья, расширяя границы Халлегата пуще прежнего.
В медовом зале было пьяно и жарко. Музыканты играли переливчатую свадебную песню, почти тонувшую в шуме здравниц и стуке чарок. За высоким столом сидел сам молодой князь, строгий и выпрямленный, будто по струнке. Лицо у Хьялмы было одновременно резкое и утомленное – видно, напомнила о себе затяжная болезнь. Привычно-холодный взгляд казался тревожным и цепким, совсем не таким, каким пристало смотреть жениху на свадьбе. И глаза его, до жуткого внимательные, скользили не по юной жене, сидевшей по левую руку, не по чаше, которую ему наполняли слуги, и не по танцорам, развлекавшим народ.
Ярхо готов был поклясться: Хьялма то и дело выискивал взглядом его, отказавшегося занять место за главным столом. Нынче Ярхо сидел в противоположном конце пиршественного зала, там, где не встречалось ни одного человека знатной крови – лишь простые дружинники. Братья вели увлекательную игру: Хьялма поглядывал на Ярхо, Ярхо – на Хьялму, осушая кубки с вином. Правда, смотреть княжичу было
