язвах и прыщах, Опухших, гнойных и неизлечимых Он лечит тем, что молится за них И вешает монетку им на шею. Я слышал, будто этот чудный дар Останется в роду его[99].
Должны ли мы верить свидетельству Шекспира? Жизнь и, главное, сверхъестественные способности Эдуарда Исповедника известны нам в основном из четырех документов: нескольких отрывков из «Historia Regum» (Истории королей) Уильяма Мэлмсберийского и трех биографий — одной анонимной и двух принадлежащих соответственно Осберту Клерскому и Эйлреду Рьевольскому. Эйлред писал в 1163 г., при Генрихе II; Осберт в 1138 г., во времена Стефана из Блуа. Уильям жил немного раньше: первая редакция его «Истории» относится ко второй половине царствования Генриха I, к 1124 или 1125 г. Наконец, анонимное «Житие» считается почти современным его герою: по-видимому, оно было сочинено сразу после смерти Эдуарда, около 1067 г., во всяком случае, не позже 1076 г. Таково, по крайней мере, было до сих пор общепринятое мнение. В другом месте я попытался доказать, что мнение это ошибочно и что анонимное «Житие» также создано в царствование Генриха I, только в первой его половине, между 1103 и 1120 гг. Из этого я и буду исходить здесь[100].
Эдуард Исповедник очень рано прослыл святым; культ его, еще никак не закрепленный официально, был уже весьма распространен при Генрихе I; Осберт выступал за его канонизацию, которая к тому моменту, когда за перо взялся Эйлред, как раз только что совершилась. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что все четыре названных нами сочинения приписывают Эдуарду немало чудесных исцелений: раз он был святым, значит, творил чудеса. Среди всех этих случаев историки «возложения рук» обычно выделяют один. Все четыре автора излагают его почти одинаково: Эйлред здесь, как и во всех других местах, просто-напросто переписал хорошим слогом многословные и туманные рассуждения Осберта, который, в свою очередь, был знаком с анонимным «Житием»; что же до двух более старых авторов, Уильяма и анонима, которого обычно именуют Биографом, оба они, по-видимому, пользовались одним и тем же источником — сборником рассказов о чудесах, который, вероятно, был составлен в Вестминстере и на который ссылается также и Осберт. Перескажем вкратце этот знаменитый эпизод[101]:
Жила однажды в Англии молодая женщина, страдавшая ужасным недугом — железы у нее на шее распухли и распространяли страшное зловоние. Увидев вещий сон, она отправилась к королю, дабы просить его об исцелении. Король повелел принести сосуд с водой, обмакнул в воду пальцы, а затем дотронулся до больных мест и несколько раз осенил их крестом. Тотчас после прикосновения королевской руки из опухоли вытекли кровь и гной; болезнь, кажется, отступила. Пациентку на некоторое время оставили при дворе, однако лечение, судя по всему, возобновлено не было. Тем не менее не прошло и недели, как счастливица полностью исцелилась; больше того, она избавилась не только от мучившей ее золотухи, но и от бесплодия, которым страдала уже несколько лет, и в том же году на радость мужу родила ребенка.
Такова основная канва этого рассказа. Каждый из биографов Эдуарда добавляет к нему свои комментарии, которые заслуживают нашего внимания даже в большей степени, чем сам текст.
Начнем с замечания, которое принадлежит Уильяму Мэлмсберийскому: «В наши дни дни кое-кто извлекает пользу из сих чудес (того, что произошло с молодой женщиной, и некоторых других, которые, как мы скоро увидим, приписывались Эдуарду еще в его юности), толкуя о них лживо; люди сии утверждают: не оттого король обладал даром исцелять, что был свят, но оттого, что дар сей — наследственная привилегия королевского его рода»[102].
Замечание вдвойне драгоценное, ибо оно знакомит нас одновременно и с идеями Уильяма, и с представлениями его современников, которых он не разделял. Монах из Мэлмсбери был убежден, что творить чудеса могут одни лишь святые; короли — если они святы — также могут совершать чудеса, но способность эта нимало не зависит от их королевского сана; чудотворных династий не существует. Позже мы еще встретимся с этой концепцией, которую, зная взгляды Григория VII, можно с полным основанием назвать григорианской. В данный же момент нас больше интересует мнение противоположное: оспаривая это мнение, Уильям предоставил нам неопровержимое доказательство его существования.
Дело происходит в Англии, в 1124 или 1125 г. Эдуард Исповедник, умерший шесть десятков лет назад, считается чудотворцем, умеющим исцелять больных. Были ли все эти исцеления однотипны? На сей счет мнения расходятся. Некоторые полагают, что чудеса с исцелением золотухи следует рассматривать отдельно: способностью совершать их Эдуард был обязан не своим религиозным добродетелям, но королевскому происхождению. Если люди придерживаются такого мнения, значит, у них есть основания думать, что короли умеют исцелять золотуху: откуда же могла взяться эта уверенность? Разумеется, из наблюдений над тем, что происходило у них на глазах. Их королем был Генрих I; следует ли из этого, что уже Генрих I обладал тем чудесным даром, который, как нам известно, приписывал себе его внук Генрих II? Трудно не ответить на этот вопрос положительно.
Здесь, кстати, следует принять во внимание другой текст, написанный почти одновременно с «Историей королей». Я же приводил выше тот знаменитый отрывок из Гвиберта Ножанского, который составляет наше древнейшее свидетельство, касающееся французского обряда; однако я нарочно опустил в той цитате последние слова, которые привожу теперь: «Как обстоит дело с исцелениями золотухи у других королей, — пишет Гвиберт, — о сем умолчу; не знаю, однако же, ни единого случая, когда бы дерзнул сие испробовать король Англии»[103].
Французские историки уже давно используют эту фразу для доказательства того факта, что во время написания трактата «Приметы святых», иными словами, в то самое время, когда в Англии царствовал Генрих I, английские короли еще не владели тем прекрасным даром, которым уже обладали Капетинги[104]. Такое толкование привело бы Гвиберта в восторг; именно его он и хотел внушить потомкам. Однако толкование это следует, пожалуй, счесть чересчур упрощенным. Пыл, с каким аббат из Ножана, чей щекотливый патриотизм широко известен, защищает первенство французской династии, немного подозрителен: с какой стати выделять из всех европейских государей нормандского монарха специально ради того, чтобы отрицать наличие у него целительных способностей? Возникает ощущение, что Гвиберт усмотрел в поведении английских королей, по изящному выражению д-ра Кроуфорда, «смутный намек на возможность узурпации»[105]. Будучи
