— Ладно, ладно… — примиряюще сказал Турин. — Веру не видел?
— Нет еще, но обязательно повидаю… Не подкосило ее?
— Держится… Что делать? Не одна она… Сегодня Галкиной похоронку принесли…
— Кто такая?
Турин объяснил.
— Обо мне тут никто не спрашивал? — спросил Нефеденков. — Не проявлял здорового любопытства?
— Кто именно?
— Ну, мало ли…
— Не спрашивали…
— Не интересуются, стало быть, Нефеденковым… — Борис говорил не то всерьез, не то с иронией — трудно было понять. — От матери, случайно, никаких вестей не было? — Нефеденков хотел быть небрежным, но на слове «мать» голос все же дрогнул.
— Не слыхал…
— Понятно…
Ваня Турин хмурился, раздумывая.
— Вот что, Борис, — сказал он, — ты отдохни, приди в себя, потом поговорим обстоятельно. А то и у меня дела, и ты устал…
— Можно и так, — согласился Нефеденков. — Однако я не устал… Но помыться, постричься надо… — Он поднялся.
— В бане поосторожней, — предупредил Турин.
— Тиф?
— Тиф, и всякий… Будь очень осторожен…
Нефеденков кивнул и вышел.
Все время молчавший Власов посмотрел на озабоченного Турина и спросил:
— Кто это?
— Учились вместе… В отряде у нас был…
— Странно себя ведет…
Турин не ответил, но Власов знал, что эта мысль мелькнула и у секретаря. И разговор, наверное, Турин перенес, чтобы побыть с Нефеденковым с глазу на глаз.
5
Группу, направлявшуюся к школе, ее обитатели заметили давно. Здесь ждали начальства каждый день: придут и будут требовать освободить помещение…
Многие подошли к окнам, к тем из них, что не были забиты листами горелого кровельного железа. Старики и старухи приподнялись на кроватях. Тревога передалась детям: то бегали, кричали, путаясь под ногами взрослых, а тут вдруг притихли…
Одного из ребят быстро отрядили за Зоей. Не жалея сил, мальчонка помчался на дальнее поле, где женщины копались в перекопанной дважды земле в надежде отыскать несколько картофелин.
В комнатах, в коридоре школы возбужденные жильцы, разбившись на группы, почти не слушая друг друга, пытались выработать план совместных действий. Высокая женщина с узким восковым лицом по привычке прижала стиснутые руки к груди и ходила от группы к группе. А вокруг гудело:
— Если начнут выгонять — плеснуть керосином и запалить!
— С ума сошла! В тюрьме не сидела? Да?
— У своих не сидела. У немцев сидела!
— Не будут же они просто вышвыривать на улицу…
— А в землянке, по-твоему, жить сладко?
— Да кому сейчас до школы? Кому?
— Боже мой!.. Боже мой!..
— Кончилось наше житье…
— А ты не ной! Будешь ныть — и кончится!
Но постепенно разговоры и шум, как это ни странно, начали затихать. Городская власть и учителя уже шли по аллее ко входу в будущую школу.
Мамин первым взошел на крыльцо, открыл дверь.
— Здравствуйте! — Его голос был бодрым, тон самым благожелательным.
Жильцы молчали, настороженно смотрели на представителя власти.
— Здравствуйте, — первой ответила высокая женщина с восковым лицом.
За ней поздоровались сразу несколько человек.
— Товарищи, — начал Мамин, — мы пришли к вам по серьезному делу.
Мамин был улыбчивым, мягким человеком. Но, зная за собой это не всегда, как ему думалось, практически-полезное качество, он в минуты решительных действий взнуздывал себя, заставляя быть и более суровым и более грубым. Но так как это все же не было органично присуще ему, то и суровость и грубость получались какими-то странными, будто человек, не сообразуясь ни с чем, говорит и говорит давно заготовленные слова, не желая знать, какое действие они производят.
— Решено, товарищи, — продолжал Мамин, — это помещение передать школе. Решение окончательное, да другого и быть не может.
В комнате справа заплакала женщина. Это был тихий плач человека, у которого давно уже иссякли силы.
Мамин, который ожидал встретить в школе все что угодно — ругань, угрозы, сжатые кулаки, только не этот немощный, а потому особенно терзающий душу плач, растерялся и невольно обернулся к стоявшим сзади него учителям.
Владимир Николаевич тронул председателя райисполкома за плечо: мол, погодите! — и молча вышел вперед.
Кивнул одному, другому, пробираясь в угол комнаты, откуда доносился плач.
— Мария Михайловна… — позвал Владимир Николаевич, став у железной койки, на которой под лохмотьями одеяла еле угадывалось, наверное, уже почти невесомое старческое тело. — Мария Михайловна…
Та, кого Владимир Николаевич с таким уважением назвал Марией Михайловной, седая, с блуждающим взглядом темных глаз, не сразу поверила, что это внимание и уважение адресовано ей, с которой все уже так намаялись, что порою, чувствовала она, ей старались меньше дать чаю, чтобы лишний раз не подставлять таз, заменявший больничную посудину…
— Владимир Николаевич… — послышался слабый голос. Мария Михайловна попыталась даже привстать, но не смогла. Только голова чуть приподнялась и сейчас же завалилась на сторону. И все. — Помираю, Владимир… Николаевич… — еле слышно проговорила она.
Старый учитель хотел сказать, что, быть может, не все так печально, как она думает, хотел как-то утешить ее, но вдруг все утешительные слова показались ему совершенно неуместными здесь и сейчас.
Владимир Николаевич закрыл глаза словно от боли, вздохнул глубоко и сказал, взмахнув сжатым кулаком:
— Да, не так мы думали доживать свои дни, Мария Михайловна… Не так… Но все же они не увидели нас на коленях. Мы свое дело сделали. Ничего не забудем, Мария Михайловна. Ничего!..
Видимо, не все из того, что говорил Владимир Николаевич, могло дойти до сознания угасавшего человека. Но Мария Михайловна чувствовала, что, как всегда, старый учитель говорит о чем-то большом и важном в жизни… И сейчас, на пороге небытия, она может что-то сделать для этого большого и важного…
— Да… Да… — соглашаясь, тихо повторила Мария Михайловна. — Да…
Мамин, который остался как бы не у дел и на которого жильцы, наблюдая встречу двух стариков, не обращали внимания, заволновался: учитель увел разговор куда-то в сторону, говорит совсем не о том…
— Товарищ Воскресенский, — напомнил ему Мамин. — Нам нужно поближе к делу…
Владимир Николаевич чуть не задохнулся от негодования, он побледнел и не сразу смог проговорить с неизбежной для него учтивостью:
— Простите, но ближе уже некуда, Василий Васильевич! — Он помолчал. — Мы говорим с Марией Михайловной о самом существенном. Выше нет ничего!
Степанов с Верой встревоженно переглянулись. Вера была уверена, что потом Мамин станет упрекать ее: зачем взяли этого старика?
Мария Михайловна с трудом повернула голову, долго блуждала взглядом, пытаясь найти человека, сделавшего какое-то замечание Владимиру Николаевичу, но не смогла — он стоял в стороне. Устав, махнула учителю рукой: мол, довольно, довольно!
Владимир Николаевич, взяв руку Марии Михайловны в свою, несколько секунд подержал ее и молча вышел.
Мамин, который по дороге к школе наметил примерно, что он должен сказать, переступив ее порог, вдруг не то чтобы понял, но скорее почувствовал, что все заготовленные заранее слова — это не то… Не то… И, окончательно разделавшись с прежним решением говорить сурово и непреклонно, тихо произнес:
— Матери и сестры…
Хотя в школе стояла тишина, не все в дальних углах комнат услышали его слова. Кто-то переспросил:
— Что он говорит?
А Мамин вдруг ощутил, что ему доставляет радость повторить вот эти простые слова, и странно, почему он лишал себя такой радости раньше.
— Матери и сестры, — повторил он громче. — Вы сами знаете, что школа эта нам очень нужна… Как правильно сказал здесь преподаватель Воскресенский, нам нужно учить детей, чтобы было будущее, о котором мы все мечтаем… Нелегко вам будет на первых порах, мы это знаем…
Мамин стал говорить о том, какую помощь окажут выселяемым из школы. Все семьи — фронтовиков и нефронтовиков — получат строительный материал. Все!
Степанов тронул Веру за плечо: слышала?
Та лишь кивнула головой, озабоченно соображая: не минутную ли слабость проявил Мамин? Сумеет ли защитить свою позицию? Найти стройматериал в Дебрянске!
Но Мамин, словно узнав мысли Веры, повторил, чтобы подчеркнуть твердость своих слов:
— Получат все семьи — фронтовиков и нефронтовиков.
Он сказал относительно сроков: торопить не будут, но хотелось бы, чтобы жильцы управились за недельку…
Произнося это слово «недельку», Мамин имел в виду продолжить фразу: «недельку, полторы…» Но продолжить не пришлось: женщины одобрительно загудели: неделька, видимо, устраивала…
Степанов проверил список жильцов, составленный Таней, чтобы никого, не дай бог, не забыть. Узнавал исподволь, кому не под силу рыть землянку… Ничего не обещал, но что-то брал на заметку…
