— Хрен с ним. Все время лез на глаза начальству…
— А нам уши прожужжал… — Татьяна запнулась, захихикала.
— О чем? — раздраженно спросил Хрустов. — О чем он мог жужжать, Утконос с усиками?
— Не бери в голову. Дело прошлое. Говорил, у тебя метод… кричал, что в гробу видел начальников, а сам… ужом..
— Я ужом?! — заорал в весь свой бас Хрустов.
— Тихо, тихо… тихо… — И Хрустов и Татьяна Викторовна замолчали. — Тихо!.. — Может быть, она и поцеловала его…
Я решительно сошел с крыльца на мокрый асфальт. К черту! Пойду, поброжу, пока тянется эта мучительная ночь…
29
Я стоял на улице, возле старой подстанции, когда к баракам вновь подъехали две черные большие машины. Одна остановилась, светя фарами на вход в барак, другая — со стороны улицы — светя в окна. Из первой выскочил Илья, подал руку и вывел на асфальт невесту, всю в белом, из другого джипа вылезли Ищук и Бойцов. Оба несли какие-то ящики.
Они меня не заметили. Я отвернулся и побрел по улице вверх, к почте, откуда месяц назад Хрустов отсылал телеграмму Президенту России. Кафе «Кантегир», в котором гуляли сегодня свадьбу, уже пригасило окна, и музыки не было слышно. Видимо, все разошлись или вот-вот разойдутся.
Полумесяц светил с прозрачных небес, как свеча в хрустальной плошке. Было тепло. Или мне так казалось? Пахло хвоей, мокрым бетоном, свежей масляной краской. Городок строителей все-таки еще не спал: вдали слышались голоса, дурной, горловой хохот подростков и тихий девичий…
Где-то звякнуло стекло — то ли окно разбили, то ли брякнули бутылкой об асфальт.
Размышляя о судьбах моих старых знакомых, я подумал, что больше я, видимо, их никогда уже не увижу. Первый автобус из Виры в Саракан уходит в шесть тридцать. Осталось побродить часов пять…
— Родион, вы куда? — раздался голос в ночи. — Это он!
Я оглянулся. По ночной улице шли Илья и Инна, он держал над ее головой зонтик, хотя давно уже не было никакого дождя.
— Гуляю, — ответил я. Я постарался, чтобы в моем голос не было никакой обиды. — Ночь такая.
— Они просили вас вернуться. Сейчас будут петь.
«Петь». Я рассмеялся. Может, в самом деле пока у них там посидеть, меж сухих стен. Успею еще побродить по пустым улочкам.
— А вы чего же?
— А мы домой, — рассмеялся Илья, прижимая левой рукой к себе за талию гибкую тоненькую Инну и поднимая выше зонт.
— Пешком?!
— Звезды. И не холодно, — тихо улыбнулась невеста, блеснув зубами.
— Да и рядом, — кивнул Илья в сторону новых домов.
Я побрел обратно к баракам.
И уже поднимался на крыльцо, когда издали донесся мужской крик, а потом женский визг. Что такое?! Я прислушался — женщина или девушка кричала:
— Иди ты, иди ты!.. — или: — Бандиты, бандиты?..
Потом грянул хохот. Я постоял минуту — была тишина. Я торопливо вошел в барак, вместе со мной вломилась туда моя огромная тень (машина светила фарами мне прямо в спину):
— Лев Николаевич! Сергей Васильевич!.. какие-то люди там кричат… ругаются…
Меня никто не расслышал. В первой комнате на одной из коек, сидели обнявшись, Галина Ивановна и Татьяна Викторовна.
— А твоя сеструха домой не собирается?
— Нет, — тихо отвечала подруга. — По прежнему со своим немцем там.
— Какая бойкая девчонка была!.. Здесь нужны русские, здесь!..
Во второй комнате стояли, обняв друг друга за плечи, Никонов, Туровский, Хрустов и Бойцов. Они пели Есенина:
— Дальний плач тальянки, голос одинокий,И такой родимый, и такой далекий…Плачет и смеется песня лиховая…Где ты, моя липа, липа вековая?Я и сам когда-то в праздник спозаранкуВыходил к любимой, развернув тальянку.А теперь я милой ничего не значу,Под чужую песню и смеюсь, и плачу…
Где же Ищук? Тарас Федорович был занят делом — разливал в стаканы на подоконнике спиртное.
Я проскользнул к нему мимо топчущихся, как слоны, друзей, хотел было рассказать, что я слышал только что на улице, но начальник САРАЗа перебил меня:
— Давай, за них. — И сунул мне в руку стакан. Я нюхнул — это был коньяк. — Мужики! Нолито!.. — крикнул он старым строителям, нажимая на «но».
— За дружбу! — гаркнул Никонов, хватая стаканы и раздавая друзьям. — Давно пора! Лёвка, мы тебе разрешаем грамм сто.
Хрустов и Туровский молча выпили, Бойцов только пригубил. Никонов удивленно отшатнулся.
— Я свое отпил, братцы… — негромко ответил Алексей Петрович. — Да и какая разница. Я пьян на всю жизнь.
Ищук подскочил и со всеми чокался.
— Черти полосатые, а мне койку не приготовили… хе, я могу и на голых пружинах… Вот, мы с Родионом как бомжи и заночуем. А вы как белые люди.
— Да уж, нашел бомжа, — беззлобно отвечал Никонов. — Это уж мы… трудяги, старики… Черт, забыли гитару.
— А может, оркестр из ресторации сюда?! — предложил Ищук. — Да и официанток! — Он захохотал. — Клянусь, можно хороший кабак открыть: барак номер… какой у него был номер?
Туровский мотнул головой и поднял руку. Он что-то хотел сказать.
— Да, Валера? — тряхнул его за плечо Никонов.
— Может, мне тоже хочется кричать через века…. слышь, Лёва? — Его воспаленные глаза на свету фар казались красными. — Я тут услышал, ты говорил Родиону… может, мне тоже не хочется остаться в этих скобках «от и до». Только кому кричать-то? В ожидании Страшного суда? Что, явятся ангелы с печатями, кони — белый, рыжий, черный? Да в том-то и беда — ничего этого не будет! Вышли из хаоса — уйдем в хаос.
— Ты церковь не трогай! — вдруг вознес голос, словно запел Никонов. — Если есть что-то — это она. Иначе все прахом пойдет.
— И чем же она помогает, чтобы прахом не пойти? Тем, что принимает деньги в свою кассу и ордена за это выдает? — Туровский усмехался. Я подумал: осмелел Туровский.
— Валера, ты циник, — постарался не обидеться Никонов. — Был и остался. Родион, как на этот счет современная интеллигенция?
Все они словно только что вспомнили обо мне, глянули разом.
— По разному, — ответил я. И стыдясь своей осторожности, добавил резче. — Пока мода. Библию не читали, но крестики носят.
— Раньше так комсомольские значки носили… — кивнул Туровский.
Хрустов и Бойцов молчали.
— Алёша, — вдруг сказал Хрустов. — Почитал бы стихи.
— Какие стихи!.. — еле шевельнул черными губами Бойцов.
— Ты же поэт!
— Какой я поэт? Неграмотный, наивный. Только в поздние годы познакомился с мифологией России, Греции, с книгами древних римлян… в Индии прочел книги, о которых раньше даже не слышал… да и вы, наверное… Побывал в горах Тибета. И осознал, что я — ничто.
— Да, — вдруг откликнулся Туровский. — Я это понял давно. Еще при советской власти. Мы — песчинки… с глазами и ртами…
— Но-но, Валера! — хмыкнул Никонов. — Ничего себе песчинки! Знаете анекдот? Что такое «тютелька в тютельку»? Лилипут с лилипуткой занимаются любовью.
Бойцов поморщился, Никонов, оглянувшись, приложил ладонь ко рту.
— Лёша, у тебя где сейчас главная работа?
— После Индии обещали Англию, подержали советником в МИДе, сейчас болтаюсь между двумя советами директоров. Иногда думаю: почему не остался там? Там я лучше понимал людей. Там любят поэзию, музыку, женщин. У нас женщина венец творения до свадьбы, потом с ней мы творим что-то страшное… — И словно отвечая на вопрос. — Нет, она сама ушла, там много соблазнов. Я много пил, ребята, впал в депрессию. И все равно ее не ругаю, сам виноват.
— Как время меняет людей… — мучительно выдохнул Хрустов. — Ведь Олечка такая была… вся стройка: Снегирёк, Снегирёк!..
— Еще по разу? — спросил Ищук.
— Стоп! — Никонов оглянулся. — Надо женщин отправить домой. Небось, устали.
Он ушел в соседнюю комнату. И уже через минуту Татьяна Викторовна и Галина Ивановна кричали с крыльца:
— Мальчики, поберегите себя… пейте минеральную… — Машина взвыла и укатила вверх, в город.
Никонов вернулся и щедрым жестом позвал перейти в первую комнату.
— Приляжем, как люди… чем хуже диванов…
— Человек должен кричать через века, да… — бормотал Бойцов. Он словно обдумывал слова Хрустова и Туровского. — Обидно же — смертен… — И Алексей Петрович кивнул на Льва Николаевича. — Вот он кричит через века!
— Он сжег свою летопись, — сказал Никонов.
— Ну и что? А мы где? Мы же слышим? Всё преображается в страстях человеческих. Хрустов — Иов из Ветхого завета.
— Я лично его понимаю! Голос народа! — воскликнул Ищук, поднимая ящик со спиртным. — Родя! Хватай, неси!..
Вскоре мы устроились в комнате на белых постелях. С улицы продолжала светить машина. В небе сиял полумесяц. Господи, как быстро идет жизнь!.. Я ведь тоже помню красавицу Олю Снегирек! Маленькая была, как школьница. Она у меня в музее на фотографии рядом с Валерой Туровским.
