Четыре года он изучал историю литературы, философию, экономику в Сорбонне, но пережил настоящее отчаяние в середине 30-хгодов. До него дошли слухи о болезни матушки, которая осталась во Владикавказе, у него больше не было сил. Именно тогда он напечатал в «Современных записках» свой отчаянный очерк про обреченность молодой эмигрантской литературы. Именно тогда стал просить Горького (высоко оценившего его знаменитый роман) похлопотать о его возвращении, хотя многое понимал про тогдашнюю подневольную Россию. Он никуда не уехал (да и Горького вскоре убрали с пути хозяева). Может, его морально поддержал Осоргин, который привел его к масонам для «строительства внутреннего храма», ибо душевный кризис было даже труднее пережить, чем скудость и полуголодную жизнь. В конце 30-х годов Газданов принес присягу Франции и воевал снова.
Во время немецкой оккупации Газданов вместе с женой Фаиной Ламзаки примкнул к Сопротивлению. Он выпускал подпольный листок, что было, конечно, смертельно опасным. Под влиянием послевоенного подъема русского патриотизма, советских побед и долгого, неуклонного полевения русских масонских лож Газданов садится сразу после войны за новый роман («На французской земле»). На рабочем столе у него были не «Севастопольские рассказы» или «Последний из удеге», а Пруст и «Вечер у Клэр», но и его «Молодая гвардия» была достаточно далека от военной реальности, ибо робкое полупроцентное французской Сопротивление вырастает в ней до размеров всенародной волны, а советские профессиональные разведчики предстают как некие мстители, упрямо бредущие на Запад сквозь европейскую ночь. Военный роман Газданова затрагивает малоизвестную тему существования советских отрядов на французской территории, но вряд ли может служить подспорьем для историка. Роман очень скоро вышел по-французски, почти не был замечен и лишь полвека спустя появился в оригинале в России. Похоже, что взгляды самого Газданова на «эволюцию большевизма» и на собственный роман претерпели изменение уже вскоре после выхода в свет этой книги. Возможно, именно поэтому в послевоенном своем докладе «Писатель и коллектив», прочитанном в масонской ложе «Северная звезда» (где ж и поговорить с грамотными людьми о литературе, как не в ложе?), Газданов уже в 1946 году, как сообщает А.Серков, «выступил с позиций индивидуализма», а в следующем своем литературном докладе в ложе заявил , что художественное произведение должно выдержать дистанцию с описываемым историческим событием. То-есть, не надо назавтра после Бородинской битвы садиться за «Войну и мир». Ну, а выдержав дистанцию и оглядевшись, вчерашний певец таинственных комиссаров досточтимый брат Газданов и вовсе сообщил своим медленнее, чем он, созревавшим братьям по ложе удивительные вещи. К тому времени, как его вернувшихся на родину русских друзей из бригады Сопротивления советские органы уже великодушно разместили в лагерных бараках ГУЛАГа (то есть, к весне 1948 года), оратор масонской ложи «Северная звезда» Г. Газданов выступил с докладом «Советская проблема (новый правящий класс)», в котором он, проанализировав сообщения о ситуации в СССР, приходил выводу, что в ближайшее время никаких положительных изменений в Стране Советов, похоже, не предвидится и оттого стремление части русских эмигрантов вернуться на родину является результатом утопических мечтаний. Еще через пять лет, окончательно утвердившись в этом мнении, Газданов уехал в Мюнхен, где он до конца жизни работал на радио-станции «Свобода» (и даже руководил ее русской редакцией). Конечно, работа на радио отнимала много времени, но вечная нужда отступила, да и на прозу Газданов все же находил время. Вышел его новый роман «Призрак Александра Вольфа», который был переведен на четыре языка.
В 60-е годы Газданов прочел в масонской ложе интересные доклады о Гоголе и Чехове. Умер он в 1971 году, не дописав свой последний роман. Прозу его, вполне сложную и современную, многие критики считают менее «сделанной», чем набоковская проза, находят в ней меньше блеска. Но есть критики, которые видят в ней больше доброты, морального трепета, лиризма…
Подобно Бунину, Газданов постоянно ощущал «необыкновенную хрупкость жизни», «ледяное дыхание и постоянное присутствие смерти». Оставалось лишь, как всякому писателю, уповать на милость Божию и бессмертие родного слова, которому он посвятил жизнь…
Недавно на могиле Гайто Газданова был установлен новый памятник. Имя писателя известно теперь и в России, и в Осетии, и в далеких заокеанских университетах…
ГАКЕН НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ, general, 11.04.1865 – 5.04.1944
ГАКЕН (урожд. СТАРИКОВА) ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА, 2.05.1870 – 19.04.1944
В своем мемуарном «Синодике» священник Русского дома о. Борис Старк рассказывает о трогательной любви и смерти супругов Гакенов, живших на втором этаже (или «во втором этаже») старческого дома: «Она уж давно лежала больной, а муж неизменно приходил в церковь с клетчатым пледом на плечах, как английский лорд. Они были чрезвычайно дружны, и, видя, как жена постепенно угасает, генерал заранее страдал, как он останется без жены. Их трогательная взаимная любовь напоминала старосветских помещиков…
Как-то, когда больной старушке было особенно плохо, после моего посещения муж вышел в коридор и со слезами стал говорить мне, что вот она уже без сознания, скоро умрет, и он не видит, как может быть без нее. Я подбодрил его, как мог. На другое утро, приехав в Русский дом, я увидел свет в покойницкой и спросил, кто умер. Мне ответили: «Гакен». Ну, этого можно было ждать, еще вчера она была так плоха… «Да нет! Умерла не она, а внезапно умер сам генерал…» Это было совершенно невероятно. Ничего, кроме подавленного состояния, не предвещало скорую смерть. Комната Гакенов находилась почти над самой домовой церковью, но старушка была без сознания и не слышала ни отпевания мужа, ни то, как его выносили из храма почти из-под ее окон. Так Господь пожалел этих достойных супругов и не дал фактически ни одному пережить другого. Лежат они в одной могиле».
(Вы, наверное, отметили, что Ольга Николаевна пережила мужа на две недели.)
ГАЛАХОВ НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ, губернатор Витебска, 1855 – 1936
ГАЛАХОВА (ур. ШЕНШИНА) ОЛЬГА ВАСИЛЬЕВНА, 1862 – 1947
ГАЛАХОВА (ур. ВЫРУБОВА) МАРИЯ, 1885 – 1941
ГАЛАХОВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ, 1884 – 1928
ГАЛАХОВ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ, 1911 – 1965
ГАЛАХОВА КИРА НИКОЛАЕВНА, 1886 – 1967
Со своими родственниками, которые покоятся в этой могиле, знакомил меня мой старый парижский знакомый Николай Васильевич Вырубов. Мы сидели в его элегантном, просторном, увешанном картинами кабинете на авеню Иены и говорили о тех, кто давно уже довольствуется тесным коммунальным прибежищем на русском кладбище. Галаховы были родней Вырубову со стороны его матушки, урожденной Галаховой.
– Вы, наверное, заметили, – сказал Вырубов, – как мало воображения было у девушек из нашей семьи: девицы Галаховы выходили замуж за Вырубовых, а девицы Вырубовы – за Галаховых…
– Но это происходило только в двух-трех последних поколениях, вот ведь Ваш дедушка…
Николай Васильевич признал, что мое глубокомысленное наблюдение было верным. Его дедушка с материнской стороны Николай Павлович Галахов (который был не только витебским, но и орловским губернатором, а также камергером Высочайшего двора) женился на девице Ольге Васильевне Шеншиной, которая приходилась племянницей поэту Шеншину-Фету, а также племянницей писателю Ивану Тургеневу. Таким образом, тургеневское имение Спасское-Лутовиново досталось сестрам Галаховым (Марии и Кире), и Николай Васильевич Вырубов провел там детство.
– Сейчас там музей, – сказал мне Николай Васильевич, вполне признающий справедливость такого устройства…
Сын Николая Павловича и Ольги Васильевны (то есть дядя Николая Васильевича по матери) Александр Николаевич Галахов был ротмистром конного Кабардинского полка Дикой дивизии.
Здесь же похоронен его сын Николай Александрович, чей век был не слишком долог…
ГАЛИЧ (ГИНЗБУРГ) АЛЕКСАНДР АРКАДЬЕВИЧ, 19.10.1919 – 28.07.1977
Я знал этого милого, обаятельного, красивого и талантливого человека в Москве в «звездный час» его судьбы – в конце 60-х – начале 70-х, незадолго до его эмиграции. Но уверен, что это мое короткое знакомство с ним ничего не прибавило к тому, что я знал о нем раньше, заочно. Ибо хотя я и успел за этот год оценить его доброту и терпимость, его обаяние, его блестящую речь, его пение в узком, интимном кругу, это «реальное» общение дало мне все же меньше эмоций, чем сотни часов, проведенных у магнитофона, бесконечно певшего его голосом, чем это мое общение один на один с «настоящим» Галичем, или даже встречи на улице с «его» героями (и особенно – его героинями: они были все очень трогательными), чем обнаружение в своей собственной речи «его» неотвязной лексики.
Мне кажется, в жизни его тогда произошло чудо. Конечно, еще и раньше 60-х он был московский писатель, известный драматург, процветающий кинодраматург, лауреат и так далее, и даже в 30-е годы (как рассказывал мне один друг, его одноклассник) он уже был красивый, артистичный московский мальчик Саша Гинзбург, но он еще не был тогда Галичем. Конечно, он что-то декламировал, что-то писал (пьеса «Вас вызывает Таймыр», написанная вместе с К. Ф. Исаевым, и еще десяток пьес, сценарий «Верные друзья» и еще две дюжины сценариев), что-то ставил где-то, даже пел что-то, но все это было ненастоящее, вернее, такое, как у всех, или почти как у всех, может, чуть лучше или чуть честнее – и пьесы, и сценарии, и стихи… Но в конце 60-х годов он вдруг запел свое, совсем свое (он говорил мне, что это другое началось с «Милиционерши Леночки»), и Москва словно сошла с ума. Через несколько лет после блистательного Окуджавы появился в России новый прекрасный «бард», другой, конечно, но тоже замечательный – остроумный, злой, добрый, трогательный, лиричный… «Облака плывут, облака…»
