ведь сам Ботаджио толком не мог сказать, на какой именно суше располагается остров Рай. Войти в бухту
оказалось нелегкой задачей – кольцо красного рифа казалось сплошным, буруны так и кипели. Стоит ветру
рвануть – и баркентину размажет о скалы. «Вальядолида» обогнула остров и наконец обнаружила
подходящий проход – узкий, словно игольное ушко. На берегу уже толпились люди – золотисто-
коричневые, почти голые, с венками из белых цветов на курчавых головах. Увидев фигуры женщин,
матросы взвыли. С большим трудом Бельяфлоресу и Акуле удалось удержать их от мысли тут же
перестрелять всех туземных мужчин, а женщин забрать себе. Но никогда еще с такой скоростью не
опускались на воду шлюпки и не шлепали так согласно длинными веслами принаряженные матросы.
На берегу ждал пир. Аппетитные поросята (их команда пробовать не рискнула), черепахи, тушеные в
собственных панцирях, рыба во всех видах – печеная на углях, жареная на палочках, вареная с какими-то
ароматными овощами в больших горшках… Свежие фрукты – пираты из них узнавали только бананы,
свежая зелень, кокосовое, прохладное молоко и слегка перебродивший сок пальмы. Стоило команде утолить
голод – начались танцы. Под музыку толстых свирелей, трещоток, бубнов и маленьких барабанчиков,
выскочили вперед молодые девицы и начали извиваться, покачивать бедрами и трясти роскошными
волосами. То одного то другого матроса вытаскивали в круг. Бельяфлорес держался до последнего, но когда
пышногрудая дама с огромной гривой красных словно закат волос подошла к нему, зазывно тряся боками –
он не выдержал и показал этим сухопутным крысам, что такое настоящая портлендская джига. Что было
потом… матросы молчали, только цокали языками, возводя глаза к безмятежному небу.
Так и пошло – пир за пиром, танцы за танцами. Туземцы жили спокойно, ловили рыбу, растили
овощи на маленьких огородиках, пасли свиней и не боялись никого, кроме акул в заливе. Единственным их
богатством были розовые раковины, связанные в ожерелья. Детей умирало не меньше, чем в доброй Англии,
но те, кто перешагнул порог пятнадцатилетия, жили долго и старились так величественно, как не снилось и
королям. Наконец, в одно славное утро капитан Бельяфлорес понял – или «Вальядолида» завтра отчаливает
отсюда, или он останется без команды. Пушечным выстрелом он перепугал всех туземцев, а когда матросы
собрались, приказал всем немедля подняться на борт – плыть к острову Рай, за золотом и удачей.
Обескураженная команда поворчала, но приказание выполнила. Только дурак Вилли Вилкин уперся – он
прилюдно послал капитана ловить треску в Темзе и даже под дулом пистолета отказался уплывать с
острова. …Что с дурака возьмешь – не стрелять же его в самом деле. Мир плоский, до конца уже недалеко.
А на обратном пути можно и взять на борт – глядишь, надоест ему миловаться со своею туземкой.
Стоило отплыть на три дня пути – ветер сменился. Корабль подхватило течением и понесло невесть
куда. Незнакомые звезды светили над головой в те немногие дни, когда их удавалось увидеть сквозь пелену
облаков. Свежей воды было вдоволь, а вот пища протухла в мгновение ока. Команда чуть не собралась от
голода бунтовать, но Ибн Гвироль залез на мачту и начал молиться столь истово, что все тотчас же
преклонили колени. И были услышаны – три недели подряд на палубу падали летучие рыбы – их хватало,
чтобы сварить обед на день. Потом они выплыли к пустынному островку с развалинами и наловили там коз.
Потом страшный шторм стоил им бизань-мачты, почти всех парусов и Подлячека. Вся команда отощала,
лица осунулись, глаза горели. Ибн Гвироль как заправский капеллан каждое утро, включая субботы,
устраивал молебствие на верхней палубе, почти все приходили послушать псалмы и сказать богу спасибо,
что еще живы. Наконец море стихло.
Сутки на корабле спали все. Старик Ботаджио взялся постоять за штурвалом – он сказал, что не
утомлен. А когда капитан Бельяфлорес открыл глаза – он увидел, что баркентина входит в гавань родного
Портленда. С правого борта – один королевский фрегат, с левого борта – другой.
– Я убью тебя, рулевой! – закричал капитан и, не тратя слов даром, выстрелил в предателя Ботаджио
из любимого пистолета.
– Если бы… – горько вздохнул старик, потер дырку на старой рубахе и прыгнул в воду.
…Ибн Гвироль, чертов святоша, был прав – земля круглая, думал Джонни, бывший капитан
Бельяфлорес, примериваясь к ручке весла королевской галеры. И дурак Вилли Вилкин, как оказалось
тоже….
Искушение грешной Пьетры
– Матушка, госпожа Флоримонда совсем плоха, – у молоденькой послушницы из под белой обвязки
торчали потные рыжие кудри, она совсем запыхалась, – ребёночек жив, а у ней мы никак крови не можем
унять.
– У неё, дитя моё. Сейчас буду, – Паола жестом велела девочке замолчать, неторопливо дочитала
молитву, закрыла оббитый бархатом часослов и грузно поднялась с колен. Медицинская сумка, с которой
пожилая монахиня не расставалась, стояла в изножье койки.
Снаружи шёл дождь, было сыро и пасмурно – только фонарь над дверями «общедоступной больницы
Святого Лазаря» освещал скупо мощёный двор. Аккуратно приподняв подолы коричневых одеяний,
женщины поспешили перейти из здания в здание. Входная дверь даже не скрипнула. Паола принюхалась и
улыбнулась. В больнице пахло свежим сеном и травяными отварами, лавандой в мешочках и горячим
вином… двадцать лет назад из ворот разило гноем и смертью. По правую сторону коридора были мужские
палаты, по левую – женские, на втором этаже ютилась богадельня для беспомощных стариков. …Хорошо,
что подкидышам дали отдельный флигель, помещаясь вместе с больными, сироты часто заражались и
уходили обратно к Богу.
Дверь в палату рожениц была открыта. Немолодая, тёмнолицая крестьянка в одной рубахе ходила из
угла в угол, обхватив руками огромный живот. Щуплая белошвейка спала, жадно прижав к себе
покряхтывающий свёрток, на распухших, обкусанных губах колыхалась улыбка. Ещё одна кровать была
пуста. А на койке подле окна разметалась госпожа Флоримонда – супруга владетельного Фуа. Кровь и
нечистота родов не могли скрыть почти кощунственную прелесть тела, едва прикрытого тонкотканой
сорочкой с пышными кружевами. Сестра Беата стояла рядом с женщиной на коленях, пытаясь закрепить
пузырь со льдом на животе роженицы, сестра Агнесса собирала в кучу испачканное тряпьё. Женщина
выгнулась и застонала, пузырь плюхнулся на пол, словно большая жаба. Похоже роды кончались скверно.
Паола фыркнула «Воды» и через минуту Агнесса уже поливала ей на руки. …Почему эти благочестивые
квочки не подумали позвать её раньше? Где Маргарита? Со вздохом Паола вспомнила, что сестра Марго
третьи сутки дежурит у ложа юноши с почечною болезнью – отроку то хуже, то лучше.
…Мысли шли, руки делали своё дело. Кровь чистая, алая. Разрывов нет. Матка напряжена.
– Послед отошёл? – спросила Паола резко.
Беата протянула ей мисочку с тёмной сырой плацентой. Что-то не так. Маленькая. Слишком
маленькая.
– Ребёнок как?
– Мальчик. Закричал сразу. Лёгкий. Кудрявый, как одуванчик, – рябое, скуластое лицо Агнессы даже
чуть просветлело.
В задумчивости Паола ещё раз прошлась пальцами по животу роженицы. Флоримонда закричала и
снова выгнулась, словно её била судорога. Ладонь Паолы почувствовала лёгкое шевеление – там, внутри, в
измученном чреве…
– Дуры!!! (Боже прости меня грешную) Дуры глупые! – Паоле очень хотелось съездить безмятежной
сестре Беате ледяным пузырём по сытой физиономии, но времени не было, – держите крепче, я её осмотрю.
В такие минуты Паола отключалась от криков боли – пока есть шанс помочь, надо делать, а не
жалеть. Так и есть. Второй. Ножками. …Крови много ушло.
– Агнесса, Беата, помогите ей приподняться. Попробуем надавить на живот.
Сильные руки Агнессы подхватили страдающее тело, Беата неловко сунулась… и вдруг упала.
Похоже, она была в обмороке. Паола оглянулась, скрипя зубами от злости. Послушница вдруг подскочила:
– Позвольте помочь, матушка, – и, не дожидаясь ответа, оббежала койку и подхватила роженицу с
другой стороны.
– С богом! Богородица, матерь светлая…
Губы твердили молитву, руки давили и мяли. В такие минуты Паола чувствовала себя пульчинеллой,
божьей марионеткой – словно кто-то двигал ей, дабы исполнить высшую волю. Роженица взвыла, стиснув
