— Умоляю вас, не ешьте это! — Он кивнул, указал на желто-красную упаковку, которую я держала в руках. — Давайте я вам что-нибудь нормальное куплю! Хотите брауншвейгской колбасы? Сока? Огурцов, помидоров? Или пойдемте в кафе…
Вот так так! Чип и Дейл спешат на помощь!
— А может, я как раз люблю китайскую лапшу? — ответила я. — И вообще, что вы имеете против макаронных изделий?
— Три года этой гадостью питался и просто не могу смотреть! Настоящая отрава!
— Ладно, — пожала я плечами, — уговорили. От чашки кофе не откажусь.
Ближайшее заведение было в торце супермаркета “Двенадцать месяцев”. Я шла и думала. Надо же, он обо мне позаботился. Он позаботился обо мне. Настоящий мужчина спас настоящую женщину от настоящей отравы.
Вот как это выглядело со стороны.
Звали настоящего мужчину Родион.
— А фамилия у вас случайно не Щедрин? — спросила я, когда мы выбрали столик и уселись на легкие венские стулья. — Какой-то вы загадочно щедрый.
— Салтыков-Щедрин, за справедливость который, — парировал Родион.
Поспорю, тут не справедливость, а основной инстинкт. Шатенку cероглазую, дитя голодающего Поволжья, спасает Он, рыцарь короля Артура или как там тебя. И причиной тому — желто-красный брикетик весом 60±3 грамма. Правы, правы маркетологи “Макдоналдса”, что желтое в сочетании с красным притягивает. Обязательно сошью костюм в этой гамме — от парней точно отбоя не будет.
— Что вам взять? Салат, пирожное, рыбу под соусом…
— Салат, пирожное, рыбу под соусом, — повторила я.
— Вы серьезно? Может, вместо пирожного — крем-суп?
— Нет-нет, именно так. Вы же за мой рацион отвечаете, вот и отвечайте, — велела я.
— А “Роллтон” вы все-таки не ешьте, — снова попросил “Родион Щедрин”, когда официантка принесла заказ.
— Не буду, — заверила я. — Обещаю.
Я молниеносно поглотила заварной эклер, винегрет по-шефски и судака в маринаде. Аппетит у меня хороший — и впрямь можно подумать, что человек трое суток не ел, и когда в следующий раз удастся сухарик погрызть, неизвестно.
— Можно, я вас провожу? На улице очень скользко, — предложил Родион, когда мы вышли из кафе.
— Буду вам очень признательна.
Как описать мужчину, когда он тебе едва знаком? Мужчина привлекателен. Лицо у мужчины бледное. Глаза зеленющие. Волосы темные, по плечи — а-ля свободный художник — и немного вьются. Всем подбираю типаж среди киноактеров, подберу и ему. Ален Делон? Брандо Марлон? Колесниченко Родион!
Та-да-да-дам! Первый этап акции “Не упусти свой „Роллтон”” завершился с успехом.
— Что ты бумагу вечно переводишь! Печатай на оборотках! — Косая нависает надо мной, как грозовая туча. Не успела я сообразить, что такое оборотки, как она уже протягивает ворох листов, исписанных с одной стороны преферансными пульками. Я поморщилась. От бумаги исходил явственный запах воблы.
— Бери, бери, — повелела Косая. — Все равно свое печатаешь. Чистая бумага только для договоров.
Делать нечего, я покоряюсь воле Аллаха — однако желание печатать свое напрочь отбито. Ни мама, ни папа, ни бабушка, ни Косая, ни Слава Сорока — никто не узнает о том, что же было дальше с Мариной, Родионом, фотографом Леней, подаренной куклой и вашей покорной слугой.
— Где тебя носило! — накинулась Марина. — Ушла на десять минут, а прошло два часа.
— Смотри! Смотри скорее! — Я подбежала к окну и отдернула гардину. — Видишь, в черном плаще? Провожал! Красавец, между прочим… отсюда не видно.
— Одет неплохо, — оценила Гамаза, — плечи ровные, выправка, спортсмен, наверное. Только бы не охранник. Гарный парень. Приводи в следующий раз, хоть посижу рядом с красавцем. А вообще — мои поздравления.
— Хорошо. Он в четверг позвонит.
— Ты “Роллтон” принесла? — спросила Марина, когда Родион скрылся за углом дома.
— Вот. — Я выложила пачку на стол.
Марина вскипятила чайник и заварила в миске лапшу. А потом принялась делать то самое — симоронить.
— Чтобы избавиться от вранья, мне надо стать “Той, у которой лапша на ушах”… — говорила она, стоя перед зеркалом и навешивая мелко волнистые, как в прическе “мокрая химия”, локоны “Роллтона”.
— Не горячо?
— Нормально… Или лучше так: превратиться в “Лапшу, которая висит у Марины Гамазы на ушах”. У лапши какие могут быть проблемы? У нее не могут болеть зубы, потому что их нет. Не могут заканчиваться деньги. Ее не могут выселить за неуплату. Ей не может изменять мужчина.
— Лапша может остыть, — апеллировала я к здравому смыслу. — Испортиться. А главное, ее могут съесть и переварить.
— Это не проблема, — возразила Марина. — Это реинкарнация. А сейчас пойдем кататься на трамвае.
Мы вышли из подъезда и направились к трамвайной остановке — там уже собралась толпа: было шесть сорок пять, люди ехали с работы. Как по заказу, через минуту подкатила битком набитая “шестерка”, и народ приготовился брать ее штурмом.
— Что бы ни происходило, не вмешивайся. — Марина пошла на таран в передние двери; я следом за ней.
Расталкивая людей локтями, Гамаза пробиралась в центр вагона. “Могла бы и поаккуратнее”, — подумала я. Что и говорить, на помойной куче она была более грациозна. Однако, согласно правилам игры, я промолчала.
— Смотри, куда прешь, корова!
Посреди вагона Марина столкнулась с пьяной компанией. Двухметровый верзила в черном “боксере” и шапочке-пидорке сильно пихнул ее локтем под лопатку: судя по всему, она наступила ему на ногу.
Марина ничего не ответила. Она пристроилась у самых дверей, на нижней ступеньке, и повернулась к парням спиной. Ей было больно, конечно больно, но она промолчала. Это раззадорило молодчиков.
— Темыч, это новый спорт у баб такой: в час пик в вагон залезут и трутся сиськами об мужиков. Тебе куртку почистить сздади не надо? Сейчас она протрет!
— Не обижай спортсменку; сиськи могут пригодиться и в трамвае, а, Борь?
— Эй, сисястая! А ну иди сюда! Ты нам нужна!
И тут Марина обернулась к парням. И величественным жестом откинула волосы с ушей.
И они замолчали. Потому что реальность исказилась. Трамвай подошел к остановке “Западный мост”, двери разверзлись, и Марина, гордо подняв голову, вышла. Теперь уже мне пришлось распихивать толпу локтями, чтобы успеть выскочить следом за ней.
Косая любит слушать радио. А я не люблю. О господи, опять эта песня. “Город-сказка, город-мечта, попадая в его сети, пропадаешь навсегда”. Я тихо схожу с ума. Я начала вторую пачку цитрамона. “Алена, Алена, Алена, Алена, Алена Боро-ди-на!” — орет динамик. Мало того что косая — она, наверное, еще и глухая. Так это, матушка, вам в дом инвалидов, а не в издательский бизнес.
Запретить Косой слушать музыку я не могла. Я решила бороться с ней тихо, по-партизански. Например, испортить приемник. Сломать, но так, чтоб было незаметно. В один прекрасный день он просто не включится, и все. Что, если выломать колесико тюнера? Выкрутить до упора и — с силой — за упор. И эта Алена-Алена-Алена навечно заткнется. И я спасена. Пока Корольков расщедрится на новое радио, пройдет лет двести, не меньше.
Я перестала опаздывать на работу. Более того, теперь я приходила в офис раньше всех. Корольков, наверное, решил, что перевоспитал наконец эту клушу несобранную с тыквой вместо головы, но дело было не в том.
Каждое утро я подходила к динамику и крутила туда-сюда несчастное колесико. А оно все не ломалось. Так проблемы не решают, сказал бы папа. Я знаю, но все равно продолжаю выкручивать тюнер. Уж завтра-то я его точно доломаю, думала я. Но корпорация “Шарп”, не иначе, предусмотрительно снабдила свою продукцию функцией foolproof, или babyproof, или как там у них называется. Защита от нежелательного направленного воздействия, одним словом. От дураков и детей.
Промаявшись неделю, я бросила это занятие. Stop, fool! Остановись, дурак! Функция сработала на пять баллов. Если я не выломала это чертово колесо за семь дней, глупо тратить на него утро восьмого. Лучше подольше посплю. Да и Косая почему-то стала раньше приходить. Что-то заподозрила, наверно.
Чу! Двери лифта распахиваются, меня окатывает волна ароматов райского сада — словно облако цветочной пыльцы залетело в наши темные, обшитые фанерной доской коридоры. Косая уже на месте, я унюхиваю ее с лестничной клетки. В султане “Крестьян-Диора”, в идеально выглаженном платье она, можно сказать, почти обворожительна. Если б не глаз. И если бы не характер.
