маску, взял незнакомку под локоток и повёл её в сторону дворца.
В этом мужчине, искавшем незнакомку в маске и в столе знатной матроны, Лузий признал принцепса.
* * *
Лузий понял, что та незнакомка в маске, с которой у него всё и случилось в беседке, была именинницей, то есть она являлась супругой принцепса Домициана.
Домиции Лонгине на тот момент уже было слегка за тридцать, и с Домицианом у неё это был уже второй брак, но она слыла по-прежнему одной из первых красавиц Рима. Её отцом был видный полководец Корбулон. Первым мужем Лонгины был консул-суффект Лузий Элий`Ламий, однако будущий принцепс настолько был покорён красотой этой на самом деле вертихвостки, что уговорил её мужа развестись с ней и затем сразу же женился на Домиции. Надо признаться, что эта Лонгина не блюла себя, и изменяла как первому своему мужу, так и продолжала это делать и находясь в браке с Домицианом.
И потому о Домиции Лонгине ходили всякие нехорошие слухи, и Квиет теперь убедился, что они были не беспочвенны. Лонгина действительно оказалась крайне развратной. И она вовсю вертела Домицианом, очень быстро сделав его своей безвольной и послушной игрушкой.
Этой самой Домиции Лонгине видно очень понравилось заниматься любовью с Квиетом, и поэтому уже на следующий день она подослала к нему служанку, и та сообщила, что его ждут в том же самом месте в ближайшую ночь. И ему следует ко второй ночной страже подойти к такому-то общественному фонтану на таком-то перекрёстке, где его и будет ожидать эта же служанка, и она его проведёт к госпоже окольными путями.
Лузий не был в восторге от того, что его домогались. Да ещё так открыто и нахраписто! И кто?! Сама жена принцепса! Для него это было очень опасно! У всех на слуху ещё был такой недавний случай, как казнь греческого актёра Париса, бывшего почти-что официальным любовником этой самой Лонгины.
И тогда, посоветовавшись с друзьями, Квиет решил покинуть Вечный город и поступить на службу в римскую армию.
И так у Лузия началась воинская карьера.
А вскоре к нему присоединились и его друзья, Кварт и Шадар.
* * *
Лузию повезло, что тогда в Риме и ближайших к столице латинских городах формировались три отдельных конных алы из не граждан, которые должны были стать вспомогательными частями XIII легиона Сдвоенного. Этот легион реформировался, и затем его намеревались переправить на средний Рейн, в провинцию Верхнюю Германию.
Когда Квиет пришёл на призывной пункт, то его узнал префект, занимавшийся вербовкой. Это был германец, которого звали Меинардом.
При виде Лузия он расплылся в широкой улыбке:
– Ба-а-а!.. Ну, надо же! Вот не думал, что наши дорожки ещё когда-нибудь с тобой пересекутся?!
Лузий тоже признал Меинарда.
Это оказался тот самый германец, которого Лузий пощадил в памятной схватке на арене цирка Флавиев, когда он с друзьями, Квартом и Шадаром, завоевали свободу в неравном поединке с девятнадцатью германцами-лаквеариями. Тогда Лузий дважды ранил этого самого Меинарда, в ногу и грудь, но не захотел его добивать, хотя публика и требовала этого.
Меинард, как старого друга, обнял Лузия, а затем достал из шкафчика глиняный кувшин с вином и поставил его на стол.
Они выпили за встречу, и после этого германец произнёс:
– С чего это ты надумал завербоваться в армию?
– Так вышло, – неопределенно ответил Лузий.
– Ну, ладно, в конце концов, это не мое дело… Надумал, так надумал. Тебя нечего испытывать и тем более чему-либо учить. Я и так знаю, что ты отличный боец, и равного тебе трудно сыскать. Я тебя забираю к себе. И сразу сделаю старшим декурионом в моей але.
Так Лузий попал в римскую армию и стал служить под началом германца Меинарда в его конной але, являвшейся вспомогательным подразделением легиона XIII Сдвоенного.
А ещё через неделю в эту же алу завербовались и друзья Лузия.
* * *
Ала Меинарда уже через месяц отправилась в Верхнюю Германию, а ещё точнее, она должна была охранять укреплённый лимес вместе с остальными подразделениями легиона XIII Сдвоенного. Этот лимес в то время только ещё возводился на границе и опоясывал так называемые Декуматские поля.
Надо сразу сказать, что это была очень неспокойная граница империи. Декуматские поля были образованы на только что отвоёванных у свободных германцев территориях к северу от Рейна, и они постоянно подвергались нападению со стороны варваров.
Не проходило и месяца, чтобы свободные германцы не совершали здесь вылазки и не пытались разрушить и сжечь строившиеся римские пограничные кастеллы или поселения отставных легионеров, и бывало так, что воины Меинарда по нескольку суток толком не спали, и всё время гонялись за варварами и вступали с ними в стычки.
Вскоре Меинард назначил Лузия своим заместителем, то есть сделал его оптионом.
А ещё через пять месяцев, к концу года, когда Меинард получил тяжёлое ранение и вынужден был покинуть службу и уйти в отставку, именно по его рекомендации Квиет возглавил алу.
* * *
– Трибун!
Перед Лузием вновь предстал Гиемпсал.
Лузий посмотрел на запыхавшегося нумидийца. Увидел, что у того опять не одета лорика, и не заправлена за ремень и неряшливо вылезла куртка, а также она наполовину распахнулась и на груди блестит покрытый лаком маленький крестик, вырезанный из дерева, кажется из ясеня. Гиемпсал, как и приёмные дети Лузия, причислял себя к секте христиан, но трибуну это не нравилось. И не только потому, что он к христианам относился с предубеждением (о них в империи распространялись порой самые нелепые слухи и откровенные небылицы), а ещё и потому, что их, отказывавшихся признавать божественную сущность правящих принцепсов, считали неблагонадёжными.
Трибун требовал от приёмных детей и от Гиемпсала, в том числе, чтобы они раз уж не отступали от своего заблуждения, то тогда на всякий случай скрывали бы, что поклоняются «Распятому на кресте». Квиет не раз и Масиниссе, и Гиемпсалу объяснял, что в империи поклонение «Распятому» мягко говоря властью не приветствуется, и за это даже могут выгнать из армии, а то и придраться к чему-либо и предать казни. Тому было не мало примеров в последние годы. Потому что быть «единобожником» для многих уже считалось позорным, и даже преступлением. Это было настоящим клеймом. Доносы на христиан шли неиссякаемым потоком. И каждую неделю христиан сотнями публично казнили. Так, практически все ученики «Распятого», которые воочию его видели и с ним общались, и самые первые его последователи были преданы казни. Мало кто из них сумел выжить. Впрочем никакие преследования не могли искоренить эту секту. И она, зародившись на Востоке, приобрела там определённую известность и силу.
Квиет взглядом указал Гиемпсалу на крест, и юноша, всё поняв, его поспешно запахнул под куртку.
– Не выставляй
