Он отвернулся. Он покинул воротники мэй, так и не разгадав секрета. Он побрел дальше по серым улицам, зная, что ему придется положиться на волю случая. Эта мысль вызывала у него неприятное ощущение в желудке: ведь он, Метцендорфер, обычно готовил свои великие подвохи во всеоружии комментариев и выкладок.
Единственное, что ему удалось, - это выведать за завтраком у официанта расписание дежурств, но считать это успехом, по мнению Метцендорфера, было просто смешно. Куда важнее было его поражение: ведь его напрасная манипуляция с пятидесятимарковой бумажкой казалась ему поражением. Теперь он знал, что предложил слишком низкую цену, и знал, что деньгами ему не открыть этот умело накрашенный ротик. А в том, что этот ротик может сказать больше, Метцендорфер был убежден. Он видел лицо убитого, оно запечатлелось в его памяти; молодые люди этого типа не «разговорчивы», что бы ни утверждала девица.
Он неслышно вздохнул, посмотрел на часы и поплелся в гостиницу. Он не пошел к себе в номер, а направился во двор и сел в машину. Он завел ее и, то увеличивая, то уменьшая подачу газа, прогрел мотор; но все это делалось лишь для того, чтобы убить время.
Наконец он включил передачу, медленно провел машину через ворота, осторожно протолкнул черный ее нос сквозь толпу на тротуаре, пропустил проезжавшие мимо машины, сразу приметил удобный просвет в ряду автомобилей, стоявших на противоположной стороне улицы, и вписался в него.
Мотор продолжал работать, а Метцендорфер спокойно откинулся на спинку сиденья и скрестил на груди руки. Он внимательно смотрел в зеркальце. Люди и вещи были видны как в перевернутый бинокль; Метцендорфер впервые заметил это сходство, и ему подумалось, что десятки лет он так вот глядел в зеркальце - ведь судьбы отдельных людей никогда глубоко не задевали его, да и судьбы народов тоже: он облегчал себе жизнь, он смотрел на них сквозь призму своих кодексов.
Только на своего друга Марана он глядел по-другому, и поэтому-то он сейчас и сидел здесь, досадуя на свою довольно дурацкую роль сыщика-соглядатая, которая так не подходила к нему и в реальность которой он, в сущности, никогда не верил.
В этот момент девица вышла из подворотни - изящная, кокетливая, хорошенькая, несколько, пожалуй, нагловатая на вид из-за подведенных к вискам бровей, во всяком случае, неприступная, если захочет быть неприступной. Она посмотрела направо, налево, словно ждала кого-то, но, возможно, это была просто привычка: она тут же смешалась с толпой, шагая на каблучках той походкой, при которой у всех девушек непременно натягивается на бедрах короткая юбка.
Метцендорфер осторожно вывел машину задом из ряда, успел развернуться, не потеряв из виду Трициус, и поехал за ней. Поравнявшись с ней, он посигналил.
Она взглянула на него, и, хотя сразу же отвернулась, Метцендорферу показалось, что она изменила темп.
Теперь это имело значение для Метцендорфера. Наконец он пристроился к потоку машин, которому до сих пор был помехой, и, не делая больше никаких знаков девице, просто ехал вперед, покуда случай снова не подкинул ему просвета на стоянке.
Метцендорфер вылез из машины и стал в ожидании у радиатора. Стряхнув со лба жидкую прядь рыжих волос, он чуть устало глядел на людскую массу, которая словно бы катилась мимо него по булыжной мостовой.
Наконец он увидел девушку и по решительности, с какой она наперерез толпе повернула к нему, понял, что его-то она и ждала у подворотни. Она не хитрила, не увиливала, не притворялась, что не заметила его и что удивилась, услыхав его оклик.
Он выбрал такую же линию поведения, отошел от радиатора, пропустил ее вперед, открыл заднюю дверцу, дал ей сесть, сел за руль и поехал. Все это произошло без слов, как будто они заранее договорились, и Метцендорфер не верил глазам своим. Он старался не показывать ни малейшего любопытства, он даже не позволил себе бросить на нее испытующий взгляд. Он просто ехал вперед, останавливался на перекрестках, ехал снова - без цели, но все же с одной целью: держаться так, чтобы эта Джина Трициус начала говорить.
Вдруг он услыхал ее холодный, равнодушный и все-таки слегка нервный голос:
- Если вы думаете, что я спала с ним, то вы ошибаетесь.
Он молча кивнул, глядя на «фольксваген» впереди себя.
Он услыхал:
- В таких вещах я разборчива. Он был совсем не того типа, который мне нравится. И на следующий день уезжал в Пассау - так зачем?
Это походило на защиту. Метцендорфер хотел отвлечь ее от этого хода мыслей: он направил разговор по другому руслу:
- Если бы я не считал, что вы умны, фрейлейн Трициус, я предложил бы вам сегодня утром не пятьдесят марок, а все сто. Но я сразу понял, что этим от вас ничего не добьешься.
- Вот именно, - скрепила она своей печатью его слова и умолкла.
Метцендорфер свернул за угол: он не хотел ехать по центру города.
- И в общем-то мне безразлично, - услышал он наконец снова, - убит он или нет. Я его почти не знала - мне-то что.
Какую-то долю секунды Метцендорферу очень хотелось ответить на это резко. Он сдержался. Может быть, подумал он вдруг, так даже лучше - не испытывать никаких чувств и не скрывать своей пустоты, чем притворяться чувствительной только потому, что так принято.
Между тем он все еще не знал, получил ли он ключ. Девица в любой момент могла приказать ему остановиться, пожелав выйти, и тогда пришлось бы ей подчиниться. Вдруг ему послышалось, что она сделала какое-то движение, возможно подалась вперед; к тому же ему показалось, что она разглядывает его. Он постарался сохранить равнодушный вид. Голос ее изменился, в нем было что-то от детского удивления, когда она спросила его: «Вы в самом деле защищаете убийцу? - и после короткой паузы: - Я всегда представляла себе таких защитников совсем другими». Теперь наконец он мельком взглянул на нее, он не ошибся: она в самом деле смотрела на него испытующе. Он усмехнулся и сказал:
- Н-да, я и вправду защищаю его. - И словно это нуждалось в объяснении, добавил: - Понимаете, я его однокашник!
- Ах вот что! - сказала она как бы удовлетворенно, и в этот момент Метцендорфер понял, что искала она его только из любопытства, только потому, что он совершенно не соответствовал представлению о судебных защитниках, сложившемуся у нее по фильмам и романам.
- Где будем ужинать? - спросил он, как будто это разумелось само собой.
- Я думаю, в «Рокко», - ответила она сразу.
4
Ужин проходил в молчании.
Метцендорфер удивился, что девушка привела его в этот ресторан. Он предполагал, что «Рокко» окажется одним из тех заведений, которые создают ложное впечатление великосветскости обилием зеркал, свечей и шампанского. Он вынужден был признать про себя, что снова ошибся в этой девице. «Рокко» было солидным местом. Здесь хорошо кормили, выбор блюд был велик, кухня - превосходна; официант не расхваливая шампанского и, видимо, не ждал, что его закажут, а со знанием дела рекомендовал вина, соответствовавшие меню. Правда, и дешевым, рассчитанным на широкую публику этот ресторан не был, и ежедневно обедать маленькая Трициус здесь не стала бы. А это опять-таки свидетельствовало о том, что она умеет воспользоваться случаем.
Иногда Метцендорфер поглядывал на нее через стол; ему доставляла удовольствие приветливая естественность, с какой девушка ела, сосредоточенная серьезность, с какой она смаковала вино. Юное лицо, свежая кожа, изящные и в то же время крепкие пальцы - все это ему нравилось; он подумал, что за своими параграфами и статьями совсем забыл о таких вещах, и поймал себя на том, что, глядя на эту маленькую горничную, забыл причину, по которой оказался с ней в «Рокко».
После ужина она вдруг посмотрела на него, и эти серые, холодные, взвешивающие глаза сразу разрушили всякие мечты о нежности и близости.
- Мы кончили, - сказала она скупо, - и я пойду домой, а вы так ничего и не спросили. - В этих словах прозвучало какое-то недоверие: действительно ли это защитник убийцы, может быть, это всего-навсего особенно хитрый поклонник, который хочет поймать меня в свои сети? Почему он не задает вопросов?
Метцендорфер следил за руками официанта: с заученной ловкостью, так, словно ими не управлял мозг, они убрали посуду со стола и потом с привычной, словно бы любовной озабоченностью собрали салфеткой крошки. Он сказал, глядя на эти руки:
- Альтбауэр, конечно, не отличался разговорчивостью, он болтать не любил, это вы просто сочинили.
_ Верно! - услышал он ее короткий ответ. - Но я не спала с ним, - заверила она его еще раз, - и вообще все это было шуткой. Сама не знаю, почему я согласилась.
На этот раз Метцендорфер не стал ей поддакивать. Он сказал резко:
- Но все-таки вы хорошо запомнили его лицо и вспомнили его фамилию, хотя в регистрационной книге ее не было. Недавно вы сказали, что он собирался выехать в Пассау. Я убежден, что такие подробности известны вам не о каждом постояльце.
