Выводя неподражаемо-витиеватое «Г», с которого начиналась его подпись, Гроль думал, что в следующем своем отчете отметит Грисбюля по заслугам; тут зазвонил телефон. Он недовольно поднял глаза и кивнул Грисбюлю на трубку.
Тот сразу прикрыл ладонью микрофон и шепнул комиссару:
- Метцендорфер! - Гроль не мог вспомнить, кто это, и Грисбюль добавил: - Адвокат Марана!
Комиссар надул щеки, выпустил воздух.
- Пусть приходит!
Вскоре в дверь постучали и вошел Метцендорфер; рыжие его волосы были растрепаны.
- Я хочу только… - сказал он, осекся, с опозданием произнес: - Здравствуйте! - не стал дожидаться ответа и продолжил, стоя теперь у самого стола Гроля: - Я хочу только обратить ваше внимание на то, что в момент преступления на даче было минимум два человека!
- Что! - воскликнул комиссар и откинулся в кресле. - Маран выстрелил, находясь внутри дома? А почему же газон…
- Чепуха! - прервал его Метцендорфер и тут же поправился: - Прошу прощения! Нет, Маран стрелял снаружи. Но в доме было два человека, мужчина и женщина или двое мужчин, это неизвестно. Говорил либо убитый, либо тот другой, если это был мужчина. Во всяком случае, радио там нет, а среди пластинок нет ни одной с чтением!
Критически разглядывая адвоката сбоку, Грисбюль вспомнил ту ночную сцену на автостраде, когда Метцендорфер судорожно шарил в своей машине: вполне возможно, решил ассистент, что этот на вид такой рассеянный человек просто не в своем уме или по меньшей мере бывает в состоянии невменяемости.
Грисбюль пытался угадать, что думает Гроль, но тот сидел с непроницаемой физиономией.
Затем, после паузы, показавшейся ассистенту бесконечной, комиссар спокойно сказал:
- Я этого не понял, господин Метцендорфер, вы уж простите. Придется вам объяснить мне это подробнее.
Он повернулся к ассистенту:
- Грисбюль, будьте добры, принесите стул.
Затем Метцендорфер сел и, держа протокол в руке, указал на известное место. Он дал прочесть его Гролю, дал прочесть Грисбюлю и после этого объяснил все самым подробным образом.
- Что вы теперь скажете, господа? - спросил он наконец.
Грисбюль благоразумно промолчал. А Гроль ответил:
- Боюсь, что вы придаете этому слишком большое значение, господин адвокат. Я вам скажу - почему, и я мог бы сказать вам это и по телефону.
Он взглянул на пыльные окна, подосадовал на такую неопрятность, постучал по столу пальцами, посмотрел на Метцендорфера и сказал:
- Понимаете, Маран все равно виновен! Для нас не имеет значения, кого он убил! И подглядывал кто-нибудь или не подглядывал - бог ты мой, разве это меняет суть дела? - Гроль заметил, что Метцендорфер готов возмущенно протестовать. Опережая его, комиссар сказал: - Само собой разумеется, мы пойдем по этому следу. Но боюсь, что мы только повредим вашему клиенту, если не закроем дело в части, касающейся его. Следствие может затянуться на несколько месяцев. Что мы знаем об этом втором человеке? Ничего. Какие у нас данные для официального розыска, какое вообще основание для розыска, что может он дать?
- Все равно надо что-то делать! - возмутился адвокат.
- Пожалуй, - медленно сказал Гроль, - мы попросим через печать, чтобы неизвестный явился в качестве свидетеля. - Он пожал плечами: - Согласен, шансы на успех тут невелики…
- Равны нулю! - перебил его Метцендорфер.
- Возможно, - сказал Гроль. - Но у вас есть идея получше?
Адвокат промолчал.
- Значит, так и действуйте, - обратился Гроль к ассистенту. - А в рапорте надо высказать предположение… - он выпятил нижнюю губу и заключил фразу: - …что этим вторым мог быть тот, кто позвонил Биферли, помните, кто сообщил ему об убийстве. Понятно, что он не пожелал называть себя! Я считаю, что дело становится еще яснее, чем до сих пор! Теперь мы знаем даже, почему позвонивший остался неизвестен, знаем, что он был сообщником убитого. - Гроль был, казалось, доволен. Подумав долю секунды, он прибавил: - Кроме того, вот и ответ на загадку - как приехал убитый на дачу! На машине неизвестного, само собой разумеется. - Он улыбнулся и придал своему лицу печальное выражение. - Жаль, - сказал он, - очень жаль, Грисбюль. Но эту часть рапорта придется вам написать заново!
8
Мчась по шоссе к дому, Метцендорфер признался себе, что его усилия не имели того успеха, на какой он надеялся. Что он выиграл? Почти ничего. В момент преступления на даче находилось второе лицо. Это лицо не опознано. Фамилия убитого установлена. Но что им обоим нужно было на даче, так и неясно.
Комиссар Гроль отказался вникать в эти вопросы. Метцендорфер, всецело сосредоточившийся на них, сначала разозлился на Гроля. Вопреки своему обыкновению он перед уходом наговорил комиссару много нелестных слов. Но по дороге он еще раз обдумал эту сцену и против собственной воли пришел к заключению, что доводы комиссара были убедительнее, чем ему, Метцендорферу, хотелось признать.
Ведь в самом деле, что он выиграл бы, если бы удалось узнать, зачем пожаловал на дачу этот Йозеф Альтбауэр? Что он выиграл бы, если бы удалось опознать это второе лицо? Пожалуй, ничего. Ведь факт оставался фактом: Маран выстрелил, и человек погиб. Тут ничего не изменилось бы, даже если бы на даче находилась многолюдная компания!
Напротив, размышлял Метцендорфер, при нынешней ситуации он может дать себе больше воли в своем выступлении перед судом! Разве нельзя изобразить Альтбауэра этаким взломщиком, вором, преступником, который вкупе со своим трусливо сбежавшим сообщником собирался ограбить дачу Брумеруса, а может быть, совершить и другие кражи? Более того, разве нельзя вообразить, что дача должна была стать базой для дальнейших налетов? Кто помешает ему - коль скоро этот второй так и не будет опознан - утверждать, что один из них угрожал Марану? Или хотя бы что Маран почувствовал угрозу? Это прозвучало бы вполне правдоподобно.
Впрочем, он сразу же усомнился в том, что Маран поддержит подобные утверждения; того охватило какое-то «бешенство незапирательства», как это называл Метцендорфер. Но тут адвокат полагался на свое мастерство: он сумеет представить дело в нужном свете и объяснить, почему Маран упорно стоит на том, что действовал не в порядке защиты. Маран, скажет он, не хочет никаких поблажек, он хочет полностью, без уверток, ответить за свой поступок, взять всю вину на себя; такие случаи хорошо известны специалистам-психологам. Аномалия, что и говорить. Но она-то как раз и свидетельствует о том, что в момент преступления его подзащитный был не совсем в здравом уме и твердой памяти, что налицо, стало быть, смягчающие обстоятельства.
Он увлекся, он видел свое выступление перед судом, с его губ беззвучно слетали слова. Он сейчас целиком ушел в роль, играть которую было еще не время. И этим он подкрепил мнение Гроля - оставить без внимания все, что может лишь осложнить дело, отвлечь от его достаточно ясной сути.
А в эти же минуты - адвокат, разумеется, о том не подозревал - Грисбюль перешел к открытому неповиновению. Он, насупившись, встал перед Гролем и сказал:
- Господин комиссар! Я еще раз тщательно просмотрел всю свою писанину. Я, конечно, мог бы дополнить ее несколькими новыми фактами и покончить с рапортом. Но совесть моя была бы нечиста. Это я должен вам заявить!
Гроль откинулся в кресле и посмотрел на своего ассистента. Сначала он вообще не понял, что тот имеет в виду; уразумев, в чем дело, он решил приписать все строптивости «нынешней молодежи». Он попытался мягко улыбнуться.
- От вас не требуют чистой или нечистой совести, Грисбюль, - ответил он, - от вас требуют криминалистических фактов.
Он склонился над своими бумагами, считая, что с этим делом покончено, но опять услыхал голос Грисбюля:
- Как раз в отношении фактов у меня и нечиста совесть.
Терпение Гроля иссякло. Он хотел избавиться от этого дела, у него не было желания взваливать на себя напрасный труд: служба научила его, что он только прогадывает, если выходит в своих расследованиях за пределы безусловно необходимого. Гроль помнил, какой он получил нагоняй, когда, занимаясь делом об изнасиловании Изольды Райзингер, обнаружил в комнате девушки отпечатки пальцев, обнаруживать которые вовсе не следовало: его шефу дано было на этот счет конфиденциальное указание. Огромных усилий стоило тогда скрыть некое имя, уже привлекшее к себе внимание прессы. И его, Гроля, очередное повышение не состоялось. Он поклялся в тот раз, что будет сдерживать свой профессиональный азарт.
Возможно, конечно, что убитый был просто мелкий воришка, из тех, что не погнушаются и белье с веревки стянуть; тогда никому до него не будет дела, но тогда нет и смысла продолжать расследование. Его сообщник - или сообщница, все едино, - который также находился на даче, в этом случае тоже не стоит того, чтобы тратить на него время.
Гроль считал эту версию убедительной, хотя и признавался себе, что для проникновения на дачу могли быть и другие мотивы - какие, он не знал. Но при любых других мотивах он тем более должен вести себя осторожно. Один раз ему уже заткнули рот!
