Ведя наблюдение за железной дорогой Кенигсберг — Тильзит, у моста, недалеко от деревни Миншенвальде, мы провели много дней и за это время успели изучить звериные тропы. Прозрачный ручеек Швентойя, из которого мы брали воду, служил водопоем и для парнокопытных обитателей окружающих джунглей. А лес действительно похож на джунгли. На благодатной торфяной почве стремительно, словно бамбук, гонит вверх самые разнообразные древесные породы. Лес преимущественно смешанный, лиственный. Длинные тонкие стволы дугами выгибаются под собственной тяжестью. На фоне темной листвы выделяются белоснежные березки, создавая иллюзию многочисленных фантастических арок. Корни деревьев не могут надежно ухватиться за рыхлую торфяную почву, и даже небольшие ветры оставляют за собой много выворотней. В лесу и на просеках растет невероятное множество самых разнообразных крупностеблых растений. Выше человеческого роста лопухи, крапива, малинник, дикий морковник, камыш и папоротники — чего только здесь нет. Всем хватает соков земли, влаги и солнца. Рядом с великанами — дубами, соснами, ясенями, липами и различными другими вековыми деревьями — тянется в небо молодняк, буйно зеленеют кусты и травы. Человек в таком лесу — что иголка в стогу.
Готовясь к отправке в Восточную Пруссию, мы не надеялись, что попадем в такие джунгли. Глядя на карту, испещренную квадратами, с помеченным каждым хутором, мы ошибочно считали, что пруссаки превратили леса чуть ли не в парки с подстриженными кустами, асфальтированными дорожками. Оказывается, немцы сохраняли лес в первозданном своем виде. Естественно, что первое время мы инстинктивно остерегались хищников. Думалось, что в таком лесу приволье рысям и волкам. Но по смелому поведению животных, даже таких робких, как олени и косули, вскоре поняли, что им здесь ничто не угрожает. Уже гораздо позже от одного из наших немецких друзей я узнал, что хищники в Восточной Пруссии истреблены. Последнему убитому волку даже поставлен памятник. Единственно, кого нам приходилось опасаться, это змей. В отдельных местах их было множество.
Облюбованное нами место было очень удобным для наблюдений за перевозками военных грузов по железной дороге, поэтому мы старались ничем не выдать своего присутствия. Ступать старались по мху, по траве, чтобы не оставались отпечатки следов. Нам ни в коем случае нельзя было позволить выследить себя, потому что прусские джунгли были далеко не таким надежным укрытием, как белорусские, хотя и не такие густые и ветвистые, леса. В Восточной Пруссии все зеленые массивы разбиты на квадраты. Через каждые полкилометра вдоль и поперек проходит широкая и ровная, как струна, просека. Просеки тщательно выкашивали, не давая им зарости хотя бы на несколько вершков. Так что они просматривались и простреливались насквозь. Достаточно было пруссакам выследить нас — и мало надежды на спасение. Потому что квадратный километр леса, каким бы густым он ни был, воинским частям прочесать особого труда не составляет.
На заготовку продуктов решили идти как можно дальше от своего наблюдательного пункта. Вышли засветло, осторожно продвигаясь в западном направлении, где на карте помечено множество хуторов. И вот, подойдя к просеке, увидели это неповторимое зрелище — бой самцов. Мы невольно остановились. Сцепились старый и молодой лоси. Дух соперничества вывел их на поединок. Я знал, что иногда такие поединки завершаются смертельным исходом. Старый лось был значительно массивнее. Он напирал, давил массой, и молодой самец не мог противостоять ему, пятился назад, отскакивал, но тут же снова бросался вперед. Эхом отдавался лязг рогов. Чья же возьмет: сила и масса старого быка или энергия молодого?..
Но досмотреть поединок не довелось. Шпаков кивком головы дал знак следовать за ним. Мы проскочили просеку и пошли дальше.
На этот раз решили не испытывать фортуну ночью. Задневали недалеко от места намеченной хозяйственной операции. Овчаров и Целиков отправились наблюдать за хутором, к которому легко было пройти незаметно кустами.
Усадьбу обрамляли вековые липы, декоративные кустарники. Время клонилось к полудню, когда я с Юзиком Зварикой пошли сменить Ивана Черного и Ивана Белого.
— Понимаете, ушел старик со старухой и с ними девчонка лет восьми — десяти, — возбужденно говорил обычно спокойный и уравновешенный Целиков. — В доме никого не осталось — видите, даже петлю дверную набросили, но без замка. Вы побудьте, а мы заглянем — прихватим что надо.
Мы с Юзиком стали присматривать за дорогой, чтобы неожиданно не нагрянули солдаты или жандармы, а Иваны пошли в дом. Вскоре на пороге показались двое в офицерских, с высокими тульями, фуражках, с увесистыми узлами перед собой. Мы не сразу узнали своих Иванов. Когда они подошли, Юзик пренебрежительно бросил:
— Подбарахлились, значит, — маскировка под немцев.
Мы и в самом деле подумывали о том, чтобы переодеться в немецкую форму. Группа малочисленная — друг друга все хорошо знаем, так что, казалось, из-за формы между нами не может быть недоразумений. Раздобыть ее было не такой уж проблемой. Задавшись целью, мы могли прихватить на лесных дорогах нескольких человек и переодеться в их одежду. Но пока оставались в своих маскировочных пятнистых костюмах. И вот появилось у нас две фуражки с орлами. Первый стал ворчать Зварика, а через пару дней все мы почувствовали, что эти гитлеровские фуражки нервируют нас, беспрерывно настораживают. Овчаров кроме фуражки прихватил еще и мундир с погонами майора. Видимо, хозяин его был тощий и высокий, потому что в плечах мундир подошел Овчарову, но был длинноват, пришлось отвернуть и рукава. В какой-то момент переодетый Иван Черный показался из кустов, а Целиков, неожиданно заметив его, чуть не рубанул автоматной очередью. Но, как сам он говорил, каким-то чудом удержался.
— Чуть хлопца не порешил, чтоб ты пропала — эта гитлеровская форма, — в сердцах ругался Иван Белый. — Выкидывай к чертовой матери, а то головы не сносишь, — советовал он Овчарову и сразу же сбросил свою фуражку, скрутил так, что искрошил козырек, и сунул под мох.
Расстался с мундиром и фуражкой и Иван Черный. С тех пор ни у кого больше не появлялось желания облачиться в форму своего врага. Не ровен час, у всех нервы напряжены до предела, того и гляди, пока разберешься, свой или чужой, — так друг друга и перестрелять можно.
Как ни богаты растительностью прусские леса, но им не сравниться по своей красоте с родными пейзажами Белоруссии. Лес здесь неуютный, нет солнечных полян с шелковистой муравой, на которую так и хочется присесть, отдохнуть, погреться на солнышке. Осень гнилая, пожухлая, не сыплет звонкими червонцами. У нас, в Белоруссии, только старые бросовые усадьбы зарастают вот так бурьяном, лопухами да крапивой. Колючие, пекучие, неприятные, с тлетворным запахом заросли разве что только мальчишек заманивают играть в войну, остальные их обходят. А здесь такие заросли тянутся километрами, десятками километров. На отдельных участках мы встречали огромные массивы крапивы, высокой и такой чистой, словно ее пропололи. Именно таким было место, откуда мы наблюдали за железной дорогой. Что и говорить, мало удовольствия сидеть в крапиве, но зато кто мог додуматься, что такое неуютное место облюбуют разведчики?
В жаркие дни спирало дыхание от испарений, прела на нас одежда от пота, а теперь уже знобило по ночам, вызывало ломоту в костях от лежания на сырой земле. Особенно доставалось Овчарову. Он изо дня в день таял, как восковая свеча, надрывался от приступов кашля, прикрывая рот, чтобы приглушить звуки.
Прошло тридцать пять дней, как мы на прусской земле. За это время мы ни разу не посидели возле огня, чтобы согреться и просушиться, ни разу не поели горяченького. Правда, длительное пребывание в одном месте позволило несколько разгрузиться. До этого мы все тащили на себе: запасную рацию, пару комплектов питания к ней, боеприпасы, даже автомат Пашки Крылатых — жаль было бросить, да и не хотелось, чтобы по такой находке немцы поняли, что погиб советский разведчик. Так по очереди и несли мы его и к Гольдапу и обратно. А теперь все запасное, резервное припрятали. Запасную радиостанцию и комплекты батарей задвинули в развилку под корень огромнейшего, в несколько обхватов, замшелого дуба. Под стволом сосны тоже обнаружили прогнивший провал и в эту нору упрятали автомат и патроны. Отдельно уложили медикаменты. На себе носили самое необходимое. Здесь, у ручейка Швентойя, извивающегося в зарослях крапивы, определилась как бы наша база.
Ни запасного белья, ни полотенцев, ни бритв, ни мыла, ни других необходимых вещей быта мы с собой не брали. В конце концов, думал каждый из нас, все это в Пруссии найдется, если только в них будет необходимость. Летим-то, как говорил покойный Пашка, в обетованную землю, не в пустыню. И вот понадобилось сменить одежду, которая пропиталась на нас потом и солью до такой степени, что стала грубой, как брезентовые робы, а не превратилась в клочья только благодаря тому, что мы почти никогда не снимали защитных пятнистых костюмов. Кепки свои мы все порастеряли очень быстро — в лесу они были неудобны, цеплялись за ветки и слетали — где их ночью отыщешь.
