Командиры обсуждали условия работы у открытой карты. Разведчики разбрелись группками, чтобы расспросить друг друга: мы — о новостях на Большой земле, а новички — о том, как нам здесь приходится нести службу разведчиков.
До встречи с нами группа Максимова уже пробыла на месте приземления двое суток. И что удивительно — никто не преследовал ее. Она уже имела два сеанса связи с «Центром». Мы же, находясь рядом, ничего не знали об этом и, естественно, не могли предпринять мер предосторожности. Все казалось спокойным в этом облюбованном нами уголке и так тщательно оберегаемом от всяких подозрений. Но все было нарушено приземлением группы Максимова. Запеленговав дважды работу радиостанции в одном и том же месте, враг, конечно, не мог остаться безучастным.
Радистка группы Максимова, пышная розовощекая блондинка, с шелковистыми волосами, спадающими на плечи, спокойно, как у себя дома, расчехлила радиопередатчик, надела наушники, настраиваясь на нужную волну. Шпаков подхватился, быстро подошел к радистке, которую, кстати, как и нашу Морозову, звали Аней, и выключил приемник. Аня сняла наушники и с недоумением уставилась на него.
— Не смейте этого делать, — сейчас же нагрянут немцы! — и уже к Максимову: — Нас тут же запеленгуют. Для связи с «Центром» мы уходим далеко от тех мест, где ведем наблюдения.
— А мы дважды работали здесь и ничего, — равнодушно ответил ему Максимов.
— Это же, дорогой ты мой, не Витебщина, а Восточная Пруссия. Там гитлеровцы не могли соваться в лес. А здесь партизан нет. Прочесывают квадрат за квадратом.
— Ладно, Аня, отложи передачу до вечера, — согласился Максимов.
— Если ваша станция будет работать здесь, вы сорвете нам дежурство. Прошу вас не делать этого, — сказал Шпаков. — И знайте, после сеанса связи нужно немедленно менять место, уходить подальше, заметать следы.
Как раз в это время, когда мы, охваченные радостью, делились новостями, лес внезапно наполнился гулом машин, треском мотоциклов. Все поняли, что это значит.
Когда на ближайшей просеке показались цепи солдат, мы начали не спеша удаляться от них. Шли по лесу, растянувшись цепью, готовые встретить огнем любую опасность. Тактика у гитлеровцев была та же, что и под Гольдапом. Только там они стремились загнать нас в угол леса, а здесь — выгнать на шоссе Кенигсберг — Тильзит. Мы не сомневались, что там нас ждали засады.
Мы оказались в западне. Впереди железная дорога, сзади — шоссе. А между ними каких-либо три-четыре километра. На восток — канал Тимбер, а на запад — безлесный густонаселенный район.
Но то, что нас всех было более тридцати, ободряло.
Мы начали маневрировать, избегать открытых стычек, хотя некоторые разведчики из группы Максимова предлагали атаковать противника.
Известно, что такая самоуверенность не могла принести успеха. Мы, джековцы, знали, что нас преследует не одна, а две, а может быть, и три цепи. А пробиться через них без потерь было невозможно. Наши преследователи вели себя чрезвычайно шумно: они стремились отпугнуть нас от себя, и мы каждую минуту знали, где они находятся. Мимо нас, словно спасаясь от пожара, без оглядки пронеслось несколько косуль и оленей.
Так мы уклонялись от открытых стычек с врагом, пока не перевалило за полдень. День стал ясный, солнечный. Мы изнемогали не столько от зноя, сколько от избытка испарений, пот заливал глаза. Было ясно, что избежать столкновений до вечера мы не сможем. Нужно как-то обхитрить немцев. Но как? Шпаков и Максимов на ходу совещаются. Мы стараемся далеко не отрываться от немцев, чтобы незаметно следить за ними. Солдаты кричат, беспорядочно стреляют. Их шум слышен далеко. Наши командиры принимают решение прорваться через шоссе, сквозь засады. Интуиция подсказывала, что пока те, кто прочесывает лес, далеко еще от шоссе — а это можно определить по шуму и стрельбе, — то в засадах вряд ли будут все наготове. Ведь логично было ожидать, что мы бросимся на дорогу только в крайнем случае, когда иного выхода не останется. Поэтому-то было принято такое решение: оторваться как можно дальше от преследователей, с ходу сбить засады огнем и перевалить через шоссе.
У нас было двадцать восемь автоматов — только три радистки были с одними пистолетами. Когда мы выскочили на шоссе, немцы прохаживались, стояли группками и развлекались разговорами. За пулеметами, что были расставлены посреди дороги и повернуты в нашу сторону, никого не оказалось. Значит, наши предположения оказались правильными.
Мы мгновенно обрушили огненный смерч, гитлеровцы не успели опомниться, не сделали ни одного выстрела, как были скошены. Это была редкая удача. Очевидно, немцы не рассчитывали, что нас такая сила, думали, что имеют дело с группой десантников до десяти человек, а тут оказалось втрое больше. Да, группа Максимова приземлилась намного удачнее нас, они не оставили никаких следов.
Позже нам стало известно, что на шоссе осталось тридцать шесть убитых и 9 раненых гитлеровцев.
На место нашего прорыва выезжал сам Эрих Кох. Говорили, что он долго не решался выходить из своего бронированного автомобиля. Потом, когда стянули трупы в одно место и разложили их в длинный ряд, гауляйтер постоял над ними и отдал приказ похоронить всех на специально отведенном месте, для наглядности. Видимо, гауляйтер предчувствовал, что это не последние жертвы задуманной им операции против русских парашютистов.
Не берусь судить, то ли в результате каких подсчетов или независимо от них, но разнеслись слухи, что нас было куда больше, чем в действительности. Эти слухи, обрастая новыми и новыми подробностями, сильно преувеличенными, прокатились по всей Восточной Пруссии.
Боевое крещение на немецкой земле оказалось куда как счастливым для группы Максимова. Да и группе «Джек» пока что везло: за тридцать дней мы потеряли только одного человека — своего командира, капитана Крылатых.
Потерпев столь крупную неудачу на шоссе, гитлеровцы уже не смогли до конца дня продолжать начатую или организовать новую облаву по ту сторону дороги, куда мы проскочили, вырвавшись из окружения. Но мы понимали, что нас постараются блокировать, чтобы с утра снова начать проческу. Мы не спеша уходили подальше от шоссе в глубь леса. На просеках несколько раз раздавались запоздалые выстрелы, но вреда нам они не причиняли. Это мотоциклисты охватывали нас с флангов, заскакивали вперед. Под наши пули они не лезли, их стрельба скорее играла роль сигнализации.
С наступлением темноты обе наши группы совместно вышли из лесу в поле и, сделав круг, опять возвратились в тот самый лес, из которого прорывались днем. Хоть место это казалось самой настоящей западней, зажатой между железной и шоссейной дорогами Кенигсберг — Тильзит и каналом Тимбер, но именно поэтому Шпаков и Максимов правильно решили, что каратели не станут вновь прочесывать лес, из которого мы вырвались накануне. Так оно и было. Весь следующий день гитлеровцы прочесывали лес к югу от шоссе, а нас не тревожили. Люди смогли отдохнуть, подкрепиться — Максимов поделился с нами продуктами.
Вечером группы расстались. Максимов повел своих людей в заданном ему направлении, а мы остались следить за движением вражеских войск и техники на участке Кенигсберг — Тильзит. Так требовал «Центр». Для передачи радиограмм Аня и Зина совершали многокилометровые маневры. Их станции выходили на связь с Москвой в самых неожиданных местах — в поле, у гарнизонов, на окраинах городов, на берегу залива Куришес Гаф.
ПРУССКИЕ ДЖУНГЛИ
Август отсчитывал последние дни. Длиннее, прохладнее становились ночи. Начавшийся листопад напоминал, что осень не за горами. По вечерам, после захода солнца, разносился, перекатываясь эхом в лесу, призывный рев лосей.
Однажды нам довелось видеть бой двух самцов. Мы подошли совсем близко, но, увлеченные поединком, лоси не обращали на нас никакого внимания. Это было на закате солнца. Мы решили разжиться продуктами на каком-либо хуторе. День прошел спокойно. Присутствия солдат в лесу ничто не выдавало. Между прочим, одним из довольно верных ориентиров, по которым мы определяли, есть ли в лесу люди, были птицы и звери. Пернатые всегда криком возвещали о появлении в лесу человека. Этот сигнал опасности воздушных дозорных, чаще сорок и соек, особенно настораживал робких косуль, оленей, которых нам доводилось видеть почти ежедневно, и диких свиней — их здесь казалось больше, чем любой другой живности, они бродили большими стадами, рядом с крупными следами старых секачей было множество поросячьих.
Ведя наблюдение за железной дорогой Кенигсберг — Тильзит, у моста, недалеко от деревни Миншенвальде, мы провели много дней и за это время успели изучить звериные тропы. Прозрачный ручеек Швентойя, из которого мы брали воду, служил водопоем и для парнокопытных обитателей окружающих джунглей. А лес действительно похож на джунгли. На благодатной торфяной почве стремительно, словно бамбук, гонит вверх самые разнообразные древесные породы. Лес преимущественно смешанный, лиственный. Длинные тонкие стволы дугами выгибаются под собственной тяжестью. На фоне темной листвы выделяются белоснежные березки, создавая иллюзию многочисленных фантастических арок. Корни деревьев не могут надежно ухватиться за рыхлую торфяную почву, и даже небольшие ветры оставляют за собой много выворотней. В лесу и на просеках растет невероятное множество самых разнообразных крупностеблых растений. Выше человеческого роста лопухи, крапива, малинник, дикий морковник, камыш и папоротники — чего только здесь нет. Всем хватает соков земли, влаги и солнца. Рядом с великанами — дубами, соснами, ясенями, липами и различными другими вековыми деревьями — тянется в небо молодняк, буйно зеленеют кусты и травы. Человек в таком лесу — что иголка в стогу.
