В начале ночи мы увидели в окно, что на востоке загорелось несколько хуторов. Сначала еле заметно, а затем все более явственно стали видны фигурки людей на фоне пожаров. Солдаты шли цепью, краев которой не было видно.
Затаив дыхание, мы ждали своих — «своими» называли наших и хозяева. Вот они все ближе и ближе подходят к дому, с винтовками, ручными пулеметами на плечах. Люди были в белом, словно привидения, двигавшиеся по освещенному пожаром заснеженному полю. Мы готовы были броситься им навстречу. Но что это? Один из солдат остановился и поднял руку.
— Занимайте окопы, приготовьтесь к обороне! — гаркнул он по-немецки.
Это были немцы! До них — пару десятков шагов.
— За мной, — шепнул Шиллят.
Мы последовали за ним, вышли в сени и по лестнице забрались на чердак дома. В этот момент послышался стук в дверь — ее пытались взломать.
— Сейчас открою, — отозвался Шиллят.
— Кто такой? — откликнулись со двора.
Щелкнул затвор.
— Я — фольксштурмист, — открывая дверь, ответил хозяин.
— Почему не эвакуировались? Большевиков ждете? — злобно, охрипшим голосом взревел на него один из вошедших, освещая себе путь фонариком. — Предатель! Расстрелять!
— Мне приказали быть дома до особого распоряжения. Мне шестьдесят пять лет. Вот моя форма фольксштурмиста, посмотрите на документы, — оправдывался Шиллят. — Клянусь вам, я не получал другого приказа.
— Чтобы через минуту и духу твоего здесь не было!
— Слушаю, господин офицер! Я сейчас же запрягу лошадь и поеду туда, куда вы прикажете.
Шиллят вывел своего хромого вороного коня, нам было слышно, как «муттэр» кое-что бросила в телегу, и вскоре колеса застучали, удаляясь в направления леса.
Нам слышно было, как солдаты бьют оконные стекла — устанавливают пулеметы.
— Миномет поставить здесь, — услышали мы со двора команду, поданную все тем же хриплым голосом.
Мы тем временем перебрались на чердак над сараем. Солома шелестела, поэтому мы передвигались под крышей с большой осторожностью: на дворе, в окопах, которые проходили метрах в двадцати от дома, ходили, разговаривали люди. Мы хотели спуститься в сарай и проникнуть в свое убежище. Я уже нащупал в темноте деревянные концы лестницы, но в этот момент открылись ворота и в сарай вошел солдат.
Солдат прислонил винтовку к стенке, а сам по лестнице полез вверх, прямо к нам. Я подался назад — солома зашелестела, но солдат кашлял и, видимо, ничего не слышал. Высунувшись наполовину, он стал дергать солому и бросать ее вниз. Солому он дергал прямо из-под нас. Казалось, он видит нас, но не подает вида.
Наконец, покашливая и чихая, он полез вниз, собрал в охапку солому и не спеша понес во двор. Очевидно, он решил подостлать ее под себя, чтобы мягче и теплее было сидеть в окопе.
В напряженном ожидании прошла ночь. Утром начала бить наша артиллерия. Послышался гул моторов, застучали пулеметы. Немцы из дома и из окопов также открыли огонь. Рядом рвались снаряды. Пули все чаще щелкали по черепичной крыше. Нам угрожала опасность погибнуть от своих же. Нужно было спускаться в сарай, чтобы укрыться за каменными стенами. Но больше всего мы боялись пожара.
Бой разгорался. Воспользовавшись шумом, мы спустились вниз и забились в угол.
Часов около десяти утра немцы прекратили стрельбу, послышались крики, топот. Тут же раздалось наше русское «ура!». Мы подошли к воротам. Совсем рядом послышался голос:
— Разверни станкач, куда смотришь! — и дальше последовали слова, каких не пишут на бумаге. — Видишь, вон немцы возле леса перебегают!
Мы толкнули ворота и вышли на двор.
Было солнечное утро 22 января 1945 года.
* * *
Прорвав оборону гитлеровцев на реке Дайме, войска 39-й армии повели наступление на Земландский полуостров. На юг от Кенигсберга, сокрушая Хейльсбергские укрепления, рвались к Балтике другие соединения Советской Армии. Оборона восточно-прусской группировки войск была сломлена. Гитлеровцы жестоко сопротивлялись. Советские воины отвоевывали одну позицию за другой. Мы с Генкой находились при штабе 39-й армии до тех пор, пока наши войска не заняли те районы, в которых нам довелось вести разведку. Все, чем мы располагали, передали по назначению.
На сутки мы съездили к Шилляту. Он со своей «муттэр» были дома. Встретились мы и с Райчуком. Не было только Отто. «Муттэр» не теряла надежды, что он вернется.
В городе Каунасе, куда меня послали на отдых перед новым заданием, я встретился с майором Шаповаловым — непосредственным руководителем нашей разведки из «Центра». От него я узнал, что остатки групп «Джек» и майора Максимова пробирались в северные районы Польши, но пришли туда только трое наших — Иван Мельников, Зина Бардышева и Аня Морозова. Об этом они сообщили в «Центр» радиограммой. В середине декабря связь с ними оборвалась, и дальнейшая их судьба неизвестна.
Спустя много лет о последних днях жизни Ани Морозовой рассказал в своей повести польский писатель Януш Пшимановский. Она героически погибла в районе польского городка Мышинец.
Радистке спецразведгруппы «Джек» Анне Афанасьевне Морозовой посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Она награждена и польским орденом Крест Грюнвальда II степени.
Совсем недавно отыскался Иван Целиков. Сейчас он живет и работает на Гомельщине. При встрече со мной он рассказал, как они пробирались в Польшу. В пути во время одной из стычек с гитлеровцами пропал Иван Овчаров. Через несколько дней Иван Целиков с товарищами ушли на хозяйственную операцию, и больше им не суждено было соединиться с остальными разведчиками. Целикову удалось встретить войска Красной Армии в Восточной Пруссии.
