"Совещание в облисполкоме. Военная обстановка. Все ждут выступления начальника гражданской обороны, потому что если кто-то что-то и вспомнил о радиации, то только какие-то обрывки из учебника физики за десятый класс. Он выходит на трибуну и начинает рассказывать то, что написано в книгах и учебниках об атомной войне: получив пятьдесят рентген, солдат должен выйти из боя, как строить укрытия, как пользоваться противогазом, о радиусе взрыва...
В зараженную зону вылетели на вертолете. Экипировка по инструкции: нижнего белья нет, комбинезон из хэбе, как у повара, на нем защитная пленка, рукавицы, марлевая повязка. Обвешаны все приборами. Спускаемся с неба возле деревни, а там ребятишки купаются в песке, как воробьи... Во рту камушек, веточка... Без штанов... С голыми попами... А у нас приказ: с народом не общаться, панику не поднимать...
И вот теперь живу с этим..."
"По телевизору вдруг замелькали передачи... Один из сюжетов: бабка подоила молоко, налила в банку, репортер подходит с военным дозиметром, водит по банке... Идет комментарий, что, мол, видите, совершенная норма, а до реактора десять километров. Показывают реку Припять... Купаются, загорают... Вдалеке виден реактор и клубы дыма над ним... Комментарий: западные голоса, дескать, сеют панику, распространяют заведомую клевету об аварии. И снова с этим дозиметром - то к тарелке ухи его прикладывают, то к шоколадке, то к пончикам у открытого киоска. Это был обман. Военные дозиметры, которые находились в то время на вооружении нашей армии, не рассчитаны на проверку продуктов, они только меряют фон...
Такое количество лжи, неимоверное, с которым связан в нашем сознании Чернобыль, было разве только в войну..."
"Мы ждали первенца. Муж хотел мальчика, а я - девочку. Врачи уговаривали меня: "Надо решиться на аборт. Ваш муж был в Чернобыле". Он - шофер, и его в первые дни туда призвали. Возил песок. Я никому не верила.
Ребеночек родился мертвый. И без двух пальчиков. Девочка. Я плакала. "Ну, пусть бы у нее хотя бы пальчики были. Она же - девочка".
"Никто не понимал, что произошло. Позвонила в военкомат, мы, медики, все военнообязанные, предложила свою помощь. Не помню фамилию, но звание было майор, ответил мне: "Нам нужны молодые". Я пробовала убеждать: "Молодые врачи, во-первых, не готовы, а, во-вторых, они подвергаются большей опасности, молодой организм чувствительнее к воздействию радиации". Ответ: "У нас приказ - брать молодых".
У больных стали плохо заживать раны. Помню тот первый радиоактивный дождь. "Черный дождь" станут его потом называть... С одной стороны, сознание ни к чему подобному не готово, а с другой - мы ведь самые лучшие, самые необыкновенные, у нас самая великая страна. Мой муж, человек с высшим образованием, инженер, он серьезно меня уверял, что это террористический акт. Вражеская диверсия. Так думали тогда многие. А я вспоминала, как ехала в поезде с одним хозяйственником, и он мне рассказывал о строительстве Смоленской атомной станции: сколько цемента, досок, гвоздей, песка уплывало с объекта, в близлежащие деревни. За деньги, за бутылку водки...
В деревнях, на заводах выступали работники райкомов партии, ездили, общались с народом. Но ни один из них не способен был ответить на вопросы, что такое дезактивация, как защитить детей, какие коэффициенты перехода радионуклидов в пищевые цепочки? Об альфа- бета- и гамма частицах, о радиобиологии, ионизирующих излучениях, не говоря об изотопах. Для них это были вещи из иного мира. Они читали лекции о героизме советских людей, символах военного мужества, происках западных спецслужб... Когда я, было, заикнулась об этом на партсобрании, засомневалась, мне сказали, что заберут партбилет..."
"Много было необъяснимых смертей. Неожиданных... У моей сестры болело сердце... Когда она услышала о Чернобыле, почувствовала: "Вы это переживете, а я - нет". Она умерла через несколько месяцев... Врачи ничего не смогли объяснить. С ее диагнозом еще долго можно было жить...
Рассказывают, что у старух появлялось молоко в грудях, как у рожениц. Медициннский термин этому явлению - релаксация. А для крестьян? Крушение мира... Божья кара... Случилось такое с бабкой, которая жила одиноко. Без мужа. Без детей. Сбожеволила... Ходит по деревне и качает что-нибудь на руках... Люли-люли... Баюшки..."
"Я боюсь жить на этой земле. Дали дозиметр, а зачем он мне? Постираю белье, оно у меня белюсенькое - дозиметр звенит. Приготовлю еду, спеку пирог звенит. Постелю постель - звенит. Зачем он мне? Я кормлю детей - и плачу. "Чего ты, мамка, плачешь?"
Двое детей, двое мальчиков. Ни в ясельках, ни в садике они - все время по больницам. Старшенький: то ли девочка, то ли мальчик. Лысенький. Я - и к врачам с ним, и к бабкам. Шептухам, знахаркам. Самый маленький в классе. Ему нельзя бегать, играть, если кто нечаянно ударит, потечет кровь, он может умереть. Болезнь крови, я ее даже не выговорю. Лежу с ним в больнице и думаю: "Умрет". Потом поняла, что так думать нельзя. Плакала в туалете. Все мамы в палатах не плачут. В туалетах, в ванной. Вернусь веселая:
- У тебя уже щечки порозовели. Выздоравливаешь.
- Мамочка, забери меня из больницы. Я тут умру. Тут все умирают.
Где мне плакать? В туалете? А там очередь... Там все такие, как я..."
"На радуницу... В день поминовения... Нас пустили на кладбище. На могилки, а заходить в свои дворы, милиция приказывала, нельзя. Так мы хоть издали поглядели на наши хаты... Перекрестили их..."
"Расскажу вам, что такое наш человек. Один пример. В "грязных" районах... В первые годы магазины завалили гречкой, китайской тушенкой, и люди радовались, похвалялись, что, мол, нас теперь отсюда не выгонишь. Нам тут хорошо! Загрязнялась почва неравномерно, в одном колхозе и "чистые", и "грязные" поля. Тем, кто работает на "грязных" платят больше, и все просятся туда... На "чистые" ехать отказываются...
Недавно был у меня в гостях брат с Дальнего Востока. "Вы, - говорит, - тут как "черные ящики"... Люди-ящики..." "Черные ящики" есть на каждом самолете, в них записывается вся информация о полете... Мы думаем, что мы живем, разговариваем, ходим, едим... Любим... А мы записываем информацию!.."
"Я - детский врач. У детей все иначе, чем у взрослых. У них, например, нет понятия, что рак - это смерть. Этот образ у них не возникает. Они все о себе знают: диагноз, название всех процедур, лекарств. Знают больше, чем их мамы. Мне кажется, что когда они умирают, У них такие удивленные лица... Лежат с такими удивленными лицами..."
"Врачи меня предупредили, что мой муж умрет. У него лейкоз. Рак крови.
Он заболел, когда вернулся из чернобыльской зоны. Через два месяца. Его с завода туда послали. Пришел с ночной смены:
- Утром уезжаю.
- Что ты там будешь делать?
- Работать в колхозе.
Сгребали сено в пятнадцатикилометровой зоне, убирали свеклу, копали картошку.
Вернулся. Поехали к его родителям. Помогал отцу штукатурить печь. И там упал. Вызвали "скорую", отвезли в больницу - смертельная доза лейкоцитов. Отправили в Москву.
Приехал оттуда с одной мыслью: "Я умру". Стал больше молчать. Убеждала. Просила. Словам моим не верит. Тогда я родила ему дочь, чтобы поверил. Я сны свои тогда не разгадывала. То меня ведут на эшафот, то я вся в белом... Проснусь утром, посмотрю на него: как же я останусь одна? Нельзя много думать о смерти... Гоню эти мысли... Если бы я знала, что он заболеет, закрыла бы все двери, стала бы на пороге. Заперла бы на десять замков..."
"Уже два года скитаемся мы с моим мальчиком по больницам. Ни читать, ни слушать о Чернобыле не хочу. Я все видела...
Маленькие девочки в больничных палатах играют в "куклы". Куклы у них закрывают глаза, куклы умирают.
- Почему куклы умирают?
- Потому что это наши дети, а наши дети жить не будут. Они родятся и умрут.
Моему Артемке семь лет, а на вид ему дают пять.
Закроет глаза, и я думаю, что уснул. Заплачу: он же не видит.
А он - отзывается:
- Мама, я уже умираю?
Заснет, и почти не дышит. Я стану перед ним на колени... Перед кроваткой...
- Артемка, открой глаза... Скажи что-нибудь...
"Ты еще тепленький..." - думаю про себя.
Откроет глаза. Опять заснет. И так тихо. Как умер.
- Артемка, открой глазки...
Я не даю ему умереть..."
"Недавно праздновали мы Новый год. Накрыли хороший стол. Все свое: копчености, сало, мясо, огурчики маринованные, только хлеб из магазина. Даже водка своя, самодельная. Свое, как у нас смеются, чернобыльское. С цезием, стронцием вприкуску. А где что взять? Магазины в деревнях с пустыми прилавками, а если что и появится, то с нашими зарплатами и пенсиями не подступишься.
Пришли к нам гости. Наши хорошие соседи. Молодые. Один учитель, второй колхозный механик с женой. Выпили. Закусили. И начались песни. Не сговариваясь, запели революционные песни. Песни о войне. "Утро красит нежным светом стены древнего Кремля", - мою любимую. И получился хороший вечер. Такой, как раньше.
Написала про это сыну. Он у нас учится в столице. Студент. Получаю ответ: "Мама, я представил себе эту картину... Безумную... Чернобыльская земля... Наша хата... Блестит новогодняя елка... А люди за столом поют революционные и военные песни... Как будто нет у них позади ни Гулага, ни Чернобыля..."
