Послышались шаги — кто-то спускался бегом по лестнице в соседнюю комнату, человека два, не меньше. Я сделал паузу, чтобы посмотреть, как поведет себя Деркач. Он сидел спокойно, один глаз щурил на меня, другой — на дверь в соседнюю комнату и вертел между руками стакан, будто хотел стереть грани.
Влетели двое с заспанными мордами, а за ними ввалился, пошатываясь, фиксатый. Одного из вновьприбывших я знал. Кличка у него была Фарисей. Никто из зеков, кроме меня, понятия не имел, что значит это слово, но все считали, что оно подходит блатному, ебанувшемуся на книгах. Сначала его звали Скальпелем. То ли за то, что был длинным, худым и с узкой головой, то ли за любовь к этому режущему инструменту. На зоне он воспылал любовью к книгам, перечитал все, что сумел достать. Братва решила, что он хочет объявить себя Наполеоном и свалить на дурочку. Не объявил, дотянул срок с нами. Подозреваю, что только на зоне, по третьей ходке, он научился читать, а детские болезни тяжело переносятся взрослыми.
— Барин! Сколько лет, сколько зим! — радостно заорал Фарисей и полез брататься. — А я-то думаю, кто завалил Лося?!
— Как сам?
— Как Лева, а Лева живет нехуево! — сообщил он. Начитавшись книжек, Фарисей полюбил говорить рифмами.
— Спутники не вырезал?
За полгода до освобождения он закатал в хуй четыре спутника. Операция прошла успешно, но хуй, обидевшись, долго не хотел вставать. Зато как висел! Складывалось впечатление, что у Фарисея две мошонки, только одна с четырьмя яйцами. Однажды вечером он заревел на весь барак:
— Встал!
Зрелище было впечатляющим. Залупа терялась между спутниками, казалась лишней.
— Ведите пидора!
Ему, весело смеясь, привели Дюймовочку — малорослого петушка с девичьей мордочкой. Он был так похож на травести, что ебать его — самое правильное дело. Поэтому и пользовался особым спросом среди зеков. Разъебали его так, что геморроидальные узлы на полметра вывалились из очка, пришлось обрезать в живодерне. Дюймовочка вернулся оттуда только сегодня утром. Но кого ебет чужое горе?!
— Не надо, не зажило еще! — хныкал Дюймовочка. — Доктор сказал, чтоб полмесяца, хотя бы неделю…
Увидев хуй Фарисея, он побледнел, как обвафленный.
— Я лучше отсосу, по высшему классу, тебе понравится, — попытался увильнуть Дюймовочка.
— В позу! — рявкнул Фарисей. Было видно, что торопится, боится, как бы хуй не упал.
Дюймовочке дали по организму и засунули головой под нары, в позу «обезьянка на водопое». Костлявая жопа была в два раза уже хуя и подергивалась — очко играло. Большого хуя нечего бояться — очко имеет свойство расширяться.
Фарисей засадил с разгона. Хуй в серево — какое дерево?! Рев Дюймовочки слышали даже в ментовском поселке. На следующий день пидора снова отправили на живодерню, а Фарисей с невинным видом говорил всем и каждому:
— Столько кровищи! Не знал, что он целка!
На мой вопрос Фарисей раскинул пальцы веером и поехал с наигранной обидой:
— Да ты чо?! Тот пан в Польше, у кого хуй больше!
— Что там ваша Польша?! У нашей Катьки пизда больше, — подъебнул я.
— Во-во! — продолжил Фарисей. — Недавно притащили прошмандовку, поставили раком посреди комнаты, ебем по очереди. Я как запердолил ей, а она как заорет: «Если я блядь, меня ногой можно ебать?!»
Дурку эту он, видимо, не впервой рассказывал, потому что, кроме моей вежливости, никто не улыбнулся.
— Ну, давай за встречу, — предложил он, садясь за стол и разливая водку.
Деркач теперь смотрел на меня по-другому, значит, наслышан. И у Лося пропал драчливый пыл. Он помог встать своему корешу и оба сели за стол, но подальше от меня.
Появился барыга, подслушивавший под дверью, и принес еще стаканы и бутылку водки.
— Шибко ты на мусора похож, — как бы извиняясь, сказал он мне.
— Что есть, то есть! — произнес Фарисей и весело заржал. Смешно дураку, что хуй на боку.
Мы выпили, закусили квашеной капустой и вареной колбасой. Бедненько живут ребята.
— Позавчера помеловку подогнали от Мухача, — сообщил Фарисей.
Мухач был его корешем. Перед Новым годом всадил электрод в бочину козлу и заплыл по-новой.
— Где он сейчас?
— На Печоре у комиков. Чиркает, что кича локшовая, блатные масть не держат. Все брушат, вантажа нет и хвостом не бьют.
В переводе на нормальный русский это значит: увидишь своих, передай нашим, что на хуях пашем. Мы повспоминали о других общих знакомых, помянули загнувшихся.
— А ты каким ветром к нам? — встрепенулся вдруг Фарисей.
— Да вот услышал о Деркаче, дай, думаю, схожу познакомлюсь, — сказал я.
Ребята оказались толковые, посидели еще немного и свалили на второй этаж. Барыга пошел во двор, наверное, грядки перемерять.
Деркач вновь закрутил между руками стакан, стирая грани. Вопросов не задавал, ждал, что я скажу. Мое появление ничего хорошего ему не обещало. Все-таки я — вор и в кодле власть автоматом переходит ко мне.
— Твои пацаны наехали на Шлему, — сказал я.
— Он не сказал, что под тобой.
— Он и сам не знал.
Деркачу мой ответ не понравился. Свали я на жида, он бы мне уступил его без базаров и на этом бы разошлись. А получалось, что я буром пру. Вору такое разрешается, но не рекомендуется.
— Что ты хочешь? — спросил напрямую Деркач.
— Не лучше ли каждый месяц брать понемногу? — ответил я вопросом на вопрос. — Кооперативов в городе навалом, обложить всех посильной данью — хорошая капуста будет да и хлопот меньше.
— Завтра их закроют — и что?! — сказал Деркач. — Да и конкуренты есть, берут мало, почти всех под себя подмяли.
— Кто такие?
— Спортсмены. Мы пару раз с ними схлестнулись…
— Ну и?
Деркач поморщился. Хуй, пизда играли в поезда, хуй споткнулся, в пизду воткнулся.
— Скоро нам стволы подгонят и подмога приедет, тогда и потолкуем с ними.
— Кто приедет?
— Слон, Цыган и Вэка. Знаешь таких?
— С Вэкой мы однодельцами были на вторую ходку. Но ему еще год тянуть.
Наши с Вэкой пути давно не пересекались. На свободе мы гуляли в разное время, а гостили у разных хозяев. Он обычно дольше года не кантовался на одной зоне, сказывалась страсть к перемене мест. Передавали друг другу приветы, я как-то послал язушок в его поддержку.
— Горбачев скостил ему, — сообщил Деркач. — Обещали на днях подкатить.
— Пусть меня найдет через Шлему. А где спортсмены кучкуются?
— В спортзале «Тяжмашевском».
— Кто заправляет?
— Они его Сенсеем называют. Фамилия Анохин.
Интересная информация. Я не стал делиться с Деркачом своими догадками, сказал, что постараюсь наладить контакт со спортсменами.
— Ну да, мне говорили, — вспомнил он, — ты тоже каратист. Попробуй, может, и договоришься. Поделим город — всем хватит.
Его интересовало, с кем буду я, отниму ли у него власть над колдлой или сколочу свою?
— В твою кодлу я не полезу. Будете взносить в общак…
— Без проблем, — не дал мне договорить Деркач.
Тогда на этом пока и остановимся. Главное, что он начал сдавать позиции. Значит, при желании отвоюем и все остальное.
Я у мамки сын одинИ живу, как господин:В штанах белых, как мука,Хуй стоит до потолка!
Пассажир, подкинутый мне Шлемой, оказался мужиком рисковым, приносил все, что я заказывал. Плату он обычно брал деньгами, но иногда просил пистолет-зажигалку, кастет или перстень с мордой черта. Массы проведали, что через меня можно все достать, и потянулись с заказами. Мне, блатному, западло было торговать, поэтому взвалил все на барыгу. Я перестал ходить на помойку, личный конь притаскивал мне мясо, масло и хлеб, а все остальное получал с воли. Я подкармливал блатных из своего отряда, в общак отстегивал щедро. Кое-кому это не нравилось, стучали куда только можно. Время от времени меня приглашали в кум-часть. Кум по кличке Грузчик — скользкий мудило с еблом хитровыебанного крестьянина, который был больше похож на воровского мужика, чем некоторые зеки, — всегда начинал разговор с погоды. Она была плохой, но могла улучшиться, если добивался своего. Меня Грузчик постоянно обвинял в барских замашках, с его легкой руки я и обзавелся кликухой Барин.
— Да, погодка сегодня не того, — произносил он и доставал из пачки папиросу. Разминал ее долго, чтобы я успел угостить сигаретой.
Я так и делал. На встречу с ним брал пачку болгарских — лучшее, что в то время можно было достать в тех краях. Приятно было щелкнуть мусора по носу.
Затянувшись со смаком несколько раз, кум продолжал:
— Недовольны тобой многие: не по чину живешь.
— Разве?!
— На воле ты, может, когда-то и был мажорным, а здесь — просто зек, не больше.
— Не то говоришь, начальник. Сам знаешь, зеки разные. Многие на воле живут хуже, чем кое-кто здесь. Были бы деньги и авторитет.
