Тражук и Семен углубили дно родника на берегу Каменки и тесали сруб. За этой работой и застал их Олин дядя.
Семен хотя и не ждал Николая Радаева, но не удивился его приходу. О том, что Олин дядя Коля — большевик, он давно слышал от Тражука.
Поздоровавшись с Семеном, Радаев взглянул на его помощника и, протянув руку, сказал своим рокочущим басом:
— А ты, дружок, наверно, и есть тот самый Тражук, о котором мне все уши прожужжали Оля и Илюша. Поклон тебе прислали твои друзья. Чего сам глаз не кажешь?
— Все некогда, Николай Васильевич, — вместо смутившегося Тражука объяснил Семен. — Работаем без отдыха. Вот построим дом и явимся на вашу сторону, на вечерки к русским девушкам. А уж лучину чувашскую с собой захватим, — засмеялся он.
— Слышал про твои прежние подвиги, голубчик, — погрозил ему пальцем Радаев, — А сейчас некому там тебя поджидать! Да и хвост ты отрастил еще в довоенные дни. А с хвостами мы не принимаем.
— Эка беда! Защемлю хвост дверью, и он отпадет, как у ящерицы.
— Думаешь, новый отрастет? — подхватил шутку Радаев. — А дяди Павла не боишься? А суда людского? А бога? В бога, чай, все еще веруешь?
— Не пужай меня, Николай Васильевич. Теперь свобода! И царя нет, и бога нет, и от дяди я отделился, — отшучивался и Семен, прикидывая про себя: «Не балагурить же со мной ты пришел. Ну так выкладывай, чего тянуть?..»
Радаев тянуть и не собирался. Он взял Семена под руку.
— Пользуйся, дружок, случаем, отдохни малость, — обратился он к Тражуку. — А то, вижу, заездил тебя племянничек бывшего старшины. — А отойдя, сказал Семену: — Так свобода, говоришь? Не из пужливых, значит? О том и пришел поговорить…
Тражук сидел на венцах нового сруба и невольно слышал обрывки разговора: Радаев и Семен прогуливались взад-вперед по тропинке, то приближаясь, то удаляясь.
— И у нас ведь объявились два большевика. Умора. Слыхал, наверно, про них, коль узнал про сходку?
Это говорил Семен, а Радаев в ответ:
— Как не слыхать. Если б только умора! Ну этот «летчик» просто проходимец. А вот как его… трижды Егор, что ли… тот опасен. Не большевик он, а анархист…
И опять не разберешь, что говорят. Не хотят, чтобы Тражук слышал, раз отходят в сторону. И Тражук отвернулся, честно нахлобучив шапку поглубже, зажал уши. Но, кажется, уже не надо напрягаться. Беседа течет в двух шагах. Остановились, значит, теперь можно слушать, не хоронясь.
— Не пойму я тебя, Семен Тимофеич, — говорил Радаев. — Кто ты? Не большевик, не меньшевик, не эсер и не анархист. Выходит, никто. Ты же разумный человек! И понимаешь все, но хочешь остаться в сторонке. Моя, мол, хата с краю. А хата твоя, вижу, не с краю, а на отшибе. На отшибе да на высоте. От твоей хаты оба берега реки видны как на ладони.
— Ох, не торопи меня, Николай Васильевич, — просил Семен. — Ну как тебе сказать… сочувствую я, если уж на то пошло… Сочувствую большевикам, хотя и не верю, что власть удержат, если возьмут.
— И на том спасибо, — усмехнулся Радаев. — Не веришь сегодня, поверишь завтра. Осталось недолго. А пока наблюдай за проделками этого… трижды анархиста… Богатеев поведет он на имение Киселева! В случае чего, дай знать через Тражука…
— А Илюша уже стал большевиком? — вдруг спросил Тражук.
— Ох уж этот Илюшка! — расхохотался Радаев. А смеялся он так заразительно, что Семен и Тражук невольно начали ему вторить, не понимая, что развеселило гостя. — Ох уж этот Илюша! — повторил Радаев. — Шибко он проштрафился. Наказал я его, разжаловал в анархисты. Отдубасил Илюшка хромого почтальона, а потом сам поил его самогонкой. Бил, приговаривая: «Это тебе за письма, которые ты относил Ваське», а поил, убеждая не делать этого впредь. Плохо, конечно, поступал Афонька Хромой, но чинить самосуд — не порядок.
…Было заметно, что Радаев доволен. Семен ему приглянулся: ничего парень не обещает, но, видать, сделает больше, чем иной посулит.
Семен Радаева понял с полуслова.
— Значит, воришки у вора хотят дубинку украсть? А мы помешать должны, — рассуждал он вслух. — А большой вор, ты считаешь, в наших руках? Надо ли, Николай Васильевич, нам заботиться о помещичьем добре?
— Надо, — отрезал Радаев. — Говорю тебе: не сегодня завтра утвердится трудовая народная власть.
— Хитро ты вправляешь мне мозги, товарищ большевик, — сказал Семен. — Хочешь меня убедить, что большевики, взяв власть, будут не ломать, а беречь, не разрушать, а строить. Если вы такие хозяйственные люди, пожалуй, но только я, по и мой дядя станет большевиком, — усмехнулся он.
— Насчет дяди — большой вопрос! — рокотал бас Радаева. — А за тебя я спокоен. Мозги у тебя на месте: лучше меня сформулировал задачи большевиков после прихода к власти.
Тражук мало что понял из этого разговора, но это не так уж важно! Важно, что дядя Коля и Семен пичче теперь друзья, как Румаш и Илюша…
В Чулзирме о наступлении повой саманы первым узнал Тражук. Он получил письмо от Румаша. Вначале шли сплошные лозунги, которые, видимо, перекочевали на странички прямо с улиц Стерлибаша: «Долой капиталистов и помещиков! Да здравствует Советская власть! Фабрики и заводы — рабочим, земли — крестьянам! Да здравствует председатель Совнаркома товарищ Ленин!..»
Румаш сообщил, что в Стерлибаше провозглашена Советская власть и создай Совнарком с товарищем Шепелевым во главе.
«Для защиты Советской власти от всех ее врагов мы организовали Красную гвардию из добровольцев, — писал Румаш. — Я записался первым. Нам раздали винтовки, но у меня есть и наган. Мы охраняем завод и патрулируем улицы. Напишите, как у вас там, создан ли Совнарком, организуете ли Красную гвардию?»
Тражук показал письмо Семену. Тот прочитал, задумался и вдруг разразился бранью в адрес своего дяди. Когда немного отвел душу, объяснил удивленному Тражуку:
— Черт знает что! Прошло уже десять дней, как большевики взяли власть, а мы с тобой ничего не знаем. Дядя вчера только вернулся из Кузьминовки. Не может быть, чтоб ничего он там не узнал! И Радаев промолчал. Не доверяют мне ни те, ни другие.
Тражук только удивленно хлопал глазами.
— А может, Радаев и вправду не знал, а? — задумчиво спросил Семен.
— Он не знал, Семен пичче, ей-богу, не знал… — горячо подтвердил Тражук.
— И чего божишься, святая ты душа. Откуда тебе знать, чего знал и чего не знал Радаев? Хотел бы я, чтоб ты и меня так же горячо защищал, ничего обо мне не зная, — и Семен раздул щеки, захлебываясь тихим смехом и явно приходя в хорошее настроение.
— Вот что, друг, — сказал он, став серьезным, — беги в Сухоречку, пусть Радаев почитает письмо от Румаша. Тогда увидим, знал он или не знал. Да спроси, что нам делать с куштанами, если они примутся за имение Киселевых. А я пойду к дяде Павлу, выпью с ним чарку, чтоб он развязал язык.
Павел Иванович, оказалось, знал многое. Он привез газеты с декретами повой власти о земле и о мире. Перед приходом Семена Мурзабай по газетам пытался понять: кто же пришел к власти? Все фамилии, кроме Ульянова-Ленина, были ему незнакомы.
Декреты пришлись Мурзабаю по душе, особенно о земле. Не надо будет платить за аренду. Да и о мире правильно. Все вроде бы хорошо, а вроде бы и ненадежно. Эх, кабы было полное согласие в самой России. Что там в России, в самой-то семье согласия нет. Семен за большевиков, а Назар… Где-то он теперь, Назар, и где его генералы? Корнилова и других, говорят, пересажали, а от Назара нет известий. Живой ли? А если живой, наверно, будет стрелять по большевикам.
Мурзабай, увидев вошедшего племянника, хотел было спрятать газеты.
— Думал, кто чужой, а это ты, оказывается, — смущенно оправдывался он. — Во всем разобраться надо. На, читай, скажи свое мнение.
Семен был доволен! сегодня дядя и без самогона разговорчив. Он схватился за газеты, а дядя рассуждал!
— Белянкин меня удивил. Он, видишь ли, теперь не против большевиков! Мы, объявил, левые эсеры, голосовали за Советскую власть, но входить в правительство пока воздержимся! Мы, говорит, будем признавать Советы потому, что у пас есть свой — Совет крестьянских депутатов. Это что же, выходит, он стоит за двоевластие? Белянкину я не верю. Ну вот не лежит к нему душа, хоть ты что!
Дядя и племянник в разговоре сошлись на том, что это начало чего-то нового. Но если Павел Иванович чувствует перед этим новым душевное смятение, то в душе Семена росла надежда на то, что грядущие сдвиги ведут к лучшему. У Семена укреплялась вера в правоту и силу власти народа.
Мирзабай все-таки предложил Семену «обмыть новую власть», по племянник отшутился:
— Если обмывать, тогда и воевать за нее надо, а я по здоровью признан негодным к строевой службе.
Радаева Тражук в Сухоречье не застал. Тот, уезжая в город, откуда, по словам Ильи, получил какое-то важное известие, наказал:
