— Я сказала нет, значит нет! — снова крикнула Фаина.
Николаю стало интересно, он бросил ботинок и, тихо пройдя в коридор, заглянул в комнату, где и разыгрывалась драма. Никогда он не слышал, чтобы Фаина так распалялась, обычно она как раз сдерживала все ссоры и сглаживала все конфликты.
— Брошь дорогая, а ты раззява, Майка. Вас вон сколько, я хотела потом из нее вам каждой по паре серег заказать, как раз собиралась ее к ювелиру в город свозить. Чтобы каждой от бабушки приданое. Так ведь мы хотели, Петя? Мы ведь с тобой говорили.
— Да я не помню, — снова отмахнулся Петр Васильевич. — Мне эти ваши бабьи цацки — еще не хватало об них голову морочить. По мне, так главное — чтобы в семье оставалась, а носите хоть по очереди, хоть все сразу, хоть на серьги пилите.
— Ну, вот пока не распилили, я и надену на именины, на смотрины!
— Пускай наденет, папа, — закричали остальные девицы. — Пускай! Сваты увидят, точно замуж позовут.
— А то без брошки ее не высватать, — ехидно добавила Рая.
— А тебя и с брошкой никто не берет! — завизжала в ответ Майя.
— Так, ну-ка, заканчивайте мне тут споры ваши, а то крику прям как в курятнике, аж уши заложило, — пробасил Петр Васильевич. — Мать, неси шкатулку. Я сказал — пусть наденет. Заодно и я материным наследством полюбуюсь. Давно не доставали. Ох, гордилась бы бабка ваша сейчас невестами такими, ох, радовалась бы…
Однако Фаины вдруг и след простыл, она как будто растворилась. Коля видел, что она юркнула в дальнюю комнату, но ему трудно было разглядеть, что там происходит.
— Мать! — снова крикнул Петр Васильевич. — Да что такое? Неси, говорю, шкатулку с брошкой.
— Я сама принесу! — Майя бросилась на шею к отцу и расцеловала его в обе щеки. — Папа, спасибо! Самый добрый, самый лучший папочка.
Коля решил, что ничего интересного больше не будет, да и все эти чужие невесты и семейные драгоценности не очень его интересовали, его собственное единственное сокровище — с трудом накопленные деньги в жестяной коробке — было давно разорено. Он вернулся в сени, забрал ботинки, вышел во двор, пристроился на чурбаке и снова стал аккуратно латать дыру — у ботинок были все шансы верой и правдой послужить ему этой зимой. Раньше их носил кто-то из Фаининых братьев, а теперь по доброте отдали Коле. Отличные ботинки. А если еще намотать портянок или попробовать выпросить у Фаи шерстяные носки — можно будет ходить как кум королю.
Только он расплылся в улыбке от собственных мыслей, как дверь хозяйского дома вдруг распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Во двор вылетел разъяренный Петр Васильевич, а за ним высыпались все его женщины, даже орущая Сашка на руках у перепуганной Тани. Кричали все одновременно, Майя заливалась слезами, а Фаина была такой бледной, что Коля даже испугался — он никогда ее такой не видел. По крикам, слезам и обрывкам фраз, было совершенно понятно: случилось страшное — бабкина брошь пропала.
— Может, это тоже молдаване? — кричала Рая.
— Хватит все на них валить! — визжала Римма. — Брошку потом еще сто раз доставали! Уже когда и духу их тут не было.
— Зачем доставали? Кто доставал? Кто взял? — гремел Петр Васильевич.
— Я шкатулку доставала на той неделе, мне наперсток был нужен. Я не виновата, что он тоже в той шкатулке лежит. И все на месте было. Брошка там лежала. Я потом наперсток тоже на место положила, ключиком закрыла, ключик маме отдала, — отрапортовала Таня.
— Кто тут вор? — ревел Петр Васильевич. — Кто в своем доме ворует? Признавайтесь! Не то всех выпорю, неделю сидеть не сможете!
— Зачем нам воровать? — рыдала Майя. — Мне особенно! Меня сватать придут! Стала бы я?
— И то правда, папа, — кричала Римма, — что ты на нас всегда, будто мало тут всех разных шляется!
— Никто тут не шляется!
— А я думаю, это залез кто-то! У сестер, вон, языки без костей, вот и растрепали про брошку на гулянках. А кто-то прослышал и влез к нам.
— Да не влезет к нам никто! После молдаван дом всегда под приглядом. А если все уходим, я Узора спускаю. Узор на клочки всякого чужого порвет! Любого!
— Может, в милицию надо?
— Да что там твоя милиция!
— Может, куда переложили и забыли?
— Никто ее никогда не перекладывал! Украли ее.
Николай молча наблюдал за этой сценой, как будто оказался в эпицентре урагана, притихнув и перепугавшись, что и его сейчас накроет стихией. Лицо у Петра Васильевича было даже не красным, а багровым, он кричал, потрясал кулаками и топал ножищами. Девицы частенько мотали ему нервы, а тут, видно, терпение у него кончилось, да и пропавшая вещь явно была очень ценной, иначе не было бы такой паники и таких слез: Петр Васильевич бушевал, Майя рыдала, усевшись в новом платье прямо на землю, в пыль, Римма висела на руке у отца, пытаясь его успокоить, Рая размазывала по лицу слезы и все время что-то кричала, Таня старалась успокоить Сашку, но сама тоже плакала, даже маленькая Валя горланила заодно со всеми, и только… Николай вдруг посмотрел на их мать, на Фаю… и оторопел. Она стояла в дверях, ухватившись побелевшими руками за дверной косяк, и не сводила с него глаз. В них было столько страха и столько отчаяния — никогда он еще не видел таких умоляющих глаз. Она просила его помочь, она будто кричала ему, и он ее понял.
Он поднялся с чурбака, отложил в сторону чиненый ботинок и сказал:
— Это я.
Сначала его никто не услышал, все продолжали орать и рыдать, но он повторил громче:
— Это я украл.
После этих слов наступила мертвая тишина. Петр Васильевич повернул к нему голову на могучей шее и сказал:
— Повтори-ка?
— Я украл. У вас… украл брошку. — С каждым словом перед глазами у Николая становилось все темнее.
— А я так и знала! — вдруг взвизгнула Раиса.
— Замолчи. — Отец отодвинул ее в сторону. — И как же ты ее украл?
— Взял из шкатулки.
— А как шкатулку открыл?
— Ключом… — Он в отчаянии глянул на Фаю и увидел, что она незаметно показывает ему на кухонное окно, а другой рукой держит себя за тонкий шнурок, на котором висел ее нательный крестик.
— Ключ где взял? — проревел Петр Васильевич.
— На шнурке, на кухне, — быстро произнес он и услышал, как Фая резко выдохнула.
— И зачем же ты, крыса паскудная, ее украл? — спросил хозяин дома, сделав первый шаг в его сторону.
— Мне надо в Москву, мне очень надо в Москву, а вы никак не платили…
— Убью, — прогремело у него над головой, и это было последнее слово, которое помнил Николай.
От первого же удара он отлетел на другой конец двора и ударился затылком, едва не пробив дощатую загородку.
— Камнями забью!
За первым ударом последовал второй. Петр Васильевич с размаху всадил ему кулак куда-то прямо под ребра, и он опять куда-то полетел: то ли на самом деле, то ли потерял сознание. И снова резкая боль, вкус холодного металла на зубах. «Он убьет меня, он правда меня убьет», — подумал Коля, но тут кто-то вдруг громко и пронзительно крикнул ему: «Беги!» — и он побежал. Он думал, у него переломаны все кости, и он не сможет и сдвинуться с места, но он побежал. Ничего не видя перед собой, он выбирал правильную дорогу, как будто в голове сработала какая-то секретная память — тот маршрут, которым он шел сюда в первый раз через поле с дороги. Он ринулся за ворота, ему вслед полетел осколок кирпича и рассек затылок, но он все равно бежал, мчался со всех ног и, наконец, нырнул в высокую траву. Кукурузу на поле уже собрали, и дерни он через поле, его было бы видно, но он, пробежав несколько метров, резко свернул и рванул в другую сторону, к лесополосе, а через нее, по высоким кустам, раздирая колючими ветками лицо и руки, побежал дальше к старой балке. Он слышал, что за ним гнались, слышал голоса и собачий лай, но в какой-то момент голоса стихли, и он решил, что у него получилось запутать следы, что его стали искать в поле. Он надеялся, они решат, будто он побежал к дороге, в поле было несколько ям, там была глубокая колея, в которой тоже можно было спрятаться. Вот и пусть ищут там со своими собаками.
