догнать, но не смог. Зато метнул нож и попал. Видно на шее таскал на шнурке, потому, что иначе потерял бы, когда медведем был. Одежду-то мы оба потеряли.
— Я заметила, — не удержалась от реплики Матрена.
— Ну, так вот, он мне в ногу попал, вернее в лапу. Я, конечно, так быстро двигаться уже не мог, и он меня настиг, в конце концов. Ножа у него больше не было. Он схватил какую-то дубину и пытался бить меня ею, я как мог, увертывался. Потом, изловчился и повалил его. Конечно, медведь по сравнению с безоружным человеком находится в преимуществе, но мне то такое преимущество зачем? Чтобы весь век в медведях оставаться? Хорошо хоть не убил его в этот момент. Сам не знаю, какая искра во мне горела, не давая забыть, что я человеком хочу остаться, когда я медведем обычно бегал по лесу, ничего человеческого не оставалось, а тут я помнил Марину всё время, и меня удерживало что-то от обычной звериной ярости.
— Наверное, любовь Маришкина. Она все окна у Гаврилыча проглядела, ночи не спала, всё ждала тебя, непутёвого… — сокрушалась бабка Матрёна.
— Вот это меня и спасло! Слава Богу, подошло мое время, — продолжил своё повествование Петр, — тут уж нам стало не до чего, пока не поменялись ролями. Когда процесс превращения был окончен, он от меня не побежал, видно в такой ярости был, что забыл, кем останется. Вот уж мне от него и досталось, да еще и нога ранена. Я не надеялся, что мне повезет, когда совсем уж прощался с жизнью, собрал все силы, что ещё мог, и что есть мочи, столкнул его с себя. И вдруг, он как-то начал оседать, а потом, из пасти потекла кровь. Он так и умер сидя, напоролся на сучок, и тот проткнул его насквозь. Я похоронил его там же, столкнул в яму и закопал насколько смог. А вот до кордона чуть-чуть не дошел, сил не хватило. Дальше не помню ничего, сколько пролежал в лесу, не знаю, помню, что Полина, тогда, я ее еще не знал, сказала, что в лесу остался Михаил, и я ей кивнул. Потом, опять провал, очнулся у нее дома, опять она рядом. Ухаживала за мной, ничего не говорила. Вдруг, слышу, Михаилом меня называет. Когда смог говорить, я ей сказал, что она ошиблась. Так она поверить не могла, все думала, что у меня после пережитого, память отказала. Пока я не мог ходить, все уговаривала остаться, никто и не понял бы, что я — не он. А так, говорит: «Дом этот твой, тебе в нем и жить. Документов, у тебя своих нет, а у Михаила все с этим в порядке. Будем жить, как ни в чем не бывало». В общем, жалко ее, конечно, да я вроде как, и виноват перед ней: мужа убил, ребенка будущего осиротил, ее вдовой оставил…
«Врёт — не врёт?» — думала про себя бабка Матрёна, напряжённо вглядываясь в лицо мужчины, вслух же ответила:
— А не будет ребенка-то, никто у неё не родится. Медведя нет, и ребенка его не будет. Вот, если бы он жив остался, тогда другое дело, а так, иллюзия одна, наваждение. Сейчас оно прошло, и все встанет на свои места. Получит она ещё своё бабское счастье, настоящее. Так что, ты сильно-то не казнись.
— Спасибо, бабуля, хоть камень с души сняла, выдохнул он радостно. — А то, ведь, еле сбежал от нее, и ревела, и в ногах валялась, и проклинала меня, на чем свет стоит.
Только, зачем она мне? Я кроме Марины и думать-то ни о ком не могу.
Но, как же мне теперь с ней увидеться?
— Нет ничего проще. Документы выправишь, я подтвердить могу. Ты теперь нормальный человек, хотя и в медвежьей шкуре, она все
равно любила тебя. А сейчас, препятствий нет никаких, поедешь в Москву. Только сначала, в порядок тебя надо привести, а то в столице-то примут за чудище лесное, так и до Маринки не успеешь добраться, в зоопарк посадят, — засмеялась Матрена. Её сомнения по мере повествования Петра мало-помалу развеялись, и, убедившись, что парень искренен с ней, она радовалась за внучку…
Глава 30
… Вот и сентябрь наступил. Родители, как всегда в бархатный сезон укатили на курорт, а у неё завтра начинается учеба. Марина наводила порядок в своем письменном столе, когда раздался звонок в дверь: «Кто бы это мог быть, вроде никого не звала?» — размышляла она, открывая. На пороге стоял спортивного вида высокий мужчина, в джинсовом костюме, с короткой стрижкой и в тёмных очках. Марина всматривалась в его лицо, в ямочку на подбородке и никак не могла оторвать от неё взгляд, подумалось, не наваждение ли это от постоянной тоски. А он стоял и улыбался застенчивой улыбкой, и было в этой улыбке что-то до боли знакомое и родное. А уж, когда снял очки, да глянул на опешившую девушку, то она поняла, что такие пронзительные черные глаза наваждением быть не могут, и видела она их только у одного человека.
У Марины, сердце подпрыгнуло — Петр, только без обычной своей бороды и трёхдневной щетины, как под конец было, и без гривы своей до плеч. Ну, конечно, же, это он. Но тут, возникла мгновенная догадка: нет, не Петр это, а Михаил, и сердце сжалось от боли.
— Михаил, здравствуйте, рада вас видеть. Какими судьбами в Москве? — Марина, как могла, сдерживалась, чтобы не разреветься. Зачем, он здесь, для чего мучает ее, напоминая о том, чего и так не забывалось ни на минуту?
— Девушка, вы кое-что позаимствовали у меня, а мне без этого никак, так что пришлось приехать? — в его улыбке появилась искра лукавства.
— Михаил, я не понимаю о чём Вы? — недоумевала она.
— Сердце моё у Вас на хранении, не могу без него, и я не Михаил, я всё-таки Пётр.
Марина замерла, слишком резкая смена впечатлений, вогнала ее в ступор, она смотрела на пришельца, широко раскрытыми глазами и боялась снова, как минуту назад поверить в свое счастье.
— Марина, что с тобой? — начал волноваться Петр. Наконец, до нее стал доходить смысл его слов, и она еще умудрилась ответить ему в той же манере.
— Не знаю, что и сказать, меня за шкурой и орехами кедровыми в тайгу посылали, а не за сердцем, — Петр смотрел на нее в полной растерянности.
А Марина продолжила:
— Но мне нужен только мой
